Очнулся я от короткой маятной дурноты, она иногда возникает при переходе сердца с большего режима на меньший. Во рту запеклась желчная горечь. Под черепом бегали мурашки. Я осмотрелся. Лежал я на ковре, белом и лохматом -- под мех полярного медведя. Ковер заливал молочный свет от похожего на гриб светильника: светящаяся ножка и темная шляпка. Негритянка моя лежала на животе, подтянув одно колено к груди. Гибкая она была неимоверно. Дальше, позади нее, виднелась кровать, и с кровати свисала чья-то волосатая нога. Мурашки превратились в пузырьки шампанского, налитого под череп. Значит, я успел подышать нейтрализатором... это хорошо, не будет отходняка... но когда же я успел? Разберемся... Я собрал одежду с пола и стал одеваться, оглядываясь. Комната маленькая: кровать и телевизор с ББГ-приставкой, здесь же горкой валяются десятка три кассет. Судя по черным ярлычкам на коробках -- все порнуха. Вид из окна -- как раз на консульство, если нужно наблюдать, то лучше не придумаешь... хотя кому это надо: наблюдать за консульством? За посольством -- еще понятно... Цепочка полицейских стояла неподвижно. Фонари на территории не горели, в самом здании светились только окна, выходящие на лестницы. Баллончик с нейтрализатором лежал во внутреннем кармане. Когда же я все-таки успел подышать? Неважно. На кровати шевельнулись, приподнялась всклокоченная голова, упала. Тут же началась специфическая возня. Дверей было две: белая и красная. Я вышел через белую. Наверное, я ожидал увидеть нечто невыразимое, потому что поразился простоте картины: на кровати по диагонали лежала Криста, рядом с кроватью, неловко подоткнув под живот руки -- очень длинный парень. И все. Я потрогал Кристу за плечо. Она недовольно промычала и повернулась на другой бок. Родимого пятна на левой лопатке у нее не было. Не было и рубца, даже самого нежного, который неизбежно остался бы после любой пластической операции. Тем более, когда убирают кусок кожи площадью в пол-ладони. Наверное, я этого подсознательно ждал. И, наверное, уже с утра. Хорошо. Такая ошибка лучше, чем, так сказать, в обратную сторону. Хорошо... В гостиной дым стоял коромыслом. Шумели так, что нельзя было разобрать слов, кто-то визжал, все бурно жестикулировали. Внезапно замолкли, замерли и стали пятиться, и вдруг получилось, что образовался живой коридор, в одном конце которого стоял я, а в другом появилась та девушка, что шаманила в библиотеке. Парня я тоже увидел: он стоял у стены в такой позе, будто его пригвоздили к этой стене за нижнюю челюсть. Девушка шла ко мне вслепую: глаза ее были заведены, меж век виднелись только белки. Видимо, ей рассекли голову, волосы на лбу слиплись от крови, кровь стекала на лицо, капала с подбородка; выставленные вперед ладони тоже были в крови. В шаге от меня она остановилась, постояла неподвижно, потом опустилась на колени и, закрыв ладонями лицо, поклонилась мне. Когда она выпрямилась и отняла руки от лица, на ладонях у нее оказался черный туранский нож. Возьми, возьми, испуганно зашептали вокруг. На меня никто не смотрел, все смотрели вниз, на нее, ловя каждое движение, каждый оттенок движения. Нож оказался неожиданно тяжелым, я его чуть не выронил. Девушка легко встала с колен, не встала даже, а всплыла, и неуловимым движением сбросила цепи с плечей. Нагрудник передника со звоном рухнул вниз и закачался. Она приложила окровавленный палец к ямке между ключиц. Режь, режь, зашептали все. Я осторожно поднял руку и кончиком ножа коснулся ее кожи там, куда указывал палец. Ощущение было такое, будто я дотронулся до стекла. С безумной улыбкой она стала наклоняться вперед, я захотел отдернуть руку, но не смог: судорога свела мышцы. Девушка уже просто лежала на ноже; наконец, чтобы сохранить равновесие, мне пришлось шагнуть вперед и, кончиком ножа надавливая на ее горло, вернуть ее в вертикальное положение. Тогда, с той же безумной улыбкой, она повела пальцем вниз, и моя рука, подчиняясь не мне, стала спускаться, скребя сталью ножа по остекленевшей коже. Грудь упруго прогибалась, но ни малейшего следа после лезвия не было. Палец миновал точку верхушки сердца, и тут вдруг улыбка ее стала не такой -- я еще не понял, какой именно -- палец быстрее заскользил вниз, к подреберью, нож следовал за ним -- и звук железа по стеклу вдруг исчез, а кончик ножа стал погружаться в тело! Нечеловеческим усилием я разжал пальцы -- нож, звеня, запрыгал по полу. Всеобщий "А-ах!" -- девушка сомкнула веки, что-то сделала с собой, лицо ее стало настоящим, дрогнули губы, и когда она открыла глаза, то в глазах этих были испуг и неистовая жалость. Бедный ты мой, прошептала она и вдруг повалилась вперед, я еле успел ее подхватить -- и тут поймал взгляд парня. Он так и стоял, вдавившись в стену -- только теперь спиной. У него был взгляд человека, узревшего конец света. 8.06.1991. 02 час. 55 мин. Дмитровское шоссе, 400 метров до переезда через линию Ст.-Петербургской железной дороги. -- Не придет,-- сказал, наконец, журналист. Его звали Валерий, и мы были уже на ты.-- Все. Не придет. Он поскреб пальцами скулы, потер глаза -- с такой яростью, будто разрывал веки. Он страшно хотел спать. -- Паршиво,-- сказал он через минуту.-- Мы платим. Да, мы платим. Хорошо платим. Иногда -- очень хорошо. За информацию. И люди, в общем-то, знают, на что идут. И все равно -- так паршиво... -- Мало ли что могло случиться,-- сказал я.-- Упал, ногу сломал... -- Знаешь,-- сказал он,-- когда такое было в первый раз -- я тоже надеялся. Но когда в пятый... -- Кто-то знал еще? -- Нет. -- Тогда?.. -- Следили. Пасли. Вряд ли -- гепо. Хотя... Впрочем, не знаю. Только это уже пятый случай. -- Валера,-- сказал я,-- тогда, может быть, ты мне расскажешь все так -- без доказательств? -- Смысл? -- Н-ну... скажем так: есть смысл. Есть. -- Это просто бесполезно -- без документов. Без доказательств. -- Но ты же знаешь, что доказательства есть. -- Были. Не есть, а были. -- Есть. Не эти, так другие. И если этим займутся профессионалы... -- У меня тоже есть контакты в гепо. Но там без хотя бы косвенных доказательств...-- он махнул рукой. -- Немцы всегда любили порядок в делах. -- Ладно. Значит, так: внезапно и без видимых причин резко увеличились японские инвестиции в Индии. Причем в отрасли, не приносящие сейчас существенного дохода. И без особых перспектив на обозримое будущее. Не буду расписывать подробно, это, в конце концов, не так уж важно. Японцы вкладывают большие деньги -- десятки миллиардов золотых марок -- причем через подставных лиц -- туда, откуда ждать прибыли не приходится ни при каком раскладе, за исключением единственного: что контроль над Индией переходит к Японии. Полный и безраздельный контроль. Такая вот уверенность -- откуда? Мы стали думать. Получается вот что: допустим, Россия выходит из Рейха, причем хлопая дверью. Теперь все туранские эмираты и султанаты от Рейха отрезаны, ну, да Господь с ними, главное -- отрезаны Туранская и Тянь-Шанская группы армий. Снабжать их через Иран трудно, практически невозможно. И все: Индию можно брать голыми руками, потому что защищать ее нечем. Разве что флотом... И вот вам японцы упираются носом в нефтяные поля Ирана... Чуешь? Это страшнее, чем валерьянка для кошки. Значит, так вот мы рассудили. Стали оглядываться по сторонам. И нашли. Есть такое предприятие "Эйфер", смешанный сибирско-российско-египетский капитал, в прошлом году проявляло интерес к якутским алмазам, не выгорело, но это неважно... так вот, оказалось, что они регулярно переводят очень приличные суммы, до миллиона марок в месяц, на счета "Патриотического фронта", "Единства" и "Муромца". И они же служат одним из каналов перекачки японских денег в Индию... Я присвиснул. В общих чертах что-то такое намечалось, "собиралось стать известным", как говаривал Тарантул... но тем не менее -- интересно. -- Это интересно,-- сказал я.-- Предприятие "Эйфер". Запомню. Мне вдруг стало скучно. Выключатель -- щелк... и все вокруг заливает желтая скука. Бывает... и в последние месяцы -- все чаще. -- А все-таки -- зачем ты меня сюда потащил?-- спросил я. Скуке нельзя позволять распоряжаться собой, ее надо бить тем, что подворачивается под руку... -- Мне нужен был свидетель. Кроме того, меня не оставляет чувство, что ты вовсе не инженер. -- Интересно. -- Нет, я просто увидел, как ты подышал из баллончика. -- У меня тяжелый отходняк. Впрочем, где-то ты прав. Я инженер, но из подразделения "Таймыр". -- О! А я думал, вас давно распустили. -- Ну, зачем же нас распускать, мы еще много пользы принесем. -- Скорее, не пользы, а добра. Мы посмеялись. Подразделение "Таймыр", созданное еще в начале пятидесятых, занималось контрабандным ввозом изделий, технологий и прочих секретов. Сейчас это синекура для дожидающихся пенсий чинов из разведки и МИДа. -- Кроме того, ты сибиряк,-- продолжал Валерий,-- а значит, патриотам заведомо не сочувствуешь. -- То есть? -- Ну, вряд ли много сибиряков хотят, чтобы их страна снова стала российской колонией. -- М-м... да, пожалуй, таких я не встречал. Но, как ты знаешь, азиатская партия у нас сильна. -- Это другое. -- Другое... Ты давно знаешь Кристу? -- Лет десять, наверное. А что? -- Да мне может понадобиться человек, владеющий арабским. Я хотел поговорить с ней самой, но -- видел сам. -- Что я тебе скажу? Язык она, конечно, знает превосходно, но слишком много пьет и слабовата на передок. Если это тебя не смущает... -- Смущает. Это и смущает. А других, кто владел бы арабским, ты не знаешь? -- Пожалуй, нет. Но Криста должна знать. Поговори с ней. -- Поговорю... Ну, что? Четверть четвертого. Поедем? -- Да. Да, надо ехать. -- Куда тебе? -- На Трубную. -- Там живешь? -- Нет, там редакция. Надо еще поработать. Я завел мотор, прогрел его, потом оглянулся -- чисто автоматически -- прежде чем выехать на полосу. Если бы я промедлил еще одну секунду, на этом все бы и кончилось. -- Прыгай!!!-- заорал я, выбрасываясь на дорогу. "Элефант"-тягач разгоняется до ста сорока, думаю, с такой скоростью он и шел. Наш "зоннабенд" смяло, как пустую жестянку, и я уж не знаю, чем меня оглушило: грохотом, или воздушной волной, или это была просто психогенная реакция -- только я очнулся уже тогда, когда "элефант" развернулся и надвигался, ревя; я столбом стоял на осевой и тупо смотрел, как он быстро увеличивается в размерах, и на душе у меня было легко и спокойно, как бывало разве что в том семеновском подвальчике. До тягача было рукой подать, когда я обманно вильнул корпусом вправо, а сам прыгнул влево. Голый автоматизм, этому нас учили. "Элефант" проскочил мимо и больше не возвращался -- растаял во мраке, растворился, как призрак. -- Валера! Он вылез из кювета -- еще один призрак. Я его еле видел. В глазах плыли лиловые круги -- и от напряжения, и от слепящих фар "элефанта". И тут, понимаете, загорелся наш "зоннабенд" -- сразу весь. -- А реакция у тебя хорошая,-- сказал я. Он промычал что-то в ответ. Даже в том красно-дымном свете, что исходил от нашего бедного "зоннабенда", видно было, что Валера бледнее смерти. Потом он сел прямо на асфальт. -- Ты что, ударился? -- Башкой... вот тут... На темени у него вздулась шишка никак не меньше кедровой. -- Ничего, нормально,-- выдохнул, наконец, он, когда я закончил осмотр.-- Нормально, обойдется. Бывало хуже... -- Значит, они не убили твоего агента,-- сказал я. -- Значит, так. Только ему вряд ли от этого лучше. -- Кто он? Как зовут и как выглядит? Говори скорее, вон уже полиция едет. -- Анжелика Папст. Тридцать лет, невысокая, полная, очки с толстыми стеклами, очень маленький нос. Специалист по налогообложению -- в этой самой "Эйфер"... -- Понятно,-- сказал я. Сразу четыре машины -- по две с каждой стороны -- подлетели к нам с визгом, ребята в черной коже выскочили с огнетушителями наперевес... Там никого нет!-- крикнул я по-немецки. Все живые! Только сейчас у меня началась реакция, задрожали колени, зашумело в голове... все вокруг я видел чрезмерно четко и контрастно, но воспринимал полуосмысленно, и вопросы, которые мне задавал полицейский лейтенант, понимал не с первого раза. Да, стояли, вот тут, на обочине: на ходу открылся багажник, и остановились, чтобы закрыть, закрыли и только собрались ехать, как увидели... нет, еще не тронулись, нет... вот здесь. Битые стекла и брызги масла. Потом тягач развернулся вон там -- и пытался наехать на меня, но я успел отскочить... нет, не ошибаюсь, он ехал прямо на меня, не снижая скорости... не знаю. Не заметил. Тоже не знаю. Много странного. Нет, у меня ни малейших подозрений...