ГЛAВА 9. "Да, - подумал Дункан, вернувшись из церкви, - оставаться здесь больше нельзя. Мы тратим дорогое время". Он сидел, опираясь о стену. Тяжелое одеяло до половины покрывало его тело. Тайни лежал поперек входа. Снаружи за стеной паслись Дэниел и Бьюти. В углу громко храпел Конрад. Эндрю завернулся в одеяло на своем матраце и что-то бормотал во сне. Дух исчез. Дункан думал, что, конечно, они с Конрадом могут вернуться обратно в Стэндиш-Хауз, и никто их за это не упрекнет. Предполагалось, что они могут пройти быстро и незаметно, но оказалось, что это невозможно. Так уж сложились обстоятельства. Их столкновение с безволосыми показало, что о них знают. Ривер, пустившийся по их следам, вероятно, насторожил Разрушителей. Дункану хотелось бы знать, где теперь Ривер и его люди. Все это дункану не нравилось. Не нравилась ситуация. Все пошло наперекосяк. Подумав, он пришел к выводу, что больше всего недоволен добровольцами, которых они подобрали. Дух, конечно, достаточно плох, но что с ним сделаешь? Отшельник хуже. Старый ворчун с манерой соваться не в свое дело и трус. Говорит, что хочет быть воином Господа, и против этого нечего возразить, но если он пойдет с ними, он будет путаться под ногами при каждом повороте. Но что делать? Сказать ему, чтобы он не ходил, что для него нет места, после того, как они приняли его гостеприимство? Может Дункан зря беспокоится? Десять против одного, что отшельник сам отступится, и в последний момент у него окажутся важные причины не уходить отсюда. А Снупи, гоблин? Вполне возможно, что он и ненадежен, хотя создал впечатление, что дело касается и его самого. Придется за ним следить. Этим займется Конрад, которого Снупи, кажется, побаивается, и не без оснований. Конрад не шутил, когда обещал свернуть ему шею. Конрад вообще никогда не шутит. Так что же делать? Идти вперед или вернуться? На них не возлагали обязанности стать перед великой опасностью, совать голову в петлю. Но ставка очень велика. Важно, чтобы старый ученый из Оксенфорда посмотрел манускрипт. Если же они вернутся, он никогда его не увидит, он стар. Думая обо всем этом, Дункан вспомнил еще кое-что из слов его преосвященства. - Свет уходит, - говорил он, - уходит из всей Европы. Я чувствую, что мы погружаемся снова в древнюю тьму. В архиепископе иногда бывало что-то ханжески-болтливое, но он вовсе не был глуп. Если он торжественно заявил, что свет уходит, значит, можно предположить, что это так и есть: свет уйдет и вползет древняя тьма. Священнослужитель не сказал, почему доказательство подлинности манускрипта может сдержать приход тьмы, но теперь Дункан сам понял: если будет точно доказано, что человек по имени Иисус действительно жил две тысячи лет назад и говорил то, что передано нам как его слова, и умер так, как говорит Евангелие, тогда церковь снова станет сильной, а у сильной церкви будет власть отогнать тьму. Ведь две тысячи лет она была великой силой, говорила о порядочности и сострадании, твердо стояла среди хаоса, давала людям тонкий тростник надежд, за который они могут уцепиться перед лицом кажущейся безнадежности. "А что, - думал Дункан, - если человек в Оксенфорде посмотрит манускрипт и скажет, что это подделка, грубый обман человечества?" Дункан зажмурился и потряс головой: о таком нельзя и думать, какая-то вера должна сохраняться. Честно говоря, дело с манускриптом было азартной игрой, но сыграть ее надо. Дункан лег, повернувшись к стене. Он не был чересчур набожным, но все-таки принадлежал к церкви, хотя бы по наследству. Почти сорок поколений его предков были христианами того или иного толка. Одни были набожны, другие не очень, но все были христианами, народом, который устоял против насмешек и издевательств языческого мира. И теперь, наконец, появился шанс нанести удар за Христа, шанс, которого не имел ни один Стэндиш. Подумав об этом, Дункан понял, что просто не может уклониться от возложенной на него обязанности. Он должен идти вперед. Вера, пусть и слабая, была частью Дункана, в крови и в плоти его, и отказаться от нее невозможно.