III СТАРУХА - 35 - Больше я ничего написать не могу. Я сижу до тех пор, пока не начинаю чувствовать голод. Тогда я встаю и иду к шкапику, где хранится у меня провизия. Я шарю там, но ничего не нахожу. Кусок сахара и больше ничего. В дверь кто-то стучит. - Кто там? Мне никто не отвечает. Я открываю дверь и вижу перед собой старуху, которая утром стояла во дворе с часами. Я очень удивлен и ничего не могу сказать. - Вот я пришла, - говорит старуха и входит в мою комнату. Я стою у двери и не знаю, что мне делать: выгнать старуху или наоборот, предложить ей сесть? Но старуха сама идет к моему кре- слу возле окна и садится в него. - Закрой дверь и запри ее на ключ, - говорит мне старуха. Я закрываю и запираю дверь. - Встань на колени, - говорит старуха. И я становлюсь на колени. Но тут я начинаю понимать всю неле- пость своего положения. Зачем я стою на коленях перед какой-то старухой? Да и почему эта старуха находится в моей комнате и си- дит в моем любимом кресле? Почему я не выгнал эту старуху? - Послушайте-ка, - говорю я, - какое право имеете вы распо- ряжаться в моей комнате, да еще командывать мной? Я вовсе не хочу стоять на коленях. - И не надо, - говорит старуха, - теперь ты должен лечь на живот и уткнуться лицом в пол. Я тотчас исполнил приказание. Я вижу перед собой правильно очерченные квадраты. Боль в пле- че и правом бедре заставляет меня изменить положение. Я лежал ничком, теперь я с большим трудом поднимаюсь на колени. Все чле- ны мои затекли и плохо сгибаются. Я оглядываюсь и вижу себя в своей комнате, стоящего на коленях посреди пола. Сознание и па- мять медленно возвращаются ко мне. Я еще раз оглядываю комнату и вижу,что на кресле у окна будто сидит кто-то. В комнате не очень светло, потому что сейчас, должно быть белая ночь. Я пристально оглядываюсь. Господи! Неужели эта старуха все еще сидит в моем кресле? Я вытягиваю шею и смотрю. Да, конечно, это сидит старуха и голову опустила на грудь. Должно быть она уснула. Я поднимаюсь и прихрамывая подхожу к ней. Голова старухи опу- щена на грудь, руки висят по бокам кресла. Мне хочется схватить эту старуху и вытолкать ее за дверь. - Послушайте, - говорю я, - вы находитесь в моей комнате. Мне надо работать. Я прошу вас уйти. Старуха не движется. Я нагибаюсь и заглядываю старухе в лицо. Рот у нее приоткрыт и изо рта торчит соскочившая вставная че- люсть. И вдруг мне делается все ясно: старуха умерла. Меня охватывает странное чувство досады. Зачем она умерла в моей комнате? Я терпеть не могу покойников. А теперь возись с этой падалью, иди разговаривай с дворником и управдомом, объяс- няй им, почему эта старуха оказалась у меня. Я с ненавистью посмотрел на старуху. А может быть, она и не умерла? Я щупаю ее лоб. Лоб холодный. Рука тоже. Ну что мне делать? Я закуриваю трубку и сажусь на кушетку. Безумная злость под- нимается во мне. - Вот сволочь! - говорю я вслух. Мертвая старуха как мешок сидит в моем кресле. Зубы торчат у нее изо рта. Она похожа на мертвую лошадь. - Противная картина,- говорю я, но закрыть старуху газетой не могу, потому что мало ли что может случиться под газетой. За стеной слышно движение; это встает мой сосед паровозный машинист. Еще того не хватало, чтобы он пронюхал, что у меня в комнате сидит мертвая старуха! Я прислушиваюсь к шагам соседа. Чего он медлит? Уже половина шестого! Ему давно пора уходить. Боже мой! Он собирается пить чай! Я слышу, как за стенкой шумит примус. Ах, поскорей ушел бы этот проклятый машинист! Я забираюсь на кушетку с ногами и лежу. Проходит восемь ми- нут, но чай у соседа еще не готов, и примус шумит. Я закрываю глаза и дремлю. Мне снится, что сосед ушел, и я вместе с ним выхожу на лест- ницу и захлопываю за собой дверь с французским замком. Ключа у меня нет, и я не могу попасть обратно в квартиру. Надо звонить и будить остальных жильцов, а это уж совсем плохо. Я стою на пло- щадке лестницы и думаю, что мне делать и вдруг вижу, что у меня нет рук. Я наклоняю голову, чтобы лучше рассмотреть, есть ли у меня руки, и вижу, что с одной стороны у меня вместо руки торчит столовый ножик, а с другой стороны - вилка. Вот,- говорю я Сакердону Михайловичу, который сидит почему-то тут же, на складном стуле. - Вот видите, - говорю я ему, - какие у меня руки? А Сакердон Михайлович сидит молча, и я вижу, что это не нас- тоящий Сакердон Михайлович, а глиняный. Тут я просыпаюсь и сразу же понимаю, что лежу у себя в комна- те на кушетке, а у окна, в кресле, сидит мертвая старуха. - 37 - - Благодарю вас, - сказал я. - Это очень мило с вашей сторо- ны, но, право, я мог бы и сам. - Нет, нет, - сказала дамочка, - ступайте на улицу. Что вы собираетесь купить? - Видите ли, - сказал я, - я собирался купить полкило черного хлеба, но только формового, того, который дешевле. Я его больше люблю. - Ну, вот и хорошо, - сказала дамочка. - А теперь идите. Я куплю, а потом рассчитаемся. И она даже слегка подтолкнула меня под локоть. Я вышел из булочной и встал у самой двери. Весеннее солнце светит мне прямо в лицо. Я закуриваю трубку. Какая милая дамоч- ка! Это теперь так редко. Я стою, жмурюсь от солнца, курю трубку и думаю о милой дамочке. Ведь у нее светлые карие глазки. Просто прелесть какая она хорошенькая! - Вы курите трубку? - слышу я голос рядом с собой. Милая да- мочка протягивает мне хлеб. - О! Бесконечно вам благодарен, - говорю я, беря хлеб. - А вы курите трубку! Это мне страшно нравится, - говорит ми- лая дамочка. И между нами происходит следующий разговор: Она: Вы, значит, сами ходите за хлебом? Я: Не только за хлебом; я себе все сам покупаю. Она: А где же вы обедаете? Я: Обыкновенно сам варю себе обед. А иногда ем в пивной. Она: Вы любите пиво? Я: Нет, я больше люблю водку. Она: Я тоже люблю водку. Я: Вы любите водку? Как это хорошо! Я хотел когда-нибудь с вами вместе выпить. Она: И я тоже хотела бы выпить с вами водки. Я: Простите, можно вас спросить об одной вещи? Она: (Сильно покраснев.) Конечно, спрашивайте. Я: Хорошо, я спрошу вас. Вы верите в бога? Она: (Удивленно.) В Бога? Да, конечно. Я: А что вы скажете, если нам сейчас купить водку и пойти ко мне. Я живу тут рядом. Она: (Задорно.) Ну что ж, я согласна. Я: Тогда идемте. Мы заходим в магазин, и я покупаю поллитра водки. Больше у меня денег нет, какая-то только мелочь. Мы все время говорим о разных вещах, и вдруг я вспоминаю, что у меня в комнате, на полу лежит мертвая старуха. Я оглядываюсь на мою новую знакомую: она стоит у прилавка и рассматривает банки с вареньем. Я осторожно пробираюсь к двери и выхожу на улицу. Как раз, против магазина останавливается трамвай. Я вскакиваю в трамвай, даже не посмот- рев на его номер. На Михайловской улице я вылезаю и иду к Сакер- дону Михайловичу. У меня в руках бутылка с водкой, сардельки и хлеб. Сакердон Михайлович сам открыл мне двери. Он был в халате, накинутом на голое тело, в русских сапогах с отрезанными голени- щами и в меховой с наушниками шапке, но наушники были подняты и завязаны на макушке бантом. - Очень рад, - сказал Сакердон Михайлович, увидя меня. - Я не оторвал вас от работы? - спросил я. - Нет, нет, - сказал Сакердон Михайлович. - Я ничего не де- лал, а просто сидел на полу. - Видите ли, - сказал я Сакердону Михайловичу. - Я к вам при- шел с водкой и закуской. Если вы ничего не имеете против, давай- те выпьем. - Очень хорошо, - сказал Сакердон Михайлович. - Вы входите. Мы прошли в его комнату. Я откупорил бутылку с водкой, а Са- кердон Михайлович поставил на стол две рюмки и тарелку с вареным мясом. - Тут у меня сардельки, - сказал я. - Так, как мы будем их есть: сырыми или будем варить? - Мы их поставим варить, - сказал Сакердон Михайлович,- а по- ка они варятся, мы будем пить водку под вареное мясо. Оно из су- па, превосходное вареное мясо! Сакердон Михайлович поставил на керосинку кастрюльку, и мы сели пить водку. - Водку пить полезно, - говорил Сакердон Михайлович, наполняя рюмки. - Мечников писал, что водка полезнее хлеба, а хлеб это только солома, которая гниет в наших желудках. - Ваше здоровье! - сказал я, чокаясь с Сакердоном Михайлови- чем. Мы выпили и закусили холодным мясом. - Вкусно, - сказал Сакердон Михайлович. Но в это мгновение в комнате что-то резко щелкнуло. - Что это? - спросил я. Мы сидели и прислушивались. Вдруг щелкнуло еще раз. Сакердон Михайлович вскочил со стула и, подбежав к окну, сорвал занавес- ку. - Что вы делаете? - крикнул я. - 39 - тем самым, лишили его возможности вам просто и приятно отказать. Вы лишили его права выбора, а это свинство. Это неприличный и бестактный поступок. И спросить человека:"Веруете ли вы в Бога?" - тоже поступок бестактный и неприличный. - Ну, - сказал я, - тут уж нет ничего общего. - А я и не сравниваю, - Сказал Сакердон Михайлович. - Ну, хорошо, - сказал я,- оставим это. Извините только меня, что я задал вам неприличный и бестактный вопрос. - Пожалуйста, - сказал Сакердон Михайлович, - ведь я просто отказался отвечать вам. - Я бы тоже не ответил, - сказал я, - да только по другой причине. - По какой же? - вяло спросил Сакердон Михайлович. - Видите ли, сказал я, - по-моему, нет верующих или неверую- щих. Есть только желающие верить и желающие не верить. - Значит те, кто желают верить, уже заранее не верят ни во что? - Сказал Сакердон Михайлович. - А те, что желают не верить, уже во что-то верят? - Может быть и так, - сказал я. - Не знаю. - А верят или не верят во что? В Бога? - спросил Сакердон Ми- хайлович. - Нет, - сказал я, - в бессмертие. - Тогда почему же вы спросили, верую ли я в Бога? - Да просто потому,что спросить: "Верите ли вы в бессмертие?" звучит как-то глупо, - сказал я Сакердону Михайловичу и встал. - Вы что, уходите? - спросил меня Сакердон Михайлович. - Да, - сказал я, - мне пора. - А что же водка? - сказал Сакердон Михайлович, - ведь и ос- талось-то всего по рюмке. - Ну, давайте допьем, - сказал я. Мы допили водку и закусили остатками вареного мяса. - А теперь я должен идти, - сказал я. - До свидания, - сказал Сакердон Михайлович, провожая меня через кухню на лестницу. - Спасибо за угощение. - Спасибо вам, - сказал я, - до свидания. И я ушел. Оставшись один, Сакердон Михайлович убрал со стола, закинул на шкап пустую водочную бутылку, надел опять на голову свою меховую с наушниками шапку и сел под окном на пол. Руки Сакердон Михайлович заложил за спину и их не было видно. А из-под задрав- шегося халата торчали голые костлявые ноги, обутые в русские са- поги с отрезанными голенищами. Я шел по Невскому, погруженный в свои мысли. Мне надо сейчас же пойти к управдому и рассказать ему все. А, разделавшись со старухой, я буду целые дни стоять около булочной, пока не встре- чу ту милую дамочку. Ведь я остался ей должен за хлеб сорок во- семь копеек. У меня есть прекрасный предлог ее разыскивать. Вы- питая водка продолжала еще действовать, и, казалось, что все складывается очень хорошо и просто. На Фонтанке я подошел к ларьку и на оставшуюся мелочь выпил большую кружку хлебного кваса. Квас был плохой и кислый, и я по- шел дальше с мерзким вкусом во рту. На углу Литейной какой-то пьяный, пошатнувшись, толкнул меня. Хорошо, что у меня нет револьвера: я убил бы его тут же на мес- те. До самого дома я шел, должно быть, с искаженным от злости ли- цом. Во всяком случае, почти все встречные оборачивались на ме- ня. Я вошел в домовую контору. На столе сидела низкорослая, гряз- ная, курносая, кривая и белобрысая девка и, глядясь в ручное зе- ркальце, мазала себе помадой губы. - А где же управдом? - спросил я. Девка молчала, продолжая мазать губы. - Где управдом? - повторил я резким голосом. - Завтра будет, не сегодня, - ответила грязная, курносая, кривая и белобрысая девка. Я вышел на улицу. По противополжной стороне шел инвалид на механической ноге и громко стучал своей ногой и палкой. Шесть мальчишек бежало за инвалидом, передразнивая его походку. Я завернул в свою парадную и стал подниматься по лестнице. На втором этаже я остановился; противная мысль пришла мне в голову ведь старуха должна начать разлагаться. Я не закрыл окно, а го- ворят, что при открытом окне покойники разлагаются быстрее. Вот ведь глупость какая! И этот чертов управдом будет только завтра! Я постоял в нерешительности несколько минут и стал подниматься дальше. Около двери в свою квартиру я опять остановился. Может быть, пойти к булочной и ждать там ту милую дамочку? Я бы стал умолять ее пустить меня к себе на две или три ночи. Но тут я вспоминаю, что сегодня она уже купила хлеб и, значит, в булочную не придет. Да и вообще из этого ничего бы не вышло. Я отпер дверь и вошел в коридор. В конце коридора горел свет, и Марья Васильевна, держа в руке какую-то тряпку, терла по ней другой тряпкой. Увидев меня, Марья Васильевна крикнула: - Ваш шпрашивал какой-то штарик! - Какой старик? - сказал я. - 41 - - Теперь мы с тобой расчитаемся, - сказал я. У меня возник план, к которому обыкновенно прибегают убийцы из уголовных рома- нов и газетных проишествий; я просто хотел запрятать старуху в чемодан, отвезти за город и опустить в болото. Я знал одно такое место. Чемодан стоял у меня под кушеткой. Я вытащил его и открыл. В нем находились какие-то вещи: несколько книг, старая фетровая шляпа и рваное белье. Я выложил все это на кушетку. В это время громко хлопнула наружная дверь, и мне показалось, что старуха вздрогнула. Я моментально вскочил и схватил крокетный молоток. Старуха лежит спокойно. Я стою и прислушиваюсь. Это вернулся машинист, я слышу, как он ходит у себя по комнате. Вот он идет по коридору на кухню. Если Марья Васильевна расскажет ему о моем сумашествии, это будет нехорошо. Чертовщина какая! Надо и мне пойти на кухню и своим видом успокоить их. Я опять перешагнул через старуху, поставил молоток возле са- мой двери, чтобы, вернувшись обратно, я бы мог, не входя еще в комнату, иметь молоток в руках, и вышел в коридор. Из кухни нес- лись голоса, но слов не было слышно. Я прикрыл за собой дверь в свою комнату и осторожно пошел на кухню: мне хотелось узнать, о чем говорит Марья Васильевна с машинистом. Коридор я прошел быс- тро, а около кухни замедлил шаги. Говорил машинист, по-видимому, он рассказывал что-то, случившееся с ним на работе. Я вошел. Машинист стоял с полотенцем в руках и говорил, а Ма- рья Васильевна сидела на табурете и слушала. Увидя меня, маши- нист махнул мне рукой. - Здравствуйте, здравствуйте, Матвей Филиппович, - сказал я ему и прошел в ванную комнату. Пока все было спокойно. Марья Васильевна привыкла к моим странностям и этот последний случай могла уже и забыть. Вдруг меня осенило: я не запер дверь. А что, если старуха вы- ползет из комнаты? Я кинулся обратно, но во-время спохватился и, чтобы не испу- гать жильцов, прошел через кухню спокойными шагами. Марья Васильевна стучала пальцем по кухонному столу и говори- ла машинисту: - Ждорово! Вот это ждорово! Я бы тоже швиштела! С замирающим сердцем я вышел в коридор, и тут же, чуть не бе- гом, пустился к своей комнате. Снаружи все было спокойно. Я подошел к двери, и приотворив ее, заглянул в комнату. Старуха по-прежнему спокойно лежала, уткнувшись лицом в пол. Крокетный молоток стоял у двери на преж- нем месте. Я взял его, вошел в комнату и запер за собой дверь на ключ. Да, в комнате определенно пахло трупом. Я перешагнул через старуху, подошел к окну и сел в кресло. Только бы мне не стало дурно от этого, пока еще хоть и слабого, но все-таки уже нестерпимого запаха. Я закурил трубку. Меня подташнивало, и не- много болел живот. Ну что же я так сижу? Надо действовать скорее, пока эта ста- руха окончательно не протухла. Но, во всяком случае, в чемодан ее надо запихать осторожно, потому что как раз тут-то она и мо- жет тяпнуть меня за палец. А потом умирать от трупного заражения - благодарю покорно! - Эге! - воскликнул я вдруг. А интересуюсь я: чем вы меня укусите? Зубки-то ваши вон где! Я перегнулся в кресле и посмотрел в угол, по ту сторону окна, где, по моим расчетам, должна была находиться вставная челюсть старухи. Но челюсти там не было. Я задумался: может быть мертвая старуха ползала у меня по комнате, ища свои зубы? Может быть, даже нашла их и вставила себе обратно в рот? Я взял крокетный молоток и пошарил им в углу. Нет, челюсть пропала. Тогда я вынул из камода толстую байковую простыню и по- дошел к старухе. Крокетный молоток я держал наготове в правой руке, а в левой я держал байковую простыню. Брезгливый страх к себе вызывала эта мертвая старуха. Я при- поднял молотком ее голову: рот был открыт, глаза закатились кверху, а по всему подбородку, куда я ударил ее сапогом, рас- ползлось большое темное пятно. Я заглянул старухе в рот, нет, она не нашла свою челюсть. Я опустил голову. Голова упала и стукнулась об пол. Тогда я расстелил на полу байковую простыню и подтянул ее к самой старухе. Потом ногой и крокетным молотком я перевернул старуху через левый бок на спину. Теперь она лежала на простыне. Ноги старухи были согнуты в коленях, а кулаки прижаты к плечам. Казалось, что старуха, лежа на спине, как кошка, собирается за- щищаться от нападающего на нее орла! Скорее, прочь эту падаль! Я закатал старуху в толстую простыню и поднял ее на руки. Она оказалась легче, чем я думал. Я опустил ее в чемодан и попробо- вал закрыть крышкой. Тут я ожидал всяких трудностей, но крышка сравнительно легко закрылась. Я щелкнул чемоданными замками и выпрямился. - 43 - По платформе два милиционера ведут какого-то гражданина в пи- кет. Он идет, заложив руки за спину и опустив голову. Поезд трогается. Я смотрю на часы: десять менут восьмого. О, с каким удовольсвием спущу я эту старуху в болото! Жаль только, что я не захватил с собой палку, должно быть, старуху придется подталкивать. Франт в розовой косоворотке нахально разглядывает меня. Я по- ворачиваюсь к нему спиной и смотрю в окно. В моем животе происходят ужасные схватки; тогда я стискиваю зубы, сжимаю кулаки и напрягаю ноги. Мы проезжаем Ланскую и Новую Деревню. Вон мелькает золотая верхушка Буддийской пагоды, а вон показалось море. Но тут я вскакиваю и, забыв все вокруг, мелкими шажками бегу в уборную. Безумная волна качает и вертит мое сознание... Поезд замедляет ход. Мы подъезжаем к Лахте. Я сижу, боясь по- шевелиться, чтобы меня не выгнали на остановке из уборной. - Скорей бы он трогался! Скорей бы он трогался! Поезд трогается, и я закрываю глаза от наслаждения. О, эти минуты бывают столь же сладки, как мгновения любви! Все силы мои напряжены, но я знаю, что за этим последует страшный упадок. Поезд опять останавливается. Это Ольгино. Значит опять эта пытка! Но теперь это ложные позывы. Холодный пот выступает у меня на лбу, и легкий холодок порхает вокруг моего сердца. Я понимаюсь и некоторое время стою, прижавшись головой к сте- не. Поезд идет, и покачивание вагона мне очень приятно. Я собираю все свои силы и, пошатывась, выхожу из уборной. В вагоне нет никого. Рабочий и франт в розовой косоворотке, видно, слезли в Лахте или в Ольгино. Я медленно иду к своему окошку. И вдруг я останавливаюсь и тупо гляжу перед собой. Чемодана, там где я его оставил, нет. Должно быть, я ошибся окном. Я пры- гаю к следующему окошку. Чемодана нет. Я прыгаю назад, вперед, я пробегаю вагон в обе стороны, заглядываю под скамейки, но чемо- дана нигде нет. Да разве тут можно сомневаться? Конечно, пока я был в уборной чемодан украли. Это можно было предвидеть! Я сижу на скамейке с вытаращенными глазами и мне почему-то вспоминается, как у Сакердона Михайловича с треском отскакивала эмаль от раскаленной кастрюли. - Что же получилось? - спрашиваю я сам себя. - Ну, кто теперь поверит, что я не убивал старуху? Меня сегодня же схватят, тут или в городе на вокзале, как того гражданина, который шел, опус- тив голову. Я выхожу на площадку вагона. Поезд подходит к Лисьему носу. Мелькают белые столбики, ограждающие дорогу. Поезд останавлива- ется. Ступеньки моего вагона не доходят до земли. Я соскакиваю и иду к станционному павильону. До поезда, идущего в город еще полчаса. Я иду в лесок, вот кустики можжевельника, за ними меня никто не увидит. Я направляюсь туда. По земле ползет большая зеленая гусеница. Я опускаюсь на колени и трогаю ее пальцами. Она сильно и жилисто складывается несколь- ко раз в одну и в другую сторону. Я оглядываюсь. Никто меня не видит. Легкий трепет бежит по моей спине. Я низко склоняю голову и негромко говорю: - Во имя Отца и Сына и Святого Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь... ................................................................ ................................................................ На этом я временно заканчиваю свою рукопись, считая, что она и так уже достаточно затянулась. Конец мая и первая половина июня 1939 года