Виктор ПЕЛЕВИН БУБЕН ВЕРХНЕГО МИРА Войдя в тамбур, милиционер мельком глянул на Таню и Машу, перевёл взгляд в угол и удивлённо уставился на сидящую там женщину. Женщина и вправду выглядела дико. По её монголоидному лицу, похожему на загибающийся по краям трёхдневный блин из столовой, нельзя было ничего сказать о её возрасте - тем более что глаза женщины были скрыты кожаными ленточками и бисерными нитями. Несмотря на тёплую погоду, на голове у неё была меховая шапка, по которой проходили три широких кожаных полосы - одна охватывала лоб и затылок, и с неё на лицо, плечи и грудь свисали тесёмки с привязанными к ним медными человечками, бубенцами и бляшками, а две других скрещивались на макушке, где была укреплена грубо сделанная металлическая птица, задравшая вверх длинную перекрученную шею. Одета женщина была в широкую самотканую рубаху с тонкими полосами оленьего меха, расшитую кожаной тесьмой, блестящими пластинками и большим количеством маленьких колокольчиков, издававших при каждом толчке вагона довольно приятный мелодичный звон. Кроме этого, к её рубахе было прикреплено множество мелких предметов непонятного назначения - железные зазубренные стрелки, два ордена "Знак Почёта", кусочки жести с выбитыми на них лицами без ртов, а с правого плеча на георгиевской ленте свисали два длинных ржавых гвоздя. В руках женщина держала продолговатый кожаный бубен, тоже украшенный множеством колокольчиков, а край другого бубна торчал из вместительной теннисной сумки, на которой она сидела. - Документы, - подвёл итог милиционер. Женщина никак не отреагировала на его слова. - Она со мной едет, - вмешалась Таня. - А документов у неё нет. И по-русски она не понимает. Таня говорила устало, как человек, которому по нескольку раз в день приходится повторять одно и то же. - Что значит документов нет? - А зачем пожилая женщина должна возить с собой документы? У неё все бумаги в Москве, в министерстве культуры. Она здесь с фольклорным ансамблем. - Почему вид такой? - спросил милиционер. - Национальный костюм, - ответила Таня. - Она почётный оленевод. Ордена имеет. Вон, видите - справа от колокольчика. - Тут вам не тундра. Это называется нарушение общественного порядка. - Какого порядка? - повысила голос Таня. - Вы что охраняете? Лужи эти в тамбурах? Или их вон? Она кивнула в сторону двери, из-за которой летели пьяные крики. - В вагоне сидеть страшно, а вы, вместо того чтобы порядок навести, у старухи документы проверяете. Милиционер с сомнением посмотрел на ту, кого Таня назвала старухой - она тихо сидела в углу тамбура, покачиваясь вместе с вагоном, и не обращала никакого внимания на скандал по её поводу. Несмотря на странный вид, её небольшая фигурка излучала такой покой и умиротворение, что, с минуту поглядев на неё, лейтенант смягчился, улыбнулся чему-то далёкому, и машинальные фрикции его левого кулака вдоль висящей на поясе дубинки затихли. - Зовут-то как? - спросил он. - Тыймы, - ответила Таня. - Ладно, - сказал милиционер, толкая вбок тяжёлую дверь вагона. - Смотрите только... Дверь за ним закрылась, и летевшие из вагона вопли стали чуть тише. Электричка затормозила, и перед девушками на несколько сырых секунд возникла бугристая асфальтовая платформа, за которой стояли приземистые здания со множеством труб разной высоты и диаметра; некоторые из них слабо дымили. - Станция Крематово, - сказал из динамика бесстрастный женский голос, когда двери захлопнулись, - следующая станция - Сорок третий километр. - Наша? - спросила Таня. Маша кивнула и посмотрела на Тыймы, которая всё так же безучастно сидела в углу. - Давно она у тебя? - спросила она. - Третий год, - ответила Таня. - Тяжело с ней? - Да нет, - сказала Таня, - она тихая. Вот так же и сидит всё время на кухне. Телевизор смотрит. - А гулять не ходит? - Не, - сказала Таня, - не ходит. На балконе спит иногда. - А самой ей тяжело? В смысле, в городе жить? - Сперва тяжело было, - сказала Таня, - а потом пообвыклась. Сначала всё в бубен била по ночам, с невидимым кем-то дралась. У нас в центре духов много. Теперь они ей вроде как служат. На плечо эти два гвоздя повесила, вон видишь? Всех победила. Только во время салюта до сих пор в ванной прячется. Платформа "Сорок третий километр" вполне соответствовала своему названию. Обычно возле железнодорожных станций бывают хоть какие- то поселения людей, а здесь не было ничего, кроме кирпичной избушки кассы, и увязать это место можно было только с расстоянием до Москвы. Сразу за ограждением начинался лес и тянулся насколько хватало глаз - даже неясно было, откуда на платформе взялось несколько потёртых пассажиров. Маша, сгибаясь под тяжестью сумки, пошла вперед. Следом, с такой же сумкой на плече, пошла Таня, а последней поплелась Тыймы, позвякивая своими колокольчиками и поднимая подол рубахи, когда надо было перешагнуть через лужу. На ногах у неё были синие китайские кеды, а на голенях - широкие кожаные чулки, расшитые бисером. Несколько раз обернувшись, Маша заметила, что к левому чулку Тыймы пришит круглый циферблат от будильника, а к правому - болтающееся на унитазной цепочке копыто, которое почти волочилось по земле. - Слышь, Тань, - тихо спросила она, - а что это у неё за копыто? - Для нижнего мира, - сказала Таня. - Там всё грязью покрыто. Это чтоб не увязнуть. Маша хотела было спросить про циферблат, но передумала. От платформы в лес вела хорошая асфальтовая дорога, вдоль которой росли два ровных ряда старых берёз. Но через триста или четыреста метров всякий порядок в расположении деревьев пропал, потом незаметно сошёл на нет асфальт, и под ногами зачавкала мокрая грязь. Маша подумала, что жил когда-то на свете начальник, который велел проложить через лес асфальтовую дорогу, но потом выяснилось, что она никуда не ведёт, и про неё забыли. Грустно было Маше глядеть на это, и собственная жизнь, начатая двадцать пять лет назад неведомой волей, вдруг показалась ей такой же точно дорогой - сначала прямой и ровной, обсаженной ровными рядами простых истин, а потом забытой неизвестным начальством и превратившейся в непонятно куда ведущую кривую тропу. Впереди мелькнула привязанная к ветке берёзы белая тесёмка. - Вот здесь, - сказала Маша, - направо в лес. Ещё метров пятьсот. - Что-то близко очень, - с сомнением сказала Таня. - Непонятно, как сохранился. - А тут никто не ходит, - ответила Маша. - Там же нет ничего. И колючкой пол-леса отгорожено. Действительно, скоро впереди появился невысокий бетонный столб, в обе стороны от которого уходила провисшая колючая проволока. Потом стали видны ещё несколько столбов - они были старые и со всех сторон густо обросли кустами, так что заметить проволоку можно было только подойдя к ней вплотную. Девушки молча пошли вдоль проволочной ограды, пока Маша не остановилась возле очередной белой тесёмки, свисающей с куста. - Здесь, - сказала она. Несколько рядов проволоки были задраны и перекручены между собой. Маша и Таня поднырнули под неё без труда, а Тыймы полезла почему-то задом, зацепилась рубашкой и долго звенела своими колокольчиками, ворочаясь в узком просвете. За проволокой был такой же лес, как и до неё, и не было заметно никаких следов человеческой деятельности. Маша уверенно двинулась вперёд и через несколько минут остановилась у оврага, на дне которого журчал небольшой ручей. - Пришли, - сказала она, - вон в тех кустах. Таня поглядела вниз. - Не вижу. - Вон хвост торчит, - показала Маша, - а вон крыло. Пошли, там спуск есть. Тыймы вниз не пошла - она села на Танину сумку, прислонилась спиной к дереву и замерла. Маша с Таней, цепляясь за ветки и скользя по мокрой земле, спустились в овраг. - Слышь, Тань, - тихо сказала Маша, - а ей что, посмотреть не надо? Как она будет-то? - Это ты не волнуйся, - сказала Таня, вглядываясь в кусты, - она лучше нас знает... Действительно. И как только сохранился. За кустами было что-то тёмное, грязно-бурое и очень старое. На первый взгляд это напоминало могильный холмик на месте погребения не очень значительного кочевого князя, в последний момент успевшего принять какое-то странное христианство: из длинного и узкого земляного выступа косо торчала широкая крестообразная конструкция из искорёженного металла, в которой с некоторым усилием можно было узнать полуразрушенный хвост самолёта, при падении отвалившийся от фюзеляжа. Фюзеляж почти весь ушёл в землю, а в нескольких метрах перед ним сквозь орешник и траву виднелись контуры отвалившихся крыльев, на одном из которых чернел расчищенный крест. - Я по альбому смотрела, - нарушила молчание Маша, - вроде это штурмовик "Хейнкель". Там две модификации было - у одной тридцатимиллиметровая пушка под фюзеляжем, а у другой что-то ещё. Не помню. Да и не важно. - Кабину открывала? - спросила Таня. - Нет, - сказала Маша. - Одной страшно было. - Вдруг там нет никого? - Да как же, - сказала Маша, - фонарь-то цел. Гляди. - Она шагнула вперёд, отогнула несколько веток и ладонью отгребла слой многолетнего перегноя. Таня наклонилась и приблизила лицо к стеклу. За ним виднелось что-то тёмное и, кажется, мокрое. - А сколько их там было? - спросила она. - Если это "Хейнкель", то ведь и стрелок должен быть? - Не знаю, - сказала Маша. - Ладно, - сказала Таня, - Тыймы определит. Жаль, фонарь закрыт. Если бы хоть волос клок или косточку, куда легче было бы. - А так она не может? - Может, - сказала Таня, - только дольше. Темнеет уже. Пошли ветки собирать. - А на качество не влияет? - Что значит "качество"? - спросила Таня. - Какое тут вообще бывает качество? Костер разгорелся и давал уже больше света, чем закрытое низкими облаками вечернее небо. Маша заметила, что у неё появилась нетерпеливо приплясывающая на траве длинная тень, и ей стало немного не по себе - тень явно чувствовала себя уверенней, чем она. Маша ощущала, что в своём городском платье она выглядит глупо, зато наряд Тыймы, на который весь день с недоумением пялились встречные, в прыгающем свете костра стал казаться самой удобной и естественной для человека одеждой. - Ну что, - сказала Таня, - скоро начнём. - А чего ждём-то? - шёпотом спросила Маша. - Не торопись, - так же тихо ответила Таня, - она сама знает, когда и что. Ничего ей говорить сейчас не надо. Маша села на землю рядом с подругой. - Жуть берёт, - сказала она и потёрла ладонью то место на куртке, за которым было сердце. - А сколько ждать? - Не знаю. Всегда по-разному бывает. Вот в прошлом году... - Маша вздрогнула. Над поляной пронесся сухой удар бубна, сменившийся звоном множества колокольчиков. Тыймы стояла на ногах, нагнувшись вперёд, и вглядывалась в кусты на краю оврага. Ещё раз ударив в бубен, она два раза, перемещаясь против часовой стрелки, обежала поляну, с удивительной лёгкостью перепрыгнула стену кустов и исчезла в овраге. Снизу донесся её жалобный и полный боли крик, и Маша решила, что Тыймы сломала себе ногу, но Таня успокаивающе прикрыла глаза. Из оврага понеслись частые удары бубна и быстрое бормотание. Потом стало тихо, и Тыймы появилась из кустов. Теперь она двигалась медленно и церемониально; дойдя до центра поляны, она остановилась, подняла руки и стала ритмично постукивать в бубен. Маша на всякий случай закрыла глаза. К ударам бубна вскоре добавился новый звук - Маша не заметила момента, когда он появился, и сначала не поняла, что это. Сначала ей показалось, что рядом играет неизвестный смычковый инструмент, а потом она поняла, что эту пронзительную и мрачную ноту выводит голос Тыймы. Казалось, этот голос возникал в совершенно особом пространстве, которое он сам создавал и по которому перемещался, наталкиваясь на множество объектов неясной природы, каждый из которых заставлял Тыймы издать несколько резких гортанных звуков. Отчего- то Маша представила себе сеть, которая волочится по дну тёмного омута, собирая всё, что попадается навстречу. Вдруг голос Тыймы за что-то зацепился - Маша почувствовала, что она пытается освободиться, но не может. Маша открыла глаза. Тыймы стояла недалеко от костра и пыталась вытащить свою кисть из пустоты. Она изо всех сил дёргала рукой, но пустота не поддавалась. - Нилти доглонг, - угрожающе сказала Тыймы, - нилти джамай! - У Маши возникло ясное ощущение, что пустота перед Тыймы сказала что-то в ответ. Тыймы засмеялась и встряхнула бубном. - Nein, Herr General, - сказала она, - das hat mit Ihnen gar nicht zu tun. Ich bin hier wegen ganz anderer Angelegen-heit. Пустота что-то спросила, и Тыймы отрицательно покачала головой. - Она что, по-немецки говорит? - спросила Маша. - Когда камлает, говорит, - сказала Таня. - Она тогда по-любому может. Тыймы ещё раз попыталась выдернуть руку. - Heute ist schon zu spat, Herr General. Verzeirheng, ich hab es sehz eilig, - раздражённо бросила она. На этот раз Маша почувствовала исшедшую из пустоты угрозу. - Wozu? - презрительно крикнула Тыймы, сорвала с плеча георгиевскую ленту с двумя ржавыми гвоздями и раскрутила её над головой. - Нилти джамай! Бляй будулан! Пустота отпустила её руку с такой быстротой, что Тыймы повалилась в траву. Упав, она засмеялась, повернулась к Тане с Машей и отрицательно покачала головой. - Что такое? - спросила Маша. - Плохо дело, - сказала Таня. - В нижнем мире твоего клиента нет. - А может, она не до конца досмотрела? - спросила Маша. - А какой там, по-твоему, конец? Там никакого конца нет. И начала тоже. - Что же делать теперь? - Можно в верхнем посмотреть, - сказала Таня, - только шансов мало. Ни разу не получалось ещё. Но попробовать, конечно, можно. Она повернулась к Тыймы, которая по-прежнему сидела на траве, и ткнула пальцем вверх. Тыймы кивнула, подошла к лежащей у дерева теннисной сумке и вынула оттуда другой бубен. Потом она достала банку кока-колы и, тряхнув головой, сделала несколько глотков, чем-то напомнив Маше Мартину Навратилову на Уимблдонском корте. Бубен верхнего мира звучал иначе: тише и как-то задумчивей. Голос Тыймы, взявший длинную заунывную ноту, тоже изменился и вместо страха вызвал у Маши умиротворение и лёгкую грусть. Повторялось то же самое, что и несколько минут назад, только теперь происходящее было не жутким, а возвышенным и неуместным - потому неуместным, что даже Маша поняла: совершенно незачем тревожить те области мира, к которым обращалась Тыймы, подняв лицо к тёмному небу в просветах между ветвями и легонько постукивая в свой бубен. Маше вспомнила старый мультфильм про похождения маленького серого волка в каких-то очень тесных, густо и мрачно размалёванных подмосковных пространствах; в мультфильме всё это иногда исчезало и непонятно откуда появлялся залитый полуденным солнцем простор, почти прозрачный, где по бледной акварельной дороге шёл вдаль еле прорисованный пёрышком странник. Маша потрясла головой, чтобы прийти в себя, и огляделась. Ей показалось, что составные части окружающего - все эти кусты и деревья, травы и тёмные облака, только что плотно смыкавшиеся друг с другом, - раздвинулись под ударами бубна, и в просветах между ними открылся на секунду странный, светлый и незнакомый мир. Голос Тыймы на что-то наткнулся, попытался пройти дальше, не смог и застыл на одной напряжённой ноте. Таня дернула Машу за руку. - Ты смотри, есть, - сказала она, - нашли. Сейчас подсечёт... - Тыймы воздела руки вверх, пронзительно крикнула и повалилась в траву. До Маши донёсся далёкий гул самолёта. Он приходил непонятно откуда и звучал долго, а когда затих, в овраге раздалась целая серия звуков: стук в стекло, лязганье ржавого железа и тихий, но отчётливый мужской кашель. Таня встала, сделала несколько шагов в сторону оврага, и тут Маша заметила стоящую на краю поляны тёмную фигуру. - Шпрехен зи дойч? - хрипло проговорила Таня. - Фигура молча двинулась к огню. - Шпрехен зи дойч? - пятясь, повторила Таня, - глухой, что ли? Красноватый свет костра упал на крепкого мужика лет сорока в кожаной куртке и лётном шлеме. Подойдя, он сел напротив хихикнувшей Тыймы, скрестил ноги и поднял глаза на Таню. - Шпрехен зи дойч? - Да брось ты, - спокойно сказал мужик, - заладила. - Таня разочарованно присвистнула. - Кто будете? - спросила она. - Я-то? Майор Звягинцев. Николай Иванович. А вы вот кто? - Маша с Таней переглянулись. - Непонятно, - сказала Таня, - какой ещё майор Звягинцев, если самолёт немецкий? - Самолёт трофейный, - сказал майор. - Я его на другой аэродром перегонял, а тут... Лицо майора Звягинцева перекосилось - было видно, что он вспомнил что-то до крайности неприятное. - Так вы что, - спросила Таня, - советский? - Да как сказать, - ответил майор Звягинцев, - был советский, а сейчас не знаю даже. У нас там всё иначе. Он поднял взгляд на Машу; та отчего-то смутилась и отвела глаза. - А вот вы здесь к чему, девушки? - спросил он. - Ведь пути живых и мёртвых различны. Или не так? - Ой, - сказала Таня, - извините пожалуйста. Мы советских не тревожим. Это из-за самолёта так вышло. Мы думали, там немец. - А немец вам зачем? Маша подняла глаза и поглядела на майора. У него было широкое спокойное лицо, слегка курносый нос и многодневная щетина на щеках. Такие лица нравились Маше - правда, майора немного портила пулевая дырка на левой скуле, но Маша уже давно решила, что совершенства в мире нет, и не искала его в людях, а тем более в их внешности. - Да понимаете, - сказала Таня, - сейчас ведь время такое, каждый прирабатывает как может. Ну и мы вот с ней... - Она кивнула на безучастную Тыймы. - Короче, работа у нас такая. Сейчас ведь все отсюда валят. За фирму замуж выйти - это четыре косаря зелёных. А мы в среднем за пятьсот делаем. - Что же, с усопшими? - недоверчиво спросил майор. - Да подумаешь. Гражданство-то остаётся. Мы с таким условием оживляем, чтоб женился. Обычно немцы бывают. Немецкий труп у нас примерно как живой негр из Зимбабве идёт или русскоязычный еврей без визы. Лучше всего, конечно, - испанец из "Голубой дивизии", но это дорогой покойник. Редкий. Ну и итальянцы ещё есть, финны. А румын с венграми даже и не трогаем. - Вот оно что, - сказал майор. - А долго они потом живут? - Да года три, - сказала Таня. - Мало, - сказал майор. - Не жалко их? На минуту Таня задумалась, её красивое лицо стало совсем серьёзным, и между бровями наметилась глубокая складка. Наступила тишина, которую нарушало только потрескивание сучьев в костре да тихий шелест листвы. - Строгий вопрос, - сказала она наконец. - Вы как, всерьёз спрашиваете? - На всю катушку. - Таня подумала ещё чуть-чуть. - Я так слышала, - заговорила она, - есть закон земли и есть закон неба. Проявишь на земле небесную силу, и все твари придут в движение, а невидимые - проявятся. Внутренней основы у них нет, и по природе они всего лишь временное сгущение тьмы. Поэтому и недолго остаются в круговороте превращений. А в глубинной сути своей пустотны, оттого не жалею. - Так и есть, - сказал майор. - Крепко понимаешь. Морщинка между таниных бровей разгладилась. - А вообще, если честно - работы столько, что и думать некогда. За месяц обычно штук десять делаем, зимой меньше. На Тыймы в Москве очередь на два года вперёд. - А эти, которых вы оживляете, они что, всегда соглашаются? - Почти, - сказала Таня. - Там же тоска страшная. Темно, тесно, благодати нет. Скрежет. Правда, как у вас, не знаю, из верхнего мира у нас ещё клиента не было. Но, конечно, и внизу все мертвецы разные. Год назад под Харьковом такое было - жуть. Танкист один из "Мёртвой головы" попался. Одели мы его, значит, помыли, побрили, объяснили всё. Вроде согласился. Невеста у него хорошая была, Марина с журфака. Сейчас за японского морячка вроде пристроили... Господи, видели б вы, как они всплывают... Как вспомню... Про что это я говорила? - Про танкиста, - сказал майор. - А, ну да. Короче, мы ему денег дали немного, чтоб человеком себя почувствовал. Он, понятно, пить начал, сначала они все пьют. И тут в какой-то палатке ему водку не продали. Рубли попросили. А у него только купоны были и марки оккупационные. Так он им сначала из парабеллума витрину разнёс, а ночью на "тигре" приехал и все ларьки перед вокзалом утрамбовал. С тех пор танк этот часто по ночам видят. Так и ездит по Харькову, коммерческие палатки давит. А днём исчезает. Куда - непонятно. - Бывает такое, - сказал майор, - в мире много странного. - С тех пор мы только по вермахту работать стали. А с СС никаких дел. Они все двинутые какие-то. То сельсовет захватят, то петь начнут. А жениться не хотят, устав запрещает. Над поляной пронёсся сильный порыв холодного ветра. Маша оторвала заворожённый взгляд от майора Звягинцева и увидела, как из трёх ответвлений стоявшего на краю поляны дерева вышли три прозрачных человека неопределённого вида. Тыймы испуганно вскрикнула и мгновенно забилась Тане за спину. - Ну вот, - пробормотала Таня, - начинается. Да не бойся ты, дурёха старая, не тронут. Она встала и пошла навстречу прозрачным людям, издалека делая им успокаивающие жесты, совсем как нарушивший правила водитель остановившему его инспектору. Тыймы сжалась в комок, вдавила голову в колени и мелко затряслась. Маша на всякий случай подвинулась ближе к костру и вдруг всем телом почувствовала обращённый на неё взгляд майора Звягинцева. Она подняла глаза. Майор печально улыбнулся. - Красивая вы, Маша, - тихо сказал он. - Я ведь, когда Тыймы ваша звать меня стала, в саду работал. Звала она, звала, надоела страшно. Хотел уж вас всех шугануть, выглянул, значит, и тут вас увидел, Маша. И так вы меня поразили, слов не найду. В школе у меня подруга была похожая, Варей звали. Такая же, как вы, была, и тоже нос в веснушках. Только волосы длинные носила. Любил я её. Если б не вы, Маша, я бы сюда пришёл разве? - А у вас там что, сад есть? - чуть покраснев, спросила Маша. - Есть. - А как это место называется, где вы живете? - У нас никаких названий нет, - сказал майор. - Поэтому и живём в покое и радости. - А как там у вас вообще? - Нормально, - сказал майор и опять улыбнулся. - Что, - спросила Маша, - и вещи есть, как у людей? - Как вам сказать, Маша. С одной стороны как бы есть, а с другой - как бы нет. В общем, всё такое приблизительное, расплывчатое. Но это только если вдуматься. - А где вы живёте? - У меня там как бы домик с участком. Тихо так, хорошо. - А машина есть? - спросила Маша и сразу же смутилась, таким глупым показался ей собственный вопрос. - Если захочется, бывает. Отчего не быть. - А какая? - Когда как, - сказал майор. - И печь бывает микроволновая, и это... машина стиральная. Стирать только нечего. И телевизор цветной бывает. Правда, канал всего один, но все ваши в нём есть. - Телевизор тоже когда какой? - Да, - сказал майор. - Когда "Панасоник" бывает, когда "Шиваки". А как припомнишь - глядь, и нет ничего. Только пар зыбкий клубится... Да я же говорю, всё как у вас. Единственно, названий нет. Безымянно всё. И чем выше, тем безымянней. Маша не нашлась, что ещё спросить, и замолчала, обдумывая последние слова майора. Таня тем временем что-то горячо доказывала трём прозрачным людям: - А я вам ещё раз говорю, что она от грома шаманит, - долетал её голос, - всё по закону. Её в детстве молнией ударило, а потом ей дух грома кусочек жести подарил, чтоб она себе козырек сделала... А чего это я вам предъявлять буду? Почему она с собой носить должна? Никогда таких проблем не возникало... Постыдились бы к старой женщине придираться. Лучше бы в Москве с народными целителями порядок навели. Такая чернуха прёт - жить страшно, а вы к старухе... И пожалуюсь... Маша почувствовала, как майор прикоснулся к её локтю. - Маша, - сказал он, - я пойду сейчас. Хочу тебе одну вещь подарить на память. Маша заметила, что майор перешёл на "ты", и ей это понравилось. - Что это? - спросила она. - Дудочка, - сказал майор. - Из камыша. Ты, как от этой жизни устанешь, так приходи к моему самолёту. Поиграешь, я к тебе и выйду. - А в гости к вам можно будет? - спросила Маша. - Можно, - сказал майор. - Клубники поешь. Знаешь, какая у меня там клубника. Он поднялся на ноги. - Так придёшь? - спросил он. - Я ждать буду. - Маша еле заметно кивнула. - А как же вы... Вы ведь живой теперь? Майор пожал плечами, вынул из кармана кожаной куртки ржавый ТТ и приставил к уху. Грохнул выстрел. Таня обернулась и в страхе уставилась на майора, который пошатнулся, но удержался на ногах. Тыймы подняла голову и захихикала. Опять подул холодный ветер, и Маша увидела, что никаких прозрачных людей на краю поляны больше нет. - Буду ждать, - повторил майор Звягинцев и, покачиваясь, пошёл к оврагу, над которым разлилось еле видное радужное сияние. Через несколько шагов его фигура растворилась в темноте, как кусок рафинада в стакане горячего чая. Маша глядела в окно тамбура на проносящиеся мимо огороды и домики и тихо плакала. - Ну чего ты, Маш, чего? - говорила Таня, заглядывая подруге в заплаканное лицо. - Плюнь, бывает такое. Хочешь, поедем с девками под Архангельск. Там в болоте Б-29 лежит американский, "Летающая крепость". Одиннадцать человек, всем хватит. Поедешь? - А когда вы ехать хотите? - спросила Маша. - После пятнадцатого. Ты, кстати, пятнадцатого приходи к нам на праздник чистого чума. Придёшь? Тыймы мухоморов насушила. На бубне верхнего мира тебе постучим, раз уж понравилось так. Слышь, Тыймы, правда здорово будет, если Маша к нам в гости придёт? Тыймы подняла лицо и широко улыбнулась в ответ, показывая коричневые осколки зубов, в разные стороны торчащие из десен. Улыбка вышла жуткая, потому что глаза Тыймы были скрыты свисающими с шапки кожаными ленточками и казалось, что она улыбается одним только ртом, а её невидимый взгляд остаётся холодным и внимательным. - Не бойся, - сказала Таня, - она добрая. Но Маша уже смотрела в окно, сжимая в кармане подаренную майором Звягинцевым камышовую дудочку, и напряжённо о чем-то думала.