- 34 - " ... и между нами происходит следующий разговор." К. Гамсун На дворе стоит старуха и держит в руках стенные часы. Я про- хожу мимо старухи, останавливаюсь и спрашиваю ее: - Который час? - Посмотрите, - говорит старуха. Я смотрю и вижу, что на ча- сах нету стрелок. - Тут нет стрелок, - говорю я. Старуха смотрит на циферблат и говорит мне: - Сейчас без четверти три. - Ах, так. Большое спасибо, - говорю я и ухожу. Старуха кричит мне что-то вслед, но я иду не оглядываясь. Я выхожу на улицу и иду по солнечной стороне. Весеннее солнце очень приятно. Я иду пешком, щурю глаза и курю трубку. На углу Садовой мне попадается навстречу Сакердон Михайлович. Мы здоро- ваемся, останавливаемся и долго разговариваем. Мне надоедает стоять на улице, и я приглашаю Сакердона Михайловича в подваль- чик. Мы пьем водку, закусываем крутым яйцом с килькой, потом прощаемся, и я иду дальше один. Тут я вдруг вспоминаю, что забыл дома выключить электрическую печку. Мне очень досадно. Я поворачиваюсь и иду домой. Так хо- рошо начался день, и вот уже первая неудача. Мне не следовало выходить на улицу. Я прихожу домой, снимаю куртку, вынимаю из жилетного кармана часы и вешаю их на гвоздик; потом запираю дверь на ключ и ложусь на кушетку. Буду лежать и постараюсь заснуть. С улицы слышен противный крик мальчишек. Я лежу и выдумываю им казни. Больше всего мне нравится напустить на них столбняк, чтобы они вдруг перестали двигаться. Родители растаскивают их по домам. Они лежат в своих кроватках и не могут даже есть, потому что у них не открываются рты. Их питают искусственно. Через не- делю столбняк проходит, но дети так слабы, что еще целый месяц должны пролежать в постелях. Потом они начинают постепенно выз- доравливать, но я напускаю на них второй столбняк, и они все околевают. Я лежу на кушетке с открытыми глазами и не могу заснуть. Мне вспоминается старуха с часами, которую я видел сегодня во дворе, и мне делается приятно, что на ее часах не было стрелок. А вот на днях я видел в комиссионном магазине отвратительные кухонные часы, и стрелки у которых были сделаны в виде ножа и вилки. Боже мой! Ведь я еще не выключил электрической печки! Я вска- киваю и выключаю ее, потом опять ложусь на кушетку и стараюсь заснуть. Я закрываю глаза. Мне не хочется спать. В окно светит весеннее солнце, прямо на меня. Мне становится жарко. Я встаю и сажусь в кресло у окна. Теперь мне хочется спать, но я спать не буду. Я возьму бумагу и перо и буду писать. Я чувствую в себе страшную силу. Я все об- думал еще вчера. Это будет рассказ о чудотворце, который живет в наше время и не творит чудес. Он знает, что он чудотворец и мо- жет сотворить любое чудо, но он этого не делает. Его выселяют из квартиры, он знает, что стоит ему только махнуть пальцем, и ква- ртира останется за ним, но он не делает этого, он покорно съез- жает с квартиры и живет за городом в сарае. Он может этот сарай превратить в прекрасный кирпичный дом, но он не делает этого, он продолжает жить в сарае и, в конце концов, умирает, не сделав за свою жизнь ни одного чуда. Я сижу и от радости потираю руки. Сакердон Михайлович лопнет от зависти. Он думает, что я уже не способен написать гениальную вещь. Скорее, скорее за работу! Долой всякий сон и лень! Я буду писать восемнадцать часов подряд! От нетерпения я весь дрожу. Я не могу сообразить, что мне делать: мне нужно было взять перо и бумагу, а я хватал разные предметы, совсем не те, которые мне были нужны. Я бегал по ком- нате: от окна к столу, от стола к печке, от печки опять к столу, потом к дивану и опять к окну. Я задыхался от пламени, которое пылало в моей груди. Сейчас только пять часов. Впереди весь день, и вечер, и вся ночь. Я стою посредине комнаты. О чем же я думаю? Ведь уже двадцать минут шестого. Надо писать. Я придвигаю к окну столик и сажусь на него. Передо мной клетчатая бумага, в руке перо. Мое сердце еще слишком бьется, и рука дрожит. Я жду, чтобы немножко успокоиться. Я кладу перо и набиваю трубку. Солнце светит мне прямо в глаза. Я зажмуриваюсь и трубку закуриваю. Вот мимо окна пролетает ворона. Я смотрю из окна на улицу и вижу, как по панели идет человек на механической ноге. Он громко стучит своей ногой и палкой. - Так, - говорю я сам себе, продолжая смотреть в окно. Солнце прячется за трубу противостоящего дома. Тень от трубы бежит по крыше, перелетает улицу и ложится мне на лицо. Надо воспользоваться этой тенью и написать несколько слов о чудотвор- це. Я хватаю перо и пишу: "Чудотоворец был высокого роста." - 36 - Я быстро поворачиваю к ней голову. Старухи в кресле нет. Я смотрю на пустое кресло, и дикая радость наполняет меня. Значит, это все был сон? Но только где же он начался? Входила ли старуха вчера в мою комнату? Может быть это тоже был сон? Я вернулся вчера домой, потому, что забыл выключить электрическую печку. Но может быть, и это был сон? Во всяком случае, как хорошо, что у меня в комнате нет мертвой старухи, и значит, не надо идти к уп- равдому и возиться с покойником! Однако, сколько же времени я спал? Я посмотрел на часы: поло- вина десятого, должно быть утра. Господи! Чего только не приснится во сне! Я опустил ноги с кушетки, собираясь встать, и вдруг увидел мертвую старуху, лежащую на полу за столом, возле кресла. Она лежала лицом вверх, и вставная челюсть, выскочив изо рта, впи- лась одним зубом старухе в ноздрю. Руки подвернулись под тулови- ще, и их не было видно, а из-под задравшейся юбки торчали кост- лявые ноги в белых, грязных шерстяных чулках. - Сволочь! - крикнул я и, подбежав к старухе, ударил ее сапо- гом по подбородку. Вставная челюсть отлетела в угол. Я хотел ударить старуху еще раз, но побоялся, чтобы на теле не остались знаки, а то еще по- том решат, что это я убил ее. Я отошел от старухи, сел на кушетку и закурил трубку. Так прошло минут двадцать. Теперь мне стало ясно, что все равно дело передадут в уголовный розыск, и следственная бестолочь обвинит меня в убийстве. Положение выходит серьезное, а тут еще удар этот сапогом. Я подошел опять к старухе, наклонился и стал рассматривать ее лицо. На подбородке было маленькое темное пятнышко. Нет, при- драться нельзя. Мало ли что? Может быть, старуха еще при жизни стукнулась обо что-нибудь? Я немного успокаиваюсь и начинаю хо- дить по комнате, куря трубку и обдумывая свое положение. Я хожу по комнате и начинаю чувствовать голод все сильнее и сильнее. От голода я начинаю даже дрожать. Я еще раз шарю в шкапике, где хранится у меня провизия, но ничего не нахожу, кроме куска сахара. Я вынимаю свой бумажник и считаю деньги. Одиннадцать рублей. Значит, я могу купить ветчинной колбасы и хлеб, и еще останется на табак. Я поправляю сбившийся за ночь галстук, беру часы, надеваю куртку, выхожу в коридор, тщательно запираю дверь своей комнаты, кладу ключ себе в карман и выхожу на улицу. Надо раньше всего поесть, тогда мысли будут яснее, и тогда я предприму что-нибудь с этой падалью. По дороге в магазин мне приходит в голову: не зайти ли мне к Сакердону Михайловичу, и не рассказать ли ему все, может быть вместе мы скорее придумаем, что делать. Но я тут же отклоняю эту мысль, потому что некоторые вещи надо делать одному, без свиде- телей. В магазине не было ветчинной колбасы, и я купил себе полкило сарделек. Табака тоже не было. Из магазина я пошел в булочную. В булочной было много народу, и к кассе стояла длинная оче- редь. Я сразу нахмурился, но все-таки в очередь встал. Очередь подвигалась очень медленно, а потом и вовсе остановилась, пото- му что у кассы произошел какой-то скандал. Я делал вид, что ничего не замечаю, и смотрел в спину моло- денькой дамочки, которая стояла в очереди передо мной. Дамочка была, видно, очень любопытной: она вытягивала шейку то вправо, то влево и поминутно становилась на цыпочки, чтобы лучше разгля- деть, что присходит у кассы. Наконец она повернулась ко мне и спросила: - Вы не знаете, что там происходит? - Простите, не знаю, - сказал я как можно суше. Дамочка повертелась в разные стороны и, наконец, обратилась ко мне: - Вы не могли бы пойти и выяснить, что там происходит? - Простите, меня это нисколько не интересует, - сказал я еще суше. - Как не интересует? - воскликнула дамочка, - Ведь вы же сами задерживаетесь из-за этого в очереди! Я ничего не ответил и только слегка поклонился. Дамочка вни- мательно посмотрела на меня. - Это конечно, не мужское дело стоять в очередях за хлебом, - сказала она. - Мне жалко вас, вам приходится тут стоять. Вы дол- жно быть холостой? - Да, холостой! - ответил я, несколько сбитый с толку, но по инерции продолжал отвечать довольно сухо и, при этом слегка кла- няясь. Дамочка еще раз осмотрела меня с ног до головы и вдруг, при- тронувшись пальцем к моему рукаву, сказала: - Давайте я куплю, что вам нужно, а вы подождите меня на ули- це. Я совершенно растерялся. - 38 - Но Сакердон Михайлович, не отвечая мне, кинулся к керосинке, схватил занавеской кастрюльку и поставил ее на пол. - Черт побери! - сказал Сакердон Михайлович. - Я забыл в кас- трюльку налить воды, а кастрюлька эмалированная, и теперь эмаль отскочила. - Все понятно, - сказал я, кивая головой. Мы опять сели за стол. - Черт с ними, - сказал Сакердон Михайлович. - мы будем есть сардельки сырыми. - Страшно есть хочу, - сказал я. - Кушайте, - сказал Сакердон Михайлович,- пододвигая мне сар- дельки. - Ведь я в последний раз ел вчера с вами в подвальчике и с тех пор ничего не ел, - сказал я. - Да, да, да, - сказал Сакердон Михайлович. - Я все время писал, - сказал я. - Черт побери! - утрированно вскричал Сакердон Михайлович, - Приятно видеть перед собой гения. - Еще бы! - сказал я. - Много, поди, наваляли? - спросил Сакердон Михайлович. - Да, - сказал я, - исписал пропасть бумаги. - За гения наших дней, - сказал Сакердон Михайлович, поднимая рюмку. Мы выпили. Сакердон Михайлович ел вареное мясо, а я сардель- ки. Съев четыре сардельки, я закурил трубку и сказал: - Вы знаете, я ведь к вам пришел, спасаясь от преследования. - Кто же вас преследовал? - спросил Сакердон Михайлович. - Дама, - сказал я. Но так как Сакердон Михайлович ничего ме- ня не спросил, а только налил в рюмку водку, то я продолжал: - Я с ней познакомился в булочной и сразу влюбился. - Хороша? - спроаил Сакердон Михайлович. - Да, - сказал я, - в моем вкусе. Мы выпили, и я продолжал, - Она согласилась идти ко мне пить водку. Мы зашли в магазин, но из магазина мне пришлось потихоньку удрать. - Не хватило денег? - спросил Сакердон Михайлович. - Нет, денег хватило в обрез, - сказал я, - но я вспомнил, что не могу пустить ее в свою комнату. - Что же, у вас в комнате была другая дама? - спросил Сакер- дон Михайлович. - Да, если хотите, у меня в комнате находится другая дама, - сказал я, улыбаясь. - Теперь я никого к себе в комнату не могу пустить. - Женитесь. Будете приглашать меня к обеду, - сказал Сакердон Михайлович. - Нет, - сказал я, фыркая от смеха. - На этой даме я не же- нюсь. - Ну, тогда женитесь на той, которая из булочной, - сказал Сакердон Михайлович. - Да что вы все хотите меня женить? - сказал я. - А что же? - сказал Сакердон Михайлович, напоняя рюмки. - За ваши успехи! Мы выпили. Видно,водка начала оказывать на нас свое действие. Сакердон Михайлович снял свою меховую с наушниками шапку и швыр- нул ее на кровать. Я встал и прошелся по комнате, ощущая уже не- которое головокружение. - Как вы относитесь к покойникам? - спросил я Сакердона Ми- хайловича. - Совершенно отрицательно, - сказал Сакердон Михайлович. - Я их боюсь. - Да, я тоже терпеть не могу покойников, - сказал я. - Под- вернись мне покойник, и не будь он мне родственником, я бы, дол- жно быть, пнул бы его ногой. - Не надо лягать мертвецов, - сказал Сакердон Михайлович. - А я бы пнул его сапогом прямо в морду,- сказал я, - Терпеть не могу покойников и детей. - Да, дети гадость, - согласился Сакердон Михайлович. - А что по-вашему хуже: покойники или дети? - спросил я. - Дети, пожалуй, хуже, они чаще мешают нам. А покойники все- таки не врываются в нашу жизнь, - сказал Сакердон Михайлович. - Врываются! - крикнул я и тотчас же замолчал. Сакердон Михайлович внимательно посмотрел на меня. - Хотите еще водки? - спросил он. - Нет, - сказал я, но спохватившись, прибавил: - Нет, спаси- бо, я больше не хочу. Я подошел и сел опять за стол. Некоторое время мы молчим. - Я хочу вас спросить, - говорю я наконец, - Вы веруете в Бо- га? У Сакердона Михайловича появляется на лбу поперечная морщина, и он говорит: - Есть неприличные поступки. Неприлично спрашивать у человека пятьдесят рублей в долг, если вы видели, как он только что поло- жил себе в карман двести. Его дело: дать вам деньги или отка- зать; и самый удобный и приятный способ отказа - это соврать, что денег нет. Вы же видели, что у того человека деньги есть и, - 40 - - Не жнаю, - ответила Марья Васильевна. - Когда это было? - спросил я. - Тоже не жнаю, - сказала Марья Васильевна. - Вы разговаривали со стариком? - спросил я Марью Васильевну. - Я, - отвечала Марья Васильевна. - Так, как же вы не знаете, когда это было? - сказал я. - Чиша два тому нажад, - сказала Марья Васильевна. - А как этот старик выглядел? - спросил я. - Тоже не жнаю, - сказала Марья Васильевна и ушла на кухню. Я пошел к своей комнате. "Вдруг, - подумал я, - старуха ис- чезла. Я войду в комнату,а старухи-то и нет. Боже мой! Неужели чудес не бывает?!" Я отпер дверь и начал ее медленно открывать. Может быть это только показалось, но мне в лицо пахнул приторный запах начинав- шегося разложения. Я взглянул в приотворенную дверь и на мгнове- ние застыл на месте. Старуха на четвереньках медленно ползла ко мне навстречу. Я с криком захлопнул дверь, повернул ключ и отскочил к проти- воположной стенке. В коридоре появилась Марья Васильевна. - Вы меня жвали? - спросила она. Меня так трясло, что я ничего не мог ответить и только отри- цательно замотал головой. Марья Васильевна подошла ближе. - Вы ш кем-то ражговаривали, - сказала она. Я опять отрицательно замотал головой. - Шумашедший, - сказала Марья Васильевна и опять ушла на кух- ню, несколько раз по дороге оглянувшись на меня. - Так стоять нельзя. Так стоять нельзя, - повторил я мыслен- но. Эта фраза сама собой сложилась где-то внутри меня. Я твердил ее до тех пор, пока она не дошла до моего сознания. - Да, так стоять нельзя, - сказал я себе, но продолжал стоять как парализованный. Случилось что-то ужасное, но предстояло сде- лать что-то, может быть, еще более ужасное, чем то, что уже про- изошло. Вихрь кружил мои мысли, и я только видел злобные глаза мертвой старухи, медленно ползущей ко мне на четвереньках. Ворваться в комнату и раздробить этой старухе череп. Вот, что надо сделать! Я даже поискал глазами и остался доволен, увидя крокетный молоток, неизвестно для чего, уже в продолжении многих лет, стоящий в углу коридора. Схватить молоток, ворваться в ком- нату и трах!... Озноб еще не прошел. Я стоял с поднятыми плечами от внутрен- него холода. Мысли мои скакали и путались, возвращались к исход- ному пункту и вновь скакали, захватывая новые области, а я стоял и прислуши вался к своим мыслям и был, как-бы, в стороне от них, и был, как бы, не их командир. - Покойники, - объясняли мне мои собственные мысли, - народ неважный. Их зря называли покойники, они скорее беспокойники. За ними надо следить и следить. Спросите любого сторожа из мертвец- кой. Вы думаете, он для чего поставлен там? Только для одного: следить, чтобы покойники не расползались. Бывают, в этом смысле, забавные случаи. Один покойник,пока сторож по приказанию началь- ства мылся в бане, выполз из мертвецкой, заполз в дезинфекцион- ную камеру и съел там кучу белья. Дезинфекторы здорово отлупце- вали того покойника, но за испорченное белье им пришлось рассчи- тываться из собственных карманов. А другой покойник заполз в па- лату рожениц и так перепугал их, что одна роженица тут же произ- вела преждевременный выкидыш, а покойник набросился на выкинутый плод и начал его, чавкая, пожирать. А когда одна храбрая сиделка ударила покойника по спине табуреткой, то он укусил эту сиделку за ногу, и она вскоре умерла от заражения трупным ядом. Да, по- койники народ неважный, и с ними надо быть начеку. - Стоп! - сказал я своим собственным мыслям. - Вы говорите чушь. Покойники неподвижны. - Хорошо, - сказали мне мои собственные мысли, - войди тогда в свою комнату, где находится, как ты говоришь, неподвижный по- койник. Неожиданное упрямство заговорило во мне. - И войду! - сказал я решительно своим собственным мыслям. - Попробуй! - насмешливо сказали мне мои собственные мысли. Эта насмешливость окончательно взбесила меня. Я схватил кро- кетный молоток и кинулся к двери. - Подожди! - закричали мне мои собственные мысли. Но я уже повернул ключ и распахнул дверь. Старуха лежала у порога, уткнувшись лицом в пол. С поднятым крокетным молотком я стоял наготове. Старуха не шевелилась. Озноб прошел, и мысли мои текли ясно и четко. Я был команди- ром их. - Раньше всего, закрыть дверь! - скомандовал я сам себе. Я вынул ключ с наружной стороны двери и вставил его с внут- ренней. Я сделал это левой рукой, а в правой я держал крокетный молоток и все время не спускал со старухи глаз. Я запер дверь на ключ и, осторожно переступив через старуху, вышел на середину комнаты. - 42 - Чемодан стоит передо мной, с виду вполне благоприятный, как будто в нем лежит белье и книги. Я взял его за ручку и попробо- вал поднять. Да, он был, конечно, тяжел, но не чрезмерно, я мог вполне донести его до трамвая. Я посмотрел на часы: двадцать минут шестого. Это хорошо. Я сел в кресло, чтобы немного передохнуть и выкурить трубку. Видно, сардельки, которые я ел сегодня, были не очень хороши потому что живот мой болел все сильнее. А, может быть, это пото- му, что я ел их сырыми? А, может быть, боль в животе была и чис- то нервной. Я сижу и курю. И минуты бегут за минутами. Весеннее солнце светит в окно, и я жмурюсь от его лучей. Вот оно прячется за трубу противостоящего дома, и тень от трубы бе- жит по крыше: перелетает улицу и ложится мне на лицо. Я вспоми- наю, как вчера в это же время я сидел и писал повесть. Вот она: клетчатая бумага и на ней надпись, сделанная мелким почерком: - "Чудотворец был высокого роста." Я посмотрел в окно. По улице шел инвалид на механической ноге и громко стучал своей ногой и палкой. Двое рабочих и с ними ста- руха, держась за бока, хохотали над смешной походкой инвалида. Я встал. Пора! Пора в путь! Пора отвозить старуху на болото! Мне нужно еще занять деньги у машиниста. Я вышел в коридор и пошел к его двери. - Матвей Филиппович, вы дома? - спросил я. - Дома, - отозвался машинист. - Тогда, извините, Матвей Филиппович, вы не богаты деньгами? Я послезавтра получу. Не могли бы вы одолжить мне тридцать руб- лей? - Мог бы, - сказал машинист. И я слышал, как он звякал клю- чами, отпирая какой-то ящик. Потом он открыл дверь и протянул мне новую красную тридцатирублевку. - Большое спасибо, Матвей Филиппович, - сказал я. - Не стоит, не стоит, - сказал машинист. Я сунул деньги в карман и вернулся в свою комнату. Чемодан спокойно стоял на прежнем месте. - Ну теперь в путь, без промедления, - сказал я сам себе. Я взял чемодан и вышел из комнаты. Марья Васильевна увидела меня с чемоданом и крикнула: - Куда вы? - К тетке, - сказал я. - Шкоро приедете? - спросила Марья Васильевна. - Да,- сказал я. - Мне нужно только отвезти к тетке кое- какое белье. А приеду, может быть, и сегодня. Я вышел на улицу. До трамвая я дошел благополучно, неся чемо- дан то в правой, то в левой руке. В трамвай я влез с передней площадки прицепного вагона и стал махать кондукторше, чтобы она пришла получить за багаж и билет. (Я не хотел передавать единственную тридцатирублевку через весь вагон и не решался оставить чемодан и сам пройти к кондукторше.) Кондукторша пришла ко мне на площадку и заявила, что у нее нет сдачи. На первой же остановке мне пришлось слезть. Я стоял злой и ждал следующего трамвая. У меня болел живот и слегка дрожали ноги. И вдруг я увидел мою милую дамочку: она переходила улицу и не смотрела в мою сторону. Я схватил чемодан и кинулся за ней. Я не знал как ее зовут, и не мог ее окликнуть. Чемодан страшно мешал мне: я держал его пе- ред собой двумя руками и подталкивал его коленями и животом. Ми- лая дамочка шла довольно быстро, и я чувствовал, что мне ее не догнать. Я был весь мокрый от пота и выбивался из сил. Милая да- мочка повернула в переулок. Когда я добрался до угла - ее нигде не было. - Проклятая старуха! - прошипел я, бросая чемодан на землю. Рукава моей куртки насквозь промокли от пота и липли к рукам. Я сел на чемодан и, вынув носовой платок, вытер им шею и лицо. Двое мальчишек остановились передо мной и стали меня рассматри- вать. Я сделал спокойное лицо и пристально смотрел на ближайшую подворотню, как бы поджидая кого-то. Мальчишки шептались и пока- зывали на меня пальцами. Дикая злоба душила меня. Ах, напустить бы на них столбняк! И вот из-за этих паршивых мальчишек я встаю, поднимаю чемо- дан, подхожу к подворотне и заглядываю туда. Я делаю удивленное лицо, достаю часы и пожимаю плечами. Мальчишки издали наблюдают за мной. Я еще раз пожимаю плечами и заглядываю в подворотню. - Странно, - говорю я вслух, беру чемодан и тащу его к трам- вайной остановке. На вокзал я приехал без пяти минут семь. Я беру обратный би- лет до Лисьего Носа и сажусь в поезд. В вагоне, кроме меня, еще двое: один, как видно, рабочий, он устал и, надвинув кепку на глаза, спит. Другой, еще молодой па- рень, одет деревенским франтом: под пиджаком у него розовая ко- соворотка, а из-под кепки торчит курчавый клок. Он курит папи- роску, всунутую в ярко-зеленый мундштук из пластмассы. Я ставлю чемодан между скамейками и сажусь. В животе у меня такие рези, что я сжимаю кулаки, чтобы не застонать от боли. - 44 -