ГЛАВА 12. Чтобы достать дно обрыва пришлось собрать верёвки с нескольких оройхонов. Доброволец из бывших цэрэгов, служивших на угловых оройхонах, обвязался верёвкой и был спущен вниз. Через несколько минут его подняли обратно. Чего только не передумал Шооран за эти несколько минут. То ему представлялись райские пажити, о каких проповедовали братья, то казалось, что внизу вообще невозможно жить, и каждый ступивший туда немедленно скончается. Действительность оказалась проще и странней. Разведчик благополучно вернулся, сообщив, что внизу настоящая земля наподобие креста Тэнгэра. Он привёз несколько прочных камушков и пучок травы. Трава удивила всех: она была нежной как хлебные всходы и бесплодной, как хохиур. Зато камням люди обрадовались, и скоро по натянутым верёвкам вверх и вниз заскользили разведчики. Одно за другим пошли к правителю Ээтгону донесения. Первая группа разведчиков вышла к реке. Река действительно оказалась непредставимых размеров и величиной напоминала далайн. Хотя в ней была не мутная влага, а чистая на вид вода, люди не решились эту воду попробовать, потому что там плавали рыбы. Второй отряд следопытов обнаружил на поляне зверей. Они не походили на многоногих шаварных тварей, скорее уж напоминали бовэров, поскольку были покрыты шерстью. Но когда охотники хотели подойти и заколоть на пробу одно животное, те умчались быстрее тукки. Зато потом другой зверь сам напал на людей. Он вышел из зарослей спутанных низкорослых деревьев и, гневно взрыкивая, бросился навстречу охотникам. Почуяв опасность, люди остановились, а зверь, не видя угрозы в незнакомых созданиях, прыгнул. Охотники, привыкшие иметь дело с пархом, легко уклонились от прыжка, и тут же три копья пробили шкуру хищника. Туша зверя была поднята наверх среди прочих трофеев. Ээтгон, окружённый военноначальниками, осмотрел распростёртое тело, с которого даже смерть не сумела стереть опасной силы, коснулся рукой оскаленных клыков, длинных и острых, каких ни у кого на оройхонах не бывало, а только в далайне, у рыб. Произнёс задумчиво: -- Значит, на алдан-тэсэге жизнь тоже не украшена лепестками. -- А потом приказал рубить и поднимать наверх стволы деревьев. -- Будем строить большой подъёмник, -- сказал он, хотя никто не требовал у правителя объяснений. * * * Черепная коробка маараха, напоминающая огромное корыто, покачивалась на скрученных канатах. Пока эта кость лежала на земле, она представлялась неизбывно прочной и тяжёлой. Но теперь, повиснувшая над вертикальным обрывом... Казалось невозможным довериться этой утлой люльке. Двое воинов уже стояли на зыбкой площадке, готовые подхватить следующих. Ээтгон, сохраняя на лице застывшее равнодушие и не обращая внимания на протянутые цэрэгами руки, шагнул в люльку подъёмника. Но Шооран заметил, что шаг получился много шире, чем нужно. Затем и сам Шооран, стараясь не смотреть вниз, сделал шаг на качнувшийся плотик. Заскрипели верёвки, мимо поплыла изгрызенная временем стена. Шооран старательно смотрел только на неё, не пытаясь разглядывать с головокружительной и ненадёжной высоты постепенно приближающуюся землю. У него было ощущение, что всё это происходит не с ним. Слишком долго он рассказывал людям сказки, и вот одна из них властно начала сбываться, и бывший илбэч уже ничего не может сделать, как только смотреть и слушать, что будет дальше. Внизу земля поражала размерами ещё больше чем сверху. Расстояния здесь можно было измерять не иначе, чем оройхонами. Вершины деревьев уходили на такую высоту, что все роскошные эпитеты, придуманные для старых туйванов, казались теперь кукольными. Случайные камни равнялись с суурь-тэсэгами, а чтобы выйти к реке, пришлось лезть через холм, который возвышался словно вставший дыбом оройхон упрямого илбэча. И нигде никакой еды, лишь на кустах, скопившихся в болотистой низинке, рдели мелкие ягоды. Один из разведчиков сказал, что ягоды съедобны, хотя и сильно горчат. Ээтгон сорвал ягодку, разжевал и, согласно кивнув, сплюнул. Река застыла в сонной истоме. Глубокая вода казалась зеленоватой, словно тело Ёроол-Гуя. На мелких местах, где она была прозрачна, плавали рыбы. Они были крошечные, величиной с детский мизинчик, но тёмная глубина могла скрывать и настоящих гигантов. -- Рыбы не кусаются, -- пояснил сопровождающий, -- а вот эти, -- он указал на существо, парящее в воздухе над рекой, -- вот эти звери рыб едят. А все остальные звери из реки пьют. Мы пили из источника неподалёку. Там рыб нет и вода хорошая. Но её мало. -- Если вода отравлена, нам придётся туго, -- проговорил Ээтгон. Шооран наклонился, зачерпнул в пригоршни воды и двумя большими глотками выпил её. Вода была тёплой, чуть затхлой, словно в ручье, обмелевшем накануне мягмара, и сытно пахла речной травой. -- Стой! -- запоздало крикнул Ээтгон. -- Отличная вода, -- сказал Шооран. -- Рыба тоже сначала кажется отличной, -- произнёс кто-то из стоящих сзади. -- Всё равно мы без этой воды не проживём, и кому-то надо пробовать, -- сказал Шооран. -- Но не тебе! -- оборвал Ээтгон и тут же, повернувшись к свите, спокойным голосом отдал распоряжение: -- Если он останется жив, спустите вниз пару бовэров, посмотреть, как они тут приживутся. Только сначала заливчик небольшой огородите, чтобы не уплыли, и рыбы чтоб к ним не пролезли. Правитель в окружении свиты двинулся дальше. Шооран шёл вместе со всеми, прислушиваясь к своим ощущениям, ожидая признаков приближающегося отравления. Былая уверенность, что вода хорошая, покинула его, но не было и страха. Шооран лишь пытался понять, почему он так безрассудно взялся разрешить спор о воде. Ответ пришёл сам собой: просто-напросто илбэч Шооран больше никому не нужен. Он сделал своё дело и сейчас его охраняют и берегут просто на всякий случай. А действуют и живут -- другие. Другие спускают вниз людей и ставят палатки, потому что ночи здесь холодные. Отряды разведчиков уходят всё дальше вглубь страны и пройдённый путь измеряется уже не оройхонами, а далайнами. Охотники изобрели способ бить быстроногих зверей и принесли первую добычу. Кто-то другой будет устраивать затоны для бовэров. Ээтгон выслушивает донесения и распоряжается словно всю жизнь прожил здесь, всё вокруг знает и давно привык к подобным масштабу и размаху. Дело нашлось всем, но единственное, что может Шооран, это первым зачерпнуть воду. Свита вышла на поле, заросшее высокой как хохиур травой. Каждый сорвал и растеребил по пустому, лишённому зёрен колоску. Они-то знали, что охотники не смогут прокормить скопившуюся наверху массу народа. Нужен хлеб. Коренастый общинник предложил вырвать всю эту траву и засадить землю принесёнными сверху ростками хлебной травы. На огороженных землях бывшие общинники засаживали таким образом вытоптанные прежде участки. Дождавшись благословляющего кивка, общинник немедленно ушёл. Шооран протиснулся к Ээтгону, коснулся локтя. Правитель обернулся. -- В чём дело? Отравился? -- Нет, вода прекрасная. Только... -- Шооран запнулся, -- зачем я здесь? И охранник за спиной. Я ведь теперь никто. Отпустил бы ты меня к разведчикам или охотникам. А?.. -- Не-ет... -- раздумчиво протянул Ээтгон. -- Один Тэнгэр знает, что нас ждёт, так что тебя лучше иметь под рукой. А хочешь работать -- иди вон к нему, рыхлить землю, -- Ээтгон указал на удаляющегося общинника. -- Спасибо! -- крикнул Шооран и побежал вдогонку за крестьянином. * * * Владыка вселенной, великий ван пребывал в растерянности. Последние месяцы словно сама судьба ополчилась против него. Один неурожай следовал за другим, поселяне разбегались, налоги прекратили поступать, мирные прежде места тлели неповиновением и открытым бунтом. Даже вернейшие из верных -- цэрэги личной охраны стали плохо исполнять приказы, едва оскудели житницы и винные погреба. Они не сумели ни изловить илбэча, ни сберечь далайн. То, что ненавистный и пугающий далайн оказался единственным источником жизни, и от его нечистых движений зависел приход воды, сама мысль об этом тоже стала немалым ударом по устоявшемуся порядку. Кто будет почитать власть, когда мир вывернулся наизнанку? А потом пришло известие, что далайн погиб, авары потухли, и стена Тэнгэра -- пала. -- Ложь! -- закричал ван, не дослушав. -- Не верю! -- и тут же, опровергая самого себя, приказал: -- Выставить охрану вдоль сухой полосы, к аварам никого не подпускать. Чтоб ни одна живая душа... Остатком меркнущего рассудка он осознавал, что никаких войск не хватит, чтобы оцепить весь мир, но единственная трезвая мысль уже не могла остановить его, он кричал, отдавая бессмысленные повеления и приказывая разом Тэнгэру и Ёроол-Гую. Что было потом, престарелый монарх не запомнил. Очнулся он в своей спальне, от того, что небывало яркий, ослепляющий луч света пробил тонкие занавески и коснулся глаз. Ван что есть сил зажмурил глаза, закрыл их руками, но и тогда чужое сияние проникло к нему. -- Что это? -- закричал ван. Он ни секунды не сомневался, что ожидающие поблизости слуги ответят ему, всё объяснят, а в случае приказания, затушат слепящий источник. И действительно, ван услышал ответ. Старческий голос произнёс: -- Это новое небо, ваше величество. Небесного тумана больше нет, а этот огонь светит вместо облаков. Государь с трудом разлепил непослушные глаза и сквозь радужные разводы разглядел одного из своих кухонных прислужников, разжигавших огонь. -- Почему ты здесь? -- вопросил ван. -- Где спальничьи? -- Нету, -- ответил старик. -- Разбежались. -- Как разбежались?! Куда?! -- вознегодовал самодержец. -- Не знаю. Сначала были беспорядки, а потом прошёл слух, что Моэртал спускает людей со стены, и что жизнь внизу слаще туйвана. Так что, наверное, все ушли на восток. Или сами спустились. Авары-то остыли, на них теперь и похлёбки не разогреешь. Вот все и разбежались. Сначала бунтовщики ушли, а потом и стража. Уходили целыми отрядами, будто бы на разведку. И каждый тащил, что только мог. Тут не только одонты, тут каждый дюженник распоряжался. Особенно главный баргэд Талаар, он чуть не весь дворец уволок. -- Что?! -- услышав имя государственного казначея, ван подскочил. -- Одеваться немедленно! -- А что одевать? -- спросил старик, но ван уже поднялся и побежал из спальни как был, в одной ночной сорочке. Многопудовая дверь, ведущая в подземелья, была аккуратно притворена, но связки факелов, стоявшие возле двери, изрядно поредели. Видно было, что в сокровищницу ходили часто, а о порядке заботились мало, хотя ни снаружи, ни внутри не было никаких следов разгрома. Сокровищницу грабили не торопясь и со знанием дела. Исчезло оружие и драгоценные наряды. Унесено всё самое ценное. Остались лишь тяжёлые сундуки, которые невозможно поднять, да груды мелкого неокатанного жемчуга, что ещё не скоро потребуется для жизни за стеной. Постанывая от ужаса, ван прошёл в один из боковых залов. Здесь должен быть тайник, о котором не знал даже Талаар. Там самые лучшие, любимые украшения, там новая, недавно обработанная косторезами корона, которую прислал Моэртал. Ван заскрежетал зубами от бессилия и обиды. Он так верил Моэрталу, особенно после того, как тот прислал корону! И всё-таки, Моэртал предал. И все предали. Бросили богоданного государя! Очевидно у разбойника-казначея было не так много времени, и хотя он догадывался, что тайник должен быть, но найти его не сумел. Ван переоделся в блистающий наряд, увенчался короной. Постукивая витым посохом, вышел из сокровищницы. Кухонный служитель, привыкший видеть господина в затрапезе, взглянув на парадное великолепие, задрожал и пал на карачки. Поклонение старика словно капля свежей воды пролилась на омертвевшее сердце вана. Государь кивком велел слуге подняться и следовать за ним. Трапезная тоже была разворована. Исчезло даже мелкоузорчатое кресло, на котором ван восседал во время пиров. Ван опустился на жесткую костяную скамью и сказал: -- Я голоден. -- Кладовые разбиты, -- сообщил старик, -- хотя кое-что сохранилось. Только, -- испуганно продолжил он, -- я же не повар, особенно перед вами. Я никогда не касался провизии, лишь разжигал огонь. И у меня не было времени готовить... -- старик замолчал и невпопад добавил: -- Да пребудут ваши ноги вечно сухими. -- Ничего, -- сказал ван. -- Готовить научишься потом. Неси, что есть. Старик, кланяясь, вышел. Ван остался один. Смутным взором обводил он оголившиеся стены, стараясь не замечать смущающей голубизны за окнами. В душе было пусто, словно в ограбленном зале. Обычно в это время ван выслушивал доклады, принимал решения, отдавал важные приказания. Казалось, если с ним что-нибудь случится, остановится сама жизнь. И вот, несколько дней болезни, и жизнь остановилась, вернее, сбежала вместе с вороватым казначеем, и оказалось, что ван не нужен миру, его существование хизнуло в один миг. Остаётся сидеть, сурово оглядывая пустой зал и ждать, пока тебе принесут поесть. Зря он не пошёл на поварню сам. Там было бы не так одиноко. Старик развёл бы огонь, а он приготовил бы себе ароматную рассыпчатую кашу с толчёной корой туйвана и ростками хлебной травы. Как странно -- тайная привязанность, которой он всю жизнь стеснялся, как чего-то стыдного, унижающего его величие, осталась единственным, что не предало его. В самом деле, напрасно он не взялся за стряпню. Сыграл в величие и теперь будет давиться заквашенной размазнёй, какой лакомятся простолюдины. В соседнем зале раздался шум, послышалось невнятное восклицание, звонко ударили костяные створки дверей. -- Эгей! Что там? -- позвал ван. Он вдруг подумал, что за три дюжины лет, что старый слуга разжигает ему огонь, он не удосужился узнать его имени и теперь даже не может позвать единственного оставшегося рядом человека. Двери распахнулись, в зал ввалился огромного роста мужчина. В руке он сжимал обоюдоострый тесак -- знак власти одонта. Безумный взгляд упрятанных под бровями глаз ожёг вана. -- Ты кто такой? -- на выдохе спросил незнакомец. Ван выпрямился и стукнул в пол посохом. -- А!.. -- догадался вошедший. -- Ты и есть ван? Это о тебе столько всего рассказывают? Да мне одного ногтя хватит, чтобы тебя в нойт растереть. А я-то думал ты бог знает какой богатырь... -- Кто таков? -- гневно спросил ван. -- Как ты посмел ворваться сюда? -- Я? -- щербато осклабился громила. -- Моё имя -- Боройгал. Я верный слуга вашего величества, хотя вы, скорее всего, и не слыхали обо мне. Ещё бы, таких как я у вас многие дюжины. Я был ушами вана на Свободном оройхоне, я служил вам, живя на угловых землях у Хооргона. Я оставался верен вану даже когда Суварг назначил меня одонтом! Вот!.. -- Боройгал взмахнул тесаком, и ван с дрожью заметил, что лезвие испачкано в крови. -- Я всю жизнь был ухом вана, -- Боройгал уже кричал, -- а ты и не слышал обо мне! Ван собрал остатки мужества и, стараясь выглядеть грозным, проговорил: -- Я не знаю, кто ты такой, но если ты немедленно не уберёшься, я прикажу тебя казнить! -- Позовёшь стражу! -- сквозь хохот выкрикнул Боройгал. -- Видел я твою стражу -- дедуля с кашкой!.. -- Боройгал скорчил плаксивую мину и пропищал: -- Остановись, нечестивец, ибо там ожидает великий ван! Я такую стражу в шаваре видал! Может, ты ещё и палача позовёшь? -- негодяй вплотную приблизил зловонное дыхание к лицу государя. -- Так я и есть палач вашей сухости. Последние годы я служил вам на западных землях при одонте Юхаазе. Но больше я никому не служу, понял ты, слизняк! От внезапного толчка ван сел на скамью, цепкие словно у Ёроол-Гуя пальцы убийцы обхватили его горло. Бросив мешающий тесак, Боройгал сорвал с головы монарха волнистый обруч короны. -- Теперь я буду ваном, потому что ты не смог! Ты не поймал илбэча! Я всю жизнь карабкался наверх, зубами цеплялся, чтобы вылезти из нойта, но едва я добивался хоть чего-то, как илбэч менял мир, и я снова оказывался в грязи. А ты сидел во дворце и ничего не делал! Да если бы у меня было столько власти и солдат, я поймал бы его в две недели! Если бы я просто хоть раз встретил его лицом к лицу, уж я бы узнал его!.. "Какая у него маленькая голова, -- судорожно подумал ван, -- даже новая корона будет ему велика..." Жёсткие пальцы на горле сжались, ван задёргался, стараясь слабеющими руками освободить сдавленную шею, заперхал, перед глазами поплыл кровавый туман... * * * Два месяца Шооран проработал вместе с земледельцами. Они расчищали участки, сначала вручную, потом догадались выжигать кусты и сорную траву, а землю рыхлить костяными мотыгами. Бережно высаживали в подготовленную землю принесённые сверху корневища и через месяц получили первый урожай. Он был невелик, одно поле не могло прокормить всю прорву народа, но это был знак надежды, и вскоре берег реки был разбит на привычные, милые взгляду квадраты полей. Бовэры тоже прижились в огороженных бассейнах, хотя речных водорослей им не хватало, и их приходилось подкармливать свежей травой и сеном. Толпы людей распугали в окрестностях дичь, так что охотники уходили в поисках добычи всё дальше от поселений. Зато в лесу, прямо под открытым небом высыпала масса наыса. При виде знакомой пищи люди забыли осторожность, и многие поплатились жизнью за чрезмерную доверчивость. Зато уцелевшие научились отличать, какие грибы можно есть, а какие следует обходить стороной. За эти два месяца сверху было спущено всё, что можно сдвинуть с места. Даже молодые туйваны были выкопаны и пересажены на новую почву. Жизнь налаживалась, и единственный человек, который не нашёл себе места, был Шооран. Кажется, он состоял при деле, работал как и все, но каждый взгляд, любое слово окружающих давали ему понять, что он не такой. Шоорана боялись, а когда случались несчастья, как например, в случае с грибами, Шооран чувствовал сгущающуюся вокруг ненависть. В такие минуты лишь страх защищал его от недоброжелательства толпы. Была здесь какая-то глубокая, но закономерная несправедливость -- все удачи в новом мире люди приписывали своей силе, уму, ловкости; в бедах -- винили илбэча, вытолкавшего их сюда. Дважды за это время о Шооране вспоминали власти. Один раз -- почти сразу, когда ещё не был засажен первый участок. Тогда Шоорана вызвали в ставку, напялили на него до нелепости пышный наряд и вместе с огромным посольством направили в обход бывшего далайна, на восток, где разведчики встретили ещё одну колонию людей. Когда обвалилась стена и потухли авары, многие бросились пытать счастья за очерченной границей. С обрыва спускались бунтовщики и цэрэги, выжившие сектанты-общинники и ещё неведомо кто. Спускались в одиночку и группами, оставляя на стене верёвки для подъёма или навсегда отрезая себе путь назад. Часть этих людей выходила к посёлкам, основанным Ээтгоном, и присоединялась к ним, принимая законы страны изгоев, многие гибли, не умея приспособиться. Кое-кто выживал, но не имея достаточно средств, вёл существование мало отличное от жизни диких зверей. Всех этих людей нельзя было сбрасывать со счетов, но и серьёзной проблемы они не представляли. А теперь выяснилось, что на дальнем, самом засушливом конце мира одонт Моэртал сумел сохранить государство и организовал исход уцелевших на иные земли. Результаты переговоров Шоорана не волновали. В конце концов -- земля теперь большая, как-нибудь её поделят. Если Ээтгон считает, что присутствие в его стане илбэча может принести какие-то выгоды, то Шооран не станет возражать и будет послушно принимать важные позы. Больше от него не может требовать никто. В свите Моэртала Шооран увидел несколько знакомых лиц. Особенно порадовала встреча с Турчином. Бывший сослуживец щеголял уже в достоинстве одонта, хотя, конечно, никакого управления Моэртал ему не доверял. Просто Турчин добросовестно служил, успешно командовал двойной дюжиной солдат, и Моэртал, не затрудняясь подысканием иных званий, вручил ему костяной тесак. Шоорана Турчин в очередной раз не узнал, смотрел на него с опасливым восхищением и приблизиться не решался. Зато Моэртал сразу подошёл к илбэчу и уважительно обратившись на "вы", но не изменяя привычной утвердительной манере, спросил: -- Мы уже встречались прежде. Ваше лицо мне знакомо. -- Я служил у благородного одонта цэрэгом, -- напомнил Шооран, -- а потом выпустил из тюрьмы сказителя Чаарлаха и дезертировал сам. -- Это я хорошо помню, -- сказал Моэртал. -- Значит, старый пройдоха всё-таки знал, кто илбэч. Вот почему он вёл себя так дерзко. -- Он ничего не знал, -- возразил Шооран. -- Он вёл себя храбро, потому что был бесстрашен. Этой короткой беседой и ограничилось участие Шоорана в государственных делах. Через день он отправился обратно, рыхлить приречный перегной. Второй раз Шоорана потребовали для дальней экспедиции. Скороход, прибежавший на поле, задыхаясь, сообщил: -- Ээтгон зовёт к себе. Охотники нашли алдан-тэсэг! Отряд вёл сам Ээтгон. За два месяца жизнь в колонии наладилась, и повелитель не боялся оставить подданных одних. Путь оказался неожиданно долгим, хотя алдан-тэсэг они увидели на восьмой день путешествия. Он огромным светлым куполом возвышался над лиловеющей линией горизонта. Казалось, до него можно дойти за несколько часов, от силы, за день, но проходили сутки за сутками, а исследователи никак не могли добраться к подножию. Четыре дня они пробивались через мокрую буреломную чащобу, мучительно преодолевая темноводные, кишащие рыбами речки. Потом лес поредел, и за некрутым каменистым кряжем открылись безграничные поля, поросшие высокой, несъедобной травой. Верхушка алдан-тэсэга всё так же торчала из-за края земли, дразня взгляд обманчивой близостью. Среди путешественников пошли разговоры, что таинственной вершины вообще нельзя достигнуть. И даже те, кто не был суеверен, опасались, что уйдя на такое огромное расстояние, они не сумеют вернуться назад. В отряде началось брожение, и наконец даже непреклонный Ээтгон объявил, что если за два дня они не добьются успеха, то повернут обратно. Приунывшие было первопроходцы повеселели и пошли спорей, тем более, что к вечеру первого дня стало ясно, что пик действительно недалёк. Вблизи алдан-тэсэг уже не походил на гору. Это была стена, ровная и прямая. Она появлялась из-за горизонта и уходила туда же. Она была так высока, что казалось, будто она нависает над головой, загибаясь к зениту. Если бы люди прежде не видели гору издали, они могли бы решить, что перед ними новая стена Тэнгэра, огораживающая этот, более обширный, но тоже ограниченный мир. Стена стояла неприступно, в плотном камне не было ни единой выбоины, трещины. Остаток дня экспедиция продвигалась вдоль стены, к тому его краю, который при подходе казался ближе. К вечеру они увидели этот край. Стена не кончалась здесь, и её нельзя было обойти. Она поворачивала под совершенно правильным прямым углом и уходила за горизонт, обрезая степь. Шооран подошёл к стене, ощутил под руками глубинный холод камня. Стена высилась, нелепая, не соотносящаяся с этим вычурным, не терпящим ровных линий миром. Такого здесь не должно быть, прямые углы он видел лишь наверху в прошлой жизни. Пальцы, прижатые к камню, заледенели, преграда словно излучала холод. -- Я знаю, что это, -- сказал Шооран. -- Это не алдан-тэсэг, это далайн. Только здесь стена ещё не упала, поэтому он такой высокий. -- И что нам с ним делать? -- спросил Ээтгон. -- Ничего. Идти домой. * * * В первом же посёлке, куда после двухнедельных блужданий вышла экспедиция, им сообщили неприятные новости. В одну ночь все подъёмники, ведущие на вершину далайна, были испорчены. Подъёмников насчитывалось несколько дюжин, и кто-то немало постарался, подпиливая столбы и перерезая волосяные тросы. Теперь наверх стало не попасть. Хотя, ничего особо ценного там и не оставалось, только запасы кости и хитина, ставшего бесполезным, после того, как исчез нойт. Диверсию Ээтгон приписал людям Моэртала и, ругнувшись про себя, махнул рукой на залежи трухлявой кости. Гораздо больше встревожило его другое сообщение. Ещё в дороге путешественники заметили, что ночи стали непривычно холодными, словно мертвящая влага далайна подступила к земле. Трава по утрам серебрилась белым налётом, с деревьев осыпались пожухлые листья. Дома эти погодные неурядицы обернулись бедой: хлеб третьего урожая, под который были расчищены изрядные делянки, не вырос. В посёлках, разбросанных вдоль реки, царило уныние, грозящее в любую минуту беспричинно перейти в возмущение. Ээтгон вернулся как нельзя кстати. Он сходу взял управление в свои руки, метался от деревень земледельцев к стойбищам охотников, опять, как год назад устраивал склады припасов. Увидав где-нибудь хитрую придумку, немедленно сообщал о ней всем, советуя поступать так же. Люди переселялись из продуваемых кожаных палаток в землянки, мгновенно прозванные шаварчиками. Все, кто мог заготавливали горькую ягоду, копали съедобные коренья, которых уже немало было известно, сушили грибы, вялили и квасили мясо. А вечерами, собравшись вместе, грели руки над огнём и ругали тяжёлую жизнь и илбэча, который подстроил им такое. Шоорана ненавидели и боялись. Боялись, впрочем, больше. Говорили, что один его взгляд может заставить человека окаменеть. Лёд, которым по утрам начинали подёргиваться заводи, тоже был создан илбэчем, ненавидящим воду и желающим всё превратить в камень. И холод был наслан им, и ещё многое иное... При Шооране эти разговоры затихали, но взгляды-то не спрячешь и страх тоже не сунешь в мешок. Разговаривая с ним, люди замирали и цедили слова словно воду за неделю до мягмара. А когда однажды Шооран вздумал выйти к людям с новым, из здешней кости сделанным сувагом, люди разбежались, а несколько оставшихся сидели, затвердев лицом, и не слушали, а пережидали напасть. Больше Шооран на людях не пел и вообще старался не показываться им на глаза. Прекратил даже бессмысленную работу на поле, сидел в отрытом шаварчике у очага и мрачно думал о бренном. Землянка илбэча, вырытая первой, стояла особняком, остальные сочли за благо поселиться в стороне. Однажды вечером двойной полог закрывавший вход качнулся, и в землянке появился Ээтгон. Он был один, охрана, очевидно, ожидала где-то неподалёку. Ээтгон присел у очага, жестом ставшим уже традиционным, погрел над ним пальцы. -- Вот, значит, как ты живёшь... Шооран молча кивнул. -- Знаешь, что о тебе рассказывают? -- Догадываюсь. -- И что собираешься делать? -- Ничего. -- Легко тебе. Ты своё дело сделал и можешь опустить руки. А я не могу. -- Ээтгон резким движением поднял голову и проговорил, глядя в глаза Шоорану: -- Люди судачат, что надо сжечь тебя вместе с твоим шаварчиком, и тогда холода прекратятся. -- Пусть жгут, -- согласился Шооран. -- Нет! -- Ээтгон повысил голос. -- Здесь не земля старейшин -- человеческих жертв не будет! Кроме того, никто не знает, что случится потом. Ты ещё можешь пригодиться... этим же людям. -- Ты рачительный хозяин. -- Вот что, -- не слушая продолжил Ээтгон, -- собирайся и уходи. Ты сильный, ты выживешь и один, а у нас тебе нельзя оставаться. Скажи только, где тебя искать... в случае чего. -- Вниз по реке. Помнишь, когда ходили к алдан-тэсэгу, переправлялись через ручей возле полосатых скал? Там распадок красивый. Я ещё сказал, что там было бы удобно жить. -- Вот и хорошо, -- Ээтгон поднялся. -- Иди туда. Завтра вечером тебя уже не должно быть здесь. * * * Лесная речка неторопливо пробиралась меж валунов, загромоздивших русло. В тех местах, где колючие смолистые деревья вплотную подошли к воде, она казалась чёрной и почти неподвижной, но на камнях гладко струилась, и там было видно, какая она прозрачная и чистая. Шооран сидел на берегу, смотрел в воду. День был ясный, тёплый, какие нечасто выпадали теперь. Такой день полезно употребить на дюжину неотложных дел. Возле переката, где лес отступил от реки, поднимается сухой, песчаный холм, в котором удобно вырыть убежище. На том берегу тянутся заросли высокой травы, похожей на хохиур, но с бархатистыми тёмно-коричневыми шишками вместо метёлок. Из высушенных и перемолотых корней этой травы можно печь лепёшки, и они будут почти как настоящие. А в лесу ещё есть грибы, хотя ночные заморозки изрядно поубавили их. Короче, человеку, пришедшему сюда на житьё, есть чем заняться. Шооран праздно сидел на полого уходящем в воду камне и смотрел на стайки плавающих у самого дна мальков. У ног Шоорана лежала большая мёртвая рыба. Когда Шооран только вышел сюда, рыба уже валялась на камнях, а вокруг суетился остромордый зверёк, старательно выгрызавший внутренности у своей добычи. Увидев человека, рыбоед беззвучно скользнул в воду, оставив рыбу Шоорану. И вот Шооран сидит, не глядя на смертоносный подарок, а уложенные в торбы вещи ненужной грудкой валяются позади. Когда-то он уже уходил от людей, когда его прогнали на верную смерть. Тогда он унёс с собой лишь мамино ожерелье -- единственную вещь, которую он сохранил до сих пор. Сейчас его выгнали вновь, но на этот раз он волочил на спине преогромные тюки, словно притащенное добро может помочь ему. Словно он пришёл сюда жить... Смешно... Новый мир, красивый и жестокий, сам подсказывает путь последнему чудотворцу, положив к его ногам рыбу. Шооран поднялся, в несколько минут набрал кучу хвороста, высек искру на пучок сухой травы. Огонь жадно охватил ветки. Удивительно, до чего быстро люди привыкли жечь дерево! Когда ветки прогорели, Шооран достал из котомки котелок, расправил его, зачерпнул воды, осторожно поставил на угли. Такие котелки делались из растворённого хитина. Хитин разводили в горячем нойте, и на секунду окунали в него выточенную в виде котелка и смазанную скользким жирховым салом кость. А потом опускали кость в воду. Всё как при макании ухэров, только операцию повторяли один-два раза, после чего снимали с болванки шуршащую плёнку готового котелка. Его можно было сложить или свернуть в трубочку, но воду он держал прекрасно и наполненный водой, не прогорал даже на самом горячем аваре. Теперь такой посудины, конечно, не сделать, а однажды порванный котелок можно смело выбрасывать. Этот котелок был у Шоорана последним, и Шооран берёг его, хотя и видел, насколько это бессмысленно, особенно сейчас. Когда вода закипела, Шооран осторожно поднял рыбу, промыл в ручье разгрызенное брюхо и опустил тушку в кипяток. Бледное рыбье мясцо мгновенно побелело, вода стала мутной, и от котелка дразняще потянуло вкусным запахом. Шооран вытащил разваренную исходящую паром рыбу, уложил на лист лопушка, стал ждать, пока немного остынет. К чему спешить? Съесть свою рыбу он успеет. Жизнь он прожил впопыхах, так хотя бы умереть надо не торопясь. Шооран расстелил постель, улёгся и, подтянув поближе импровизированное блюдо, отломил от рыбы первый кусочек. Действительно, было вкусно, хотя и не так, как представлялось порой. Шооран до крошки доел рыбу, не дожидаясь судорог, свернулся в комок и закрыл глаза. На душе было спокойно. * * * Солнечный луч раздробился на ресницах, брызнув дюжиной микроскопических радуг. Шооран чихнул и проснулся. Вокруг праздновало утро. Догоревший костёр седел остывшей золой. Шооран недоуменно огляделся, задержал взгляд на обсосанных рыбьих косточках и нервически рассмеялся. Большой мир в очередной раз оказался не таким, как он думал. Здесь не мудрено отравиться наысом, зато рыбу можно есть без опаски! Кто бы мог додуматься до такого! Значит, судьба. Будем жить дальше. А остальные люди пусть живут сами по себе, как могут и умеют. Шооран встал, вытащил из-под кучи барахла костяную лопатку и пошёл к обрыву, рыть себе дом. * * * Вы, те у кого прочная крыша над головой и жаркий огонь в очаге, кто ест горячее мясо и слушает сказителя, вспомните в эту минуту о тех, кто голоден и замерзает в пути. Вспоминайте и слушайте о древних временах, о веке счастья, когда люди не знали, что такое голод, холод и болезни. Мир в те счастливые времена был молод и мал, но люди ни в чём не знали недостатка. Хлеб родился сам, реки текли вином, и на земле не бывало зимы. В ту пору миром правил древний Ёроол-Гуй. Дни и ночи проводил он в заботах о людях, украшая их землю и преумножая богатства. Бесчисленными своими руками совершал он всю тяжкую и грязную работу, так что людям оставалось лишь радоваться и праздновать каждый день. И если одному из людей недоставало чего-то для счастья, он приходил к далайну, где жил заботливый бог, и восклицал: "О отец мой, Ёроол-Гуй! Радость исчезла с моего лица!" -- и тогда Ёроол-Гуй всплывал и молча делал так, чтобы никто не видел недостатка даже в самых редкостных вещах. Единственное, в чём знавали люди затруднение: что бы ещё пожелать? Но недаром говорится: была бы сырость, а гниль сама заведётся. Жили между людей злые духи -- шоораны. Не было им ни сна, ни покоя, пока не навредят кому-нибудь. Пакостили шоораны как только могли, да не много успевали, ведь каждого человека охраняла рука могучего Ёроол-Гуя. И оттого исходили шоораны злобой на доброго бога. Среди всех шооранов самым хитрым был один по имени Илбэч. Он созвал своих братьев и сказал им: -- Никогда нам не сотворить настоящего зла, покуда жив бессмертный Ёроол-Гуй. Пойдём, завалим камнями бездонный далайн, убьём Ёроол-Гуя, и жизнь свернётся с правильного пути. Шоораны тучей ринулись к далайну, но могучий Ёроол-Гуй встал им навстречу, и злые бесы обратились в бегство, а многие были побиты и не вернулись домой. Тогда кровожадный шооран Илбэч собрал уцелевших и сказал иные слова: -- Никогда нам, злым шооранам, не побороть сильного Ёроол-Гуя, но мы можем справиться с ним коварством. Пусть люди сами завалят камнями бездонный далайн. И вот злобные шоораны пошли к людям. -- Ёроол-Гуй обманывает вас, -- говорили они. -- Он даёт вам то, что похуже, и кормит отбросами. Зачем ждать, пока немой урод подарит вам что-нибудь, не лучше ли пойти и самим забрать все богатства далайна?.. Так нашёптывали они много дней, и люди стали прислушиваться к коварным речам и говорить: -- Ёроол-Гуй не любит нас, он прячет сокровища от людских глаз. Пойдём, засыплем далайн и станем хозяевами всего! И однажды ночью обманутые люди пришли к далайну и скинули в него большие камни, чтобы многорукий Ёроол-Гуй не мог всплыть. Они бросали камни, пока вместо бездонного далайна не выросла каменная гора. А шоораны ходили между работающими и хвалили их, но в душе смеялись над простецами. И когда люди убили бога, наступило царство зла, и лишь в легендах сохранилась память о той поре, когда хлеб рос сам, а море само выносило на берег сокровища глубин. Ныне всякое добро даётся непосильным трудом, и лишь злу живётся привольно. Но люди знают, что в недрах земли спит заваленный камнями бессмертный Ёроол-Гуй. Когда-нибудь он проснётся, встанет над миром, покарает гнусных шооранов, а людей простит, ибо не ведали, что творят. И на землю вернётся золотой век.