-- Расслабьтесь, Кето, расслабьтесь,-- сказал я.-- Не держите так высоко голову, не прогибайтесь так сильно, свободнее, свободнее...-- я греб одной левой, и так, гребков в двадцать, мы добрались до Валечки. Почувствовав песок под ногами, княжна отпустила мою руку и приложила ладони к щекам. -- Я вдруг испугалась,-- сказала она.-- Я вдруг чего-то испугалась. Не боялась ничего, и вот, пожалуйста... -- Постоим, отдышимся, а потом обратно мы отвезем вас на буксире,-- сказал я. -- Нет, я поплыву сама... рядом, но сама... надо же учиться плавать. Я уже поняла, что неправильно делаю. И... вот...-- она стояла по шею в воде, и я видел только ее лицо с виноватой улыбкой, но понял -- она выбирается из своего костюма.-- О-о, я и не знала... не знала вовсе... мы всегда так запираемся от природы, от Бога... это же -- как лететь, лететь самому... Валечка скользнула к ней и за руку потянула ее от глубины, на мелководье, а я лег на спину, раскинув руки крестом, и поплыл по течению, чуть шевеля ногами, и позади остались две девы в лунном свете, а слева висела сама госпожа луна, голубоватая, как свежий снег, а справа проступали крупные и мелкие звезды, и под всем этим великолепием плыл я, раскинув руки, и уже не плыл, а висел, висел без опоры -- это было упоительно. Не знаю, сколько времени я провисел так. Наверное, долго, потому что отнесло меня довольно далеко. Я возвращался тихим брассом, глядя вперед, потому что там было на что посмотреть: Валечка и Кето, взявшись за руки, взмывали над водой, как молодые дельфины, и плюхались обратно, поднимая фонтаны серебряных искр. Девочки, сказал я, наконец, выныривая позади них и приобнимая обеих за плечи, нам пора. Командор стоял на берегу и махал рукой. Не хочу уходить, сказала княжна, просто не хочу... Ее колотила легкая дрожь. Еще пять минут. Еще пять, согласился я. Но из веселья уже вышел пар, мы попрыгали, побрызгались и поныряли -- без былого восторга -- потом шагнули на глубину и поплыли. -- Никогда не думала, что может... быть такое наслаждение...-- сказала княжна.-- Наверное, когда всегда так... это не так остро... а когда первый раз... и последний... очень остро... очень сильно... спасибо... На берегу княжна с Валечкой забрались под одно покрывало и вздрагивали там, согреваясь. Вода была куда теплее воздуха. Я насухо протер себя полотенцем и натянул футболку. -- Панин идет,-- сказал Комадор. Вдали, действительно, кто-то шуршал по песку. -- Нюхом учуял?-- не поверил я. -- Говорю -- Панин... Это действительно оказался Панин. -- Вот вы где,-- сказал он, подходя.-- А я ищу на обычном месте. Обычным было место на траверзе затопленного контейнера со снаряжением. Мы ушли оттуда на случай, если Панину понадобится что-нибудь спрятать или взять. Не понадобилось: Панин был сух. -- Командор тебя метров с двухсот опознал,-- сказал я. -- А у него в левый глаз ноктоскоп вставлен,-- сказал Панин.-- Это чтоб ты знал. -- Княжна,-- сказал я,-- позвольте представить: Сергей Панин, наш лучший актер. Княжна Дадешкелиани. -- Можно просто Кето,-- высвободив из-под покрывала руку, княжна подала ее Панину. Панин тут же продемонстрировал, что он актер и в старом смысле этого слова: пал на колени и приложился к ручке так, как не снилось и д`Артаньяну. -- Как работа?-- спросил я его, когда он, наконец, оторвался -- вернее сказать, отвалился -- от руки. -- Более-менее,-- сказал Панин.-- Но это нужно видеть глазами. Гера там сейчас кипятком брызжет. -- Гера? Интересно... Княжна, оставляю вас на Командора, извините... -- Она что, настоящая княжна?-- спросил Панин, когда мы отошли метров на двести. -- Да, вполне. -- Странные вещи творятся на этом свете... Так вот, о деле. Мальчика мы взяли очень тихо, хорошо взяли... но подержаться нам за него не удалось. -- То есть?! -- Анафилаксия. -- На аббрутин? -- Да. Сдох на игле. -- Но-омер... вот это номер...-- я даже остановился. До сих пор считалось -- не без оснований -- что выработка непереносимости к аббрутину -- монополия нашей фирмы. Никого из нас нельзя превратить в буратино: смерть наступает мгновенно. Значит, теперь и в этом мы не одиноки... -- В квартире мы нашли одну штуку, но пока не скажу, что -- сам увидишь. -- Труп куда дели? -- С трупом все в порядке: продали мусорщикам. -- Сколько они сейчас берут? -- За все -- две с половиной. -- Нормально. -- А знаешь, откуда пришла дробилка? Из гаража Скварыгина. Страшный народ эти мусорщики... Ну, документы мы забрали, купили билет в Бейрут -- на сегодня... в общем, мальчик улетел. -- Ну, Серега, все-таки -- что вы там нашли? -- Нет, все сам -- и посмотришь, и пощупаешь, и полижешь -- все сам. Гера бродит вокруг нее, как кот вокруг сала... -- Бомба, небось? -- Угм. -- А кроме? -- Вещественного -- ничего. Абсолютно чисто. А вот обозвал он нас -- как бы ты думал? -- Как? -- Японскими болванами. -- Японскими? -- Вот и я удивился. Очень. Понимаешь, когда я уже вотнул в него иглу, он выпихнул кляп и крикнул: "Позовите... а, дураки, японские болваны!" -- и все. -- Интересненько... Да, жалко, что так вот... -- Неожиданно, правда? -- Весьма неожиданно... японские болваны... Может быть, это просто идиома? Типа "японский городовой"? -- Почему это у грузин должны быть японские идиомы? Тьфу, черт -- не японские, а русские... -- Русские... За кого он вас мог принять? По мордам видно, что не японцы... -- В том-то и дело. Мы его ждали в квартире. Я и Гера. Эта штука, бомба -- мы ее распаковали, и она лежала прямо по центру. Он это видел, когда мы его вязали. Он даже не сильно сопротивлялся. Вырываться стал, когда я взял шприц... -- Все забавнее... Ладно, показывай, что вы добыли... Панин постучал сложным стуком, а потом отпер дверь своим ключом. Гера неподвижно сидел в позе роденовского Мыслителя над предметом, размерами и формой похожим на пятилитровый молочный бидон. Японский городовой... Я нашарил сзади какой-то стул и сел. Правильно Панин темнил -- я все равно не поверил бы. Именно такую форму и размер -- пятилитрового молочного бидона -- имела японская атомная фугасная мина "Тама": плутониевая, тротиловый эквивалент восемь тысяч тонн... -- Получилось?-- спросил Панин. Гера молча протянул ему кусок фотопленки -- совершенно прозрачный. -- Тогда я ничего не понимаю,-- сказал Панин. -- Я тоже,-- сказал я.-- Нельзя ли чуть подробнее? -- Когда мы ехали,-- сказал Гера,-- в одном месте машины проверяли радиометрами. Я думал -- все. Но нас пропустили, хотя вообще-то "Тама" очень сильно светит: до пяти рентген в час. Плутоний, сам понимаешь, а свинца в ней всего двадцать килограммов. Ну, вот я решил проверить... -- Фотопленкой? -- Да. И получается, что так и есть -- никакого излучения. -- Тогда, значит... -- Надо лезть внутрь,-- сказал Гера.-- Надо лезть внутрь, и все. Плутония там нет, это ясно, а остальное... В общем, ребята, вы пока погуляйте, я вас позову. Мы отошли от дома метров на сорок и остановились. За деревьями играла музыка и бродили цветные сполохи -- там танцевали. Кто-то громко смеялся рядом -- громко, заливисто, пьяно. -- Водочки бы,-- сказал Панин.-- Как твое мнение? -- Не возражаю. Вот сейчас с Герой и возьмем на троих. -- А девочек? -- Не знаю, пьют ли княжны водку. -- Спросим. Она настоящая княжна? -- Ты уже интересовался. -- Ну и что? Я свободный гражданин свободной страны... -- Настоящая. -- Тогда надо будет найти еще двух девочек. -- Подождем, чем там кончится у Геры -- может, эта штука оторвет ему яйца... Мы оглянулись на дом, и мне вдруг представилось: окна вспыхивают магнием, и все вокруг становится черным, и из черного пространства начинают медленно выплывать багровые клочья... Но вместо этого открылась дверь, и возникший на желтом фоне истонченный светом силуэт Геры дал нам понять, что все в порядке. Все в порядке... Под предохранительной крышкой имелся вполне работоспособный подрывной блок тройного действия, но под блоком не было ничего: колодец, куда помещается собственно заряд, титановый стакан с плутонием и взрывчаткой -- этот колодец был до краев наполнен крупной свинцовой дробью... 11.06.1991. 02 час. Турбаза "Тушино-Центр". -- И что бы вы без меня делали?-- гордо сказал Панин, входя. В руках у него была картонная коробка, из которой высовывались красные головки бутылок.-- Как раз по штучке в ручки. -- Мозель?-- недоверчиво вытянул шею Гера.-- Где взял? -- И вовсе не мозель. Токай. А где взял... где взял... если все рассказывать, то как раз до утра хватит. Поэтому -- давайте просто тяпнем за любовь. Девочки, которых все тот же Панин подцепил в аллеях, Оксана и Грета -- зааплодировали. Гера, как обладатель самой точной руки, руки минера, стал разливать по стаканам. Потом Командор взялся сказать тост. -- Милые дамы и уважаемые господа! Либен дамен унд вертер геррен! Шановни панове! Генацвали! Только что на наших глазах человек совершил поступок, достойный героя античных времен: в этом переполненном людьми Вавилоне, в этой обители кошмаров, где по наступлении темноты спрос начинает резко превышать предложение и в ночном воздухе повисает вполне уловимый аромат совдепии -- он добыл, урвал, оттяпал у судьбы чудесный напиток, дар благословенной Паннонии, и принес его сюда, нам, для нашего наслаждения, хотя вполне мог бы выпить все это сам, мы знаем его способности. Но -- принес. Что подвигло его на это?-- спросил бы недоуменно какой-нибудь законопослушный гражданин республики Иудея. И был бы в корне неправ со своим вопросом, ибо мы-то с вами знаем заведомо правильный ответ: им двигал исконный арийский коллективизм, то есть такое умоположение и миросозерцание, при котором невозможен иной образ действия, как тот, что отражен в древней русско-арийской пословице: сам погибай, а товарища выручай. Отдать другу утром последнюю банку пива -- кто на это способен? Вижу ответ ваш на ваших лицах. И потому на землях, заселенных арийцами, которые волей богов и кознями врагов оказались разбитыми на многочисленные племена и народности, часто и без нужды враждующие между собой -- на этих землях возник Интернационал. Мы помним Первый Интернационал, Второй Интернационал, Третий Интернационал, который позже стал именоваться Коминтерном, и, кажется, Четвертый Интернационал... Но беда всех деятелей всех Интернационалов заключалась в том, что, зря в корень, корня-то они и не замечали -- очевидно, в силу благоприобретенной застенчивости. Это блестяще доказал великий Фрейд, который, хотя и не принадлежал к арийской нации, понимал в людях все. Он понимал и подымал свой голос, вопия, что главной движущей силой истории является не борьба классов, не национальные претензии и не масонская возня, а сексуальная неудовлетворенность. Именно она заставляет миллионы мужчин сбиваться в армии, брать в руки винтовки, которые представляют собой действующие фаллические символы, захватывать чужие города и делать с побежденными женщинами то, что они не решались делать с собственными женами. Вот в чем корень бед, и поэтому миротворческая, пацифизирующая роль женщин должна заключаться в том, чтобы, пропуская через себя -- заземляя на себя, если хотите -- сексуальную энергию мужчин, не допускать использования ее в военных целях. Поэтому я предлагаю прямо здесь и сейчас, не откладывая дела в долгий ящик, учредить Пятый Интернационал и назвать его Сексинтерном... -- Тогда уж сразу Шестой,-- предложил я. -- Гениальная мысль!-- восхитился Командор.-- Сексинтерн -- Шестой Интернационал! Оставим номер пятый каким-нибудь политическим пигмеям, которых так много развелось на наших просторах в наше беспокойное время. Итак, мы, представители двух, а в ближайшей перспективе трех или даже четырех держав, представители... так... русского, немецкого, грузинского, украинского и польского народов, провозглашаем свободу и равенство полов и наций в выборе партнеров -- во-первых, ограничение зон боевых действий и межнациональных столкновений пределами постелей -- во-вторых... -- Тихо!-- выдохнула княжна. Командор замолк, а остальные перестали дышать. А-а-а, помогите же кто-нибудь!-- донесся голос снаружи. Гера, останься, велел я. Помогите, сволочи-и-и!!! Кричала женщина, молодая и, кажется, пьяная. У Командора действительно был инфракрасный глаз: мы с Паниным еще стояли, озираясь и стараясь хоть что-то увидеть после яркого света, а он уже бежал, и я слышал его голос: что, что случилось? Он там, с ножом, он заперся! Где? Кто заперся? Мы с ним были, а потом он схватил нож, я успела, а Верка с Олей там остались... Девочка была в куцем халатике и вся дрожала. Там, там, вот этот дом... Окно, выходящее на аллею, было занавешено, за шторой горел свет. Серега, под окно! Руки в замок! Командор пошел первым: разбежался, оттолкнулся ногой от "замка" Панина и, переворачиваясь так, чтобы выбить стекло спиной, влетел в окно. Я рванул следом. Панин бросал сильно, как катапульта, я приземлился посередине комнаты и чуть не упал, поскользнувшись на чем-то жидком, позади Командор выпутывался из штор, а передо мной, в углу, сжавшись, как рысь, готовился прыгнуть огромный голый парень... прыгнул с места, головой и руками вперед, в левой руке нож. Я сместился вправо, блокировал опасную руку и ударил ногой в корпус, он отлетел к стене и тут же как резиновый, вскочил на ноги. По идее, он должен был остаться лежать, потому что у него сломано три или четыре ребра плюс неизбежный висцеральный шок, но он вскочил -- а это значит, что он под хинком. Да, под хинком -- термоядерная эрекция... это плохо, отключить его не удастся, придется просто грубо ломать. Он опять прыгнул, и теперь я, нацелившись на руку с ножом, вцепился в нее, грохнулся на пол, но нож отобрал, а предплечье сломал. Другой рукой он лез мне в лицо -- эту руку я завернул ему за спину и вывихнул сначала в локте, потом в плече. Подоспел выпутавшийся из сетей Командор, мы связали парня проводом от настольной лампы. Глаза его смотрели только прямо, на губах пузырилась желтая пена. Хинк, сказал Командор. Ага. Слушай, ты весь в крови... Ты тоже. Я провел рукой по щеке -- щека была липкая. Что за... Пол был залит кровью. Игорь, хрипло сказал Командор, смотри сюда. Возле кровати с измятыми, скомканными простынями под ковриком лежало что-то длинное, Командор приподнял край, я посмотрел и отвернулся. На подоконнике на коленях стоял Панин. Позвони в полицию, сказал я ему. Уже позвонили... слушай, а где третья? Кто третья? Третья девочка. Их же три было. Черт, точно... Я огляделся, вышел на веранду. Проверил двери. Дверь в душевую была заперта изнутри. Эй, откройте, сказал я, полиция! Молчание. Откройте, уже все в порядке. Молчание, шорох. Ладно, плевать, сама девица была мне неинтересна, главное, что она жива и что она здесь -- я повернулся, чтобы уйти, и тут дверь будто взорвалась. Я еле успел перехватить руку -- страшные скрюченные пальцы, но вторая рука вцепилась мне в щеку, глубоко вонзились ногти, и я чудом спас глаз, но, наконец, завернул этой гарпии локти за спину и, с огромным напряжением удерживал их так -- она билась, как дикий зверь -- стал наклонять, сгибать ее вперед, чтобы уберечь лицо от ударов ее головы -- и тут ей сразу -- хинк! -- страшно захотелось, она прогнула спину и стала втираться в меня задницей: на, на меня, стонала она, ну, где же ты?.. Командор, помоги, крикнул я. Вдвоем мы ее кое-как скрутили. Козлы вонючие, орала она, друг дружку дерете, а на бабу у вас и не встанет! Подъехала полиция, сразу три машины. Теперь надолго, сказал Командор, ребята основательные... -- Криминальная полиция, лейтенант Шмидт,-- подошел к нам офицер. За спиной его белой тенью моталась позвавшая нас девочка; кто-то сердобольный одолжил ей купальный халат.-- Что тут произошло? -- Собственной персоной,-- пробормотал я, не в силах одолеть дурацкую усмешку.-- С флота вы ушли? -- Простите?.. -- Нет, это я так, болтаю... Вот, лейтенант, утихомиривали этого парня. Она нас позвала... -- Подробнее, пожалуйста. Вот сюда, в микрофон... Комната наполнялась полицейскими -- в форме и в штатском. Засверкали вспышки. Кто-то откинул коврик, я не успел отвернуться. Длинная тонкая девочка , очень молоденькая, с короткой стрижкой. Лицо изрезано все, нос висит на лоскутке кожи, голова откинута, и зияет огромная, от уха до уха, рана на горле. Отрезана грудь, и великое множество колотых ран: на груди, на животе, на бедрах. И страшно, клочьями, изрезаны ладони -- хваталась за нож... Красный свет вдруг стал нестерпимо ярким, меня повело в бок. Сейчас, сказал я. Ощупью дошел до туалета -- вырвало. Перебрался в душ, стал пить воду, потом сунул голову под кран. В глазах плыли лиловые круги. Лейтенант Шмидт ждал. Давайте выйдем на воздух, сказал я, я тут не могу больше, я тут сдохну... Что-то творилось со мной, и надо бы было пойти и отлежаться, но вот -- полиция... Девочка Тамара, которая тоже увидела все это, лежала в обмороке, и над ней хлопотал полицейский врач. Потом он вколол ей что-то и сказал, что пусть полчасика полежит, а там можно будет с ней побеседовать. Ладно... Пока что я рассказывал лейтенанту Шмидту все, что знал, видел и делал. И вы побежали на помощь, зная, что преступник вооружен?-- усомнился он. А что оставалось делать? В конце концов, учили же нас чему-то. А в каких вы войсках служили? В егерских. И давно? Шесть лет, как списали... вру, семь. И не разучились с тех пор? Разучился? А вы знаете, какая у нас система переподготовки? Нет... слышал кое-что, но... У нас один месяц в год и один день в месяц -- сборы. Так что разучиться довольно трудно. Разумно, похвалил он, разумно. А правда, что ваши резервисты все оружие держат в доме? Правда, сказал я, автомат, патроны, гранаты -- в опечатанном ящике. После шестьдесят шестого года ввели такой порядок. Значит, ваше правительство доверяет народу, задумчиво сказал он. Иногда доверяет, согласился я. А скорее -- просто платит за верность. Каждый резервист получает избирательный коэффициент "3" -- его голос считается за три голоса простого штатского избирателя. Интересно, я и не знал, сказал лейтенант. Наверное, это разумно...-- он задумался. А вот и девочка наша очнулась... Глаза у девочки были слегка остекленевшие, а голосок слишком ровный. Она с подругой, той самой Веркой, которую... вот... они приехали из Вятки на бек-фестиваль, должен был проходить в Лужниках, но их всех оттуда погнали, и теперь непонятно что будет, и вчера познакомились с Лавриком и Олей, пошли к ним слушать музыку и вообще, и Лаврик сказал, что мы ему нравимся, а Оля сказала, что он такой, что одной женщины ему всегда мало, и они остались, и сначала все было очень мило, а потом стали пить из бутылки, прямо из горлышка, что-то очень горькое, она так и не смогла это проглотить, а те напились и стали сходить с ума, делали такое, что и сказать невозможно, а потом стало просто страшно, они царапались, резались и сосали друг у дружки кровь, она хотела убежать, а ее не пускали, но потом она все-таки убежала...