ГЛАВА 11.




Наступил странный год.

Никогда прежде Шооран не строил так много и не жил так пусто. Когда он
создавал свою страну, он знал, чего хочет достичь. Кроме того, в те
времена создание оройхона представлялось новым и трудным делом, и если
в какой-то день он ставил два оройхона, то потом приходилось долго
отдыхать. Теперь и три оройхона не казались сложными, но не ставить же
себе ближайшей целью застроить весь далайн?.. Конечно, задача
выполнима, но пока за десять лет он не решил её и наполовину.

В детстве и потом, потеряв Яавдай, он подолгу жил отшельником, но так
происходило оттого, что людей не было рядом. Теперь вокруг были толпы
народу, но он оставался один. Бессловесная Ай заменяла ему всё
человечество. Хотя на одиночество Шооран не жаловался: может быть,
просто привык или боялся потерять единственное близкое существо. Со
времени освобождения из тюрьмы Шооран ни разу не взглянул ни на одну
женщину. Те ночи, когда не надо было спешить к далайну, он проводил
рядом с Ай, и иногда, проснувшись среди ночи, прислушивался в темноте
к дыханию уродливого бесполого существа и с нежностью думал, что
вопреки всем проклятиям, он не одинок.

Месяц они провели в земле изгоев. Пока не был снят первый урожай, и
люди жили впроголодь, Шооран не появлялся у Тамгай и вообще старался
не выходить на сухое, тем более, что такое хождение могло обернуться
плетьми. Зато строил он чуть не ежедневно.

Дело облегчалось тем, что как только начали появляться оройхоны,
жители стали беспрекословно выполнять введённый ещё Суваргом закон, и
в запрещённые дни на мокром никого не было. К тому же, и Ёроол-Гуй за
месяц не появился ни разу, очевидно махнул на эти гиблые места всеми
своими руками и предоставил илбэчу творить здесь всё, что угодно.
Вскоре почти не оставалось мест, куда можно было бы пристроить новый
участок суши. Тогда взор Шоорана обратился на оконечности заливов. Два
узких рукава по-прежнему отделяли страну изгоев от вана и
разорённых добрых братьев. Конечно, на границе давно не было огненных
болот, но всё же перешейки оставались довольно узкими. Когда-то это
позволяло стране уцелеть. Теперь ей предстояло научиться жить.

Последние месяцы война на севере замерла, хотя мира никто не
заключал. Просто братья были уже неспособны вести войну, их отряды
превратились в банды, грабящие собственную страну и согласные помогать
любому, кто даст хлеб, мясо и вино. Но ни изгои, ни Моэртал не спешили
захватывать всю страну. Правители прекрасно понимали, что эту землю
надо не завоёвывать, а осваивать. Мирные жители, развращённые
"ничейностью" земли, были здесь гораздо опаснее, чем воинская сила.

Ээтгон вернул угловые земли, когда-то потерянные Жужигчином, оттеснил
братьев ещё на пару оройхонов вглубь и остановился. Теперь граница
проходила как раз по развалинам каторжных мастерских. Идти дальше, на
широкий простор, который было невозможно оцепить солдатами и хоть
как-то изолировать, Ээтгон не решился. И Шооран задумал подтолкнуть
его на этот шаг. Всё равно, рано или поздно, узкие заливы придётся
уничтожать.

К тому времени созрел первый урожай, и Шооран позволил себе выйти на
сухое и объявиться у Тамгай. Вдова сушильщика пережила голодное время
довольно благополучно. Неделю Шооран отдыхал, работая на поле, помогая
управиться с первым после мягмара и потому обильным урожаем. Вечерами
пел для живущих в округе земледельцев, рассказывал сказки и правду о
том, что творится на другом конце мира, который он обошёл кругом.
Возился с сынишкой Тамгай и даже смастерил подрастающему тёзке
маленький, но вполне настоящий суваг. А потом выбрал время и с мешком
сырого харваха отправился к аварам. Ведь уже наступил новый год и
вновь надо платить огненный налог.

Как и в прошлый раз он изготовил четыре ямха порошка, аккуратно
разделив его на две равные части. При виде харваха Тамгай
расплакалась, а вечером долго вспоминала Койцога и всё старалась
угостить чем-нибудь вкусненьким Ай. Ай сидела неестественно прямо,
время от времени поворачивала голову, словно и здесь высматривала
грозящую опасность. Рассказы выслушивала молча со всегдашним
сосредоточенным видом, а к угощению не притронулась. Тамгай вздыхала и
гладила Ай по голове, пытаясь расчесать редкие бесцветные волосы.

Со вторым пакетом харваха Шооран пошёл ночью на соседний оройхон. В
полной темноте прокрался к палатке, приподнял угол навеса и замер,
услышав негромкий и очень спокойный голос Яавдай:

-- Не надо это. Забери.

В первое мгновение Шооран даже не понял, что ему говорят. Им вдруг
овладело чувство, что всё это уже было однажды: ночь, найденная
наощупь палатка, и неестественно спокойный голос неспящей женщины.
Лишь потом он вспомнил, что такое было не с ним. Это Энжин тайно
возвращался домой в ночь после казни Атай.

-- Это харвах, -- невпопад произнёс Шооран.

-- Я знаю, -- донеслось из темноты. -- Мне не надо, я уже насушила
свою долю сама. Это подари кому-нибудь другому.

-- Я его сделал для тебя, -- сказал Шооран. -- С ним ничего не
случится, оставь, пусть он лежит до будущего года. Ты не думай, я
ничего не потребую от тебя. Я скоро опять уйду и не знаю, когда сумею
вернуться. Но я хочу быть спокойным за тебя. Возьми это хотя бы ради
дочери.

Темнота долго молчала, потом снова донёсся ровный голос:

-- Я, наверное, причинила тебе много горя. Прости меня, но иначе я не
могла.

-- Ничего, -- сказал Шооран. -- Так и должно быть.

Он положил пакет на землю, бесшумно шагнул в сторону и через минуту
уже шёл, привычно нащупывая ногой кромку поребрика.

Через день он совершил набег на северный залив. К вечеру вышел на его
дальнюю оконечность, дождался темноты и начал строить. Мысль, что
каждый оройхон создаёт за его спиной три сухих, подстёгивала и
без того возбуждённую психику. Вновь он напоминал себе безумного
Энжина, когда тот бежал вслед за отступающим далайном, грозя ему и
уничтожая. Энжин упал, создав три острова, Шооран справился с
четырьмя, а потом торопливо ушёл, попросту убежал, даже не
прислушиваясь к шуму, не думая, заметили его работу или же
изменившийся мир предстанет изумлённым глазам лишь завтра.

На следующий день набег повторился, хотя на этот раз сил хватило лишь
на три оройхона. Через день узкий залив уступил место ещё трём
участкам суши. Шооран хотел идти туда и четвёртый раз, но вовремя
передумал. Надо было считаться с тем, что Тамгай может сопоставить
ночные путешествия гостя с возникновением цепи оройхонов, о чём уже
трубили по всей стране.

Теперь северная граница тянулась на дюжину оройхонов -- расстояние
воистину сверхъестественное! Ни о каких военных действиях со стороны
братьев не могло быть и речи, зато нищие общинники хлынули на запад
рекой. На самом деле их оставалось не так много, но страна была
велика, и даже это небольшое количество грозило захлестнуть край
изгоев. Земли изгоев ощетинились колючими изгородями, бывшие бродяги
и переселенцы взялись за хлысты и гарпуны. Нашествие остановилось.
Вероятно, вскоре оно вновь началось бы, и никакие ограды не смогли
бы остановить голодных людей, но через пару дней очистившиеся земли
дружно зазеленели всходами хлебной травы, и вскоре большинство
участков оказалось захвачено недавними общинниками. В неначавшейся
войне победили заборы. Один за другим поделённые оройхоны просили у
Ээтгона помощи и защиты.

Шооран в это время был далеко. Верный привычке уходить от шума,
он бежал в земли вана. Ай, без которой он уже не мыслил себя,
безропотно шла следом. Выйдя к уцелевшей части далайна, Шооран узнал,
что здесь об Ёроол-Гуе не забывали. Чуть не каждый день приходили
известия, что Многорукий разграбил один из прибрежных участков.
Ёроол-Гуй приходил так часто, что во многих местах чавга не
успевала вырасти и путешественники жили впроголодь, хотя были,
наверное, единственными бродягами на всём побережье.

Месяц в стране вана принёс ещё дюжину оройхонов, причём большинство
из них приращивало сухие земли. Местом стоянки Шооран выбрал западное
побережье, где Ёроол-Гуй не появлялся. На западе Шооран мог
представляться сказителем, и никто не связывал его имени с делами,
творившимися на восточном побережье. Людям, годами сидящим на одном
клочке земли, не под силу представить, что за день можно пройти такое
расстояние. Ведь это так далеко: полстраны! А на самом деле -- четыре
или пять часов хорошего хода. Не так длинны оказывались дороги
Мозолистой Пятки, можно понять его недовольство.

Через месяц Шооран засобирался в путь, но вновь встретил кордоны на
пути к Моэрталу. На этот раз Шооран не повернул, а твёрдо решил пройти
дальше. Он начал прокладывать дорогу, расширяя перешеек. Поставил один
оройхон, ожидая облав, отскочил назад, создал уже не для Ёроол-Гуя, а
для людей пару отвлекающих оройхонов: пусть в совете вана думают,
что илбэч повернул назад, вновь вернулся к заставам, увеличив проход
до целого сухого оройхона, но и теперь не стал уходить, а направился
на запад. Шёл напрямик через сухие земли, благо что был хорошо одет и
предлагал для продажи добытый на берегу волос и костяные иглы. На
западе ещё оставалось несколько мест, где можно ставить оройхоны,
и Шооран в одну ночь поставил сразу три. Потом, хотя его качало от
усталости, отправился в обратный путь. Вернулся засветло, вечер и
часть ночи отсыпался под присмотром Ай, а перед рассветом безо всяких
треволнений ушёл к Моэрталу. Уже на другом берегу, оглядываясь на
ленту пройденной дороги, подумал, а стоило ли устраивать эти броски,
не пытается ли он перехитрить самого себя? И сам себя успокоил:
"стоило". Ведь земли в результате стало больше, а далайна -- меньше.
Словно прощаясь со страной вана и обещая вернуться, Шооран поставил
оройхон, начинающий новую, ещё более широкую полосу, а сам скрылся на
дальней оконечности страны, где далайн оставался достаточно велик.
Всего в нём оставалось пространства чуть меньше чем на две двойные
дюжины оройхонов: за последние скучные, лишённые ярких событий месяцы
Шооран переломил ход жизни в далайне.

В огромной провинции Моэртала людей на мокром почти не встречалось, а
редкие группы охотников или сборщики харваха ещё прошлыми властями
были приучены не соваться в чужие дела. Здесь Шоорана почти никто не
знал. С одной стороны, это было удобно: меньше бросаешься в глаза. Но
зато незнакомому сказителю не так просто прокормиться в чужой стране.
Хотя, пока были припасы, Шооран хотел только одного -- нанести удар в
самое сердце Ёроол-Гуя, если, конечно, у того есть сердце.

Шооран привычно работал ночами, ставя по два оройхона за раз. Он не
обманывался, понимая, что люди замечают его труды, хотя оройхоны и
не приносили сухих земель. Но пока ни он, ни Ай на сухом не появлялись
и не знали,что творится там. Зато Шоорана вновь начал волновать
Ёроол-Гуй. Ведь здесь оставалось едва ли не последнее место, где
многорукий бог чувствовал себя вольготно. Здесь он проводил большую
часть времени и, значит, мог объявиться в любую минуту. И всё же, его
не было. Лишь когда Шооран, закончив третью пару оройхонов, устало
брёл под светлеющим небом к своей стоянке, влага далайна разверзлась,
и Многорукий рванулся на берег.

Шооран не кинулся бежать и даже не слишком торопился. Он переступил на
свободную сторону и долго смотрел, как стволы бесчисленных рук дробят
камень на ещё безжизненном оройхоне. И то ли Ёроол-Гуй чувствовал
присутствие илбэча, то ли это произошло случайно, но именно сюда, к
дальнему поребрику перетекла большая часть липкого тела,
взгромоздилась выше суурь-тэсэгов и открыла огромные главные глаза.

-- Что ты хочешь мне сказать? -- потребовал Шооран. -- Говори! Всё
равно я поступлю по-своему и задушу тебя вместе с твоим далайном.
Понял?..

Лишь теперь Шооран осознал, почему он так стремился именно сюда, где
опасность была всего выше. Он хотел видеть врага, уже год
прятавшегося где-то. В вечном чудовище скрывался смысл и оправдание
борьбы и надрывной испепеляющей работы. Давно уже Шооран не думал
о людях не умеющих или не желающих позаботиться о себе и наладить в
мире сносную жизнь. Тот пяток человек, чья судьба была
небезразлична илбэчу, так или иначе устроились и не нуждались в нём.
Крошке Ай тем более не нужны новые земли, и вообще, никто не мог
сказать, что ей нужно. Оставался враг, вот этот, жрущий и убивающий
всё, до чего может дотянуться. И Шооран искал его, чтобы выплеснуть
ненависть.

-- Что ты молчишь? -- надрывался Шооран. -- Говори! Я хочу слышать
тебя!

Ёроол-Гуй смотрел, не отрываясь, свет разгоревшихся облаков бликовал
в зрачках глаз. Шооран схватил камень, метнул в чёрную глубину глаза.
Глаз мигнул, смаргивая помеху, и продолжал смотреть. На этот раз
пристальный взгляд не звал, не гипнотизировал, а лишь всматривался,
словно старался понять. А может быть, внушение не действовало на
Шоорана, который почувствовал себя сильней обитателя бездны.

Они долго противостояли так, разделённые строчкой поребрика, один
безмолвный и, несмотря на мельтешение рук, словно бы спокойный;
второй кричащий, требующий чего-то. Сейчас Шооран мог быть самим
собой, не опасаясь, что его заметят. К тому же, Ёроол-Гуй казался
необычно тихим лишь Шоорану. Гремел ломаемый камень, шумно плескалась
влага -- голоса илбэча не было слышно.

Потом Ёроол-Гуй втянул руки, закрыл глаза и исчез во всколыхнувшемся
далайне. Тогда Шооран сел на камень и молча, зло заплакал. Встреча с
Ёроол-Гуем не дала ему ничего, гнусный бог отказался подтвердить его
право менять мир.




* * *




Через день Шооран успокоился и даже, вернувшись чуть не в самое логово
Ёроол-Гуя, поставил вдоль узкого мыса три оройхона, расположив их
шеренгой, чтобы посреди мыса появилась сухая земля. Сейчас у него
было такое настроение, что казалось полезным ставить больше сухих
областей.

Затем он откочевал поближе к материку добрых братьев, в места,
освоенные Моэрталом. Прошёл область, где люди до сих пор не решались
селиться в алдан-шаваре, называя его "могильником"; свернул на запад.
Когда он путешествовал здесь в прошлый раз, вокруг шли бои, а теперь
это был глубокий тыл, дюжина Турчина скорее всего превратилась в
охранный отряд, и сам Турчин, давно ставший заслуженным, уважаемым
воином, вновь живёт в светлых покоях, но уже благодаря собственным
делам, а не имени предков. А его бывший сослуживец, когда-то учивший
Турчина раскладывать кожаную колыбель, по-прежнему спит на мокром и
должен скрываться от всего мира, кроме крошечной идиотки, счастье
которой в том, что она неспособна понять, кто живёт рядом с ней.

Здесь Шооран вновь напомнил об илбэче, вторгшись островами в глубину
залива, затем заполнив впадину, оставленную ещё древними илбэчами. Не
дожидаясь отклика населения и властей, перешёл дальше на запад, где
ныне не было никакой власти.

Соваться на сухое там мог лишь самоубийца. После падения
твердокаменного государства принудительной любви и узаконенного
братства, на каждом оройхоне обосновался свой особый царёк или
республика, отличающаяся от прошлых времён лишь немощью и особым
изуверством. Никто там не стал жить ни лучше, ни сытнее, все как и
прежде ненавидели чужаков, а сами старались кормиться за счёт более
слабых соседей. Всякому было ясно, что существовать этим великим
империям и свободным регионам до тех лишь пор, пока до них не
дотянется Моэртал или поселения изгоев. Но пока они громко заявляли о
себе под треск костяных досок и гудение раковин.

Зато организовать охранение на мокром ни одна из сторон не могла,
так что Шооран чувствовал себя вольготно. Трижды он повторял один и
тот же приём, заполняя впадины побережья и не опасаясь, что его
кто-то заметит. Ай, и без того тощая, окончательно исхудала от
бесконечных переходов, но всюду шла вслед за Шоораном, довольная собой
и своей жизнью.

Шоорана больше не интересовало, кто и как будет жить на его оройхонах.
Важным казалось иное: он наконец увидел конец работы и стремился
закончить её во что бы то ни стало. Он тоже исхудал, в глазах появился
лихорадочный блеск, борода напоминала клубок спутанного хитинового
сора, а волосы, поредевшие ещё во время тюремного заключения,
вылезали клочьями. Попав раз на умывающийся оройхон, Шооран увидел
своё отражение в воде и не мог узнать себя. Но и тогда он всего лишь
хмыкнул и поспешил дальше. Надо было переходить на новое место.

Один раз он встретил людей и в этих краях. Произошло это возле
полуострова, выстроенного им во время прошлого путешествия. Там у него
получилось два сухих участка, отделённых от прочей страны. Конечно,
теперь на этих оройхонах обосновалась какая-то банда, объявившая себя
могучим и непобедимым государством, а свои законы -- лучшими в мире и
обязательными для всех. Ни о чём таком Шооран не знал, он всего-лишь
хотел соединить те два оройхона с остальной страной. И когда в узком
месте, далеко и от материка, и от сухих островов появились
вооружённые люди, они застали Шоорана врасплох. В такой ситуации
Шооран почёл за благо бежать, тем более, что шёл он налегке -- Ай
караулила сумки в двух оройхонах отсюда.

Кучка нелепо одетых и чем попало вооружённых людей с гиканьем кинулась
за ним. Бегать по мокрому, где густая грязь и нойт захватывают и
держат ноги, преследователи не умели, однако, охотничий задор придавал
им резвости. Шооран понял, что так просто они не отстанут, могут даже
гнаться до самой стоянки. Не прерывая бега, он вырвал из-за пазухи
хлыст и, не глядя, рубанул самого быстроногого. Погоня сразу увяла,
через минуту Шооран был в безопасности.

К вечеру он вновь в вернулся на старое место. На этот раз он был
настороже и потому издали заметил людей. Они толпились на берегу
возле уреза влаги, устанавливая длинный ряд крестов. В толпе были и
цэрэги, и драные общинники, и даже пара не потерявших лоска старших
братьев. Вскоре работа была закончена, на берегу выросла чёртова
дюжина крестов. Макальника рядом не было, и потому ничуть не
встревоженный Шооран, ничуть не тревожась, продолжал наблюдать из
укрытия за странным представлением. То, что происходило перед ним,
казалось мистерией на тему его пленения. Вскоре показалась процессия,
ведущая не то пленников, не то актёров. Их тоже была дюжина и один.
Одного за другим их привязывали к распяленным крестовинам. Нестройный
хор затянул на знакомый молитвенный мотив:

-- Могучий наш господин, владыка вод, тверди и небесного тумана,
непобедимый Ёроол-Гуй!..

"Древних-то песнопений Ёроол-Гую не знают, -- подумал Шооран. -- Вот
уж действительно -- дьяволопоклонники."

-- ...ты сподобил нас победить врага, ибо нет в мире бога, кроме
тебя. Здесь твой обидчик и наш недруг -- мерзкий илбэч, да будет
проклято его имя во все века, покуда стоит далайн!

Дерзкая мысль пришла в голову Шоорану. Он изготовился, привычно ловя
нужную ноту. Далайн вздулся бугром, валы пены пошли по поверхности. С
берега рванулись крики.

-- Он здесь! -- доносилось из общей разноголосицы. -- Скорее! Ну
же!..

Разом качнувшись, кресты, вместе с привязанными к ним людьми
кувырнулись в глубину. Это было так страшно и неожиданно, что Шооран
сбился и потерял чувство далайна. Бугор опал, расходясь тяжёлыми
кругами.

Толпа взорвалась воплями радости:

-- Убили илбэча. Убили!..

Осторожно пятясь, Шооран отполз в сторону. Его, привычного ко всему,
мутило от этой радости. Тем не менее, он не дал воли чувствам и ушёл
из этих мест, так как не был уверен, что новоявленные почитатели
Ёроол-Гуя не устроят в окрестностях облаву, когда узнают, что илбэч
не только жив, но и бродит поблизости. Вскрывать эту общину следовало
так, чтобы у любителей кровавых жертв не оставалось ни желания, ни
возможности заниматься чем бы то ни было, кроме спасения собственных
шкур.

Шооран снова шёл вдоль узкого северо-западного залива, который он так
сильно укоротил три месяца назад. Там, где залив предельно сужался,
можно было рассмотреть противоположный берег, суурь-тэсэги
выстроенных оройхонов. Но куда сильнее о близости страны изгоев
напоминали люди. То и дело на сухих землях встречались участки,
обнесённые сплошными заборами, превращённые в крепости. Как правило,
за этими оградами жило по нескольку семей, захвативших землю и
называвших себя изгоями, хотя и внешний вид, и говор изобличали в них
общинников. Мужчины в этих семьях, побывав в цэрэгах и посмотрев мир,
больше всего на свете хотели иметь свою землю и ненавидели убогое
равенство. Слово "общее" звучало в их устах как ругательство. Семьи
объединялись вместе только для защиты от любителей чужого, что
дюжинами шатались по безвластной округе. Прочее хозяйство они вели
раздельно и не желали делиться ничем и ни с кем. Короче, это были
негостеприимные места, где гораздо легче умереть, чем прокормиться.

Шооран не осуждал ни грабителей, ни яростных собственников, хотя и те
и другие были ему неприятны. Люди хотят жить, они не виноваты, что мир
сорвался с цепи и меняется быстрее, чем успеваешь привыкнуть к нему.

В любом случае, эти края были готовы присоединиться к Ээтгону. За
неделю Шооран создал девять оройхонов, обратив залив в жалкий закуток,
ничего больше не разделяющий. Когда в округе появились отряды изгоев,
Шооран вернулся к логову дьяволопоклонников и за одну ночь поставил
три оройхона, которые разом открыли широкую дорогу в прежде
труднодоступный район. Как и предвидел Шооран, оттуда немедленно была
выслана погоня, которая вскоре натолкнулась на изгоев. Ночные пархи
тут же доказали, что воевать они не разучились, так что на следующую
ночь Шооран ставил привычную пару оройхонов, не опасаясь, что его
изловят и принесут в жертву.

К концу месяца, Шооран вынужден был отойти на восток. На западе
оставалось не больше пяти мест, куда можно втиснуть оройхон, и в
любой из этих точек мог караулить какой-нибудь безумец из числа
разогнанных островитян. Но и на западе, где ширина далайна кое-где
достигала восьми оройхонов, работать оказалось не так просто.
Неожиданно, за какой-то месяц мокрые земли наполнились людьми. Почти
никто из них не собирал ставший никчемушным харвах: некогда знаменитая
артиллерия братьев за последние месяцы пришла в упадок и чуть не до
последнего татаца была продана противнику. Зато расцвела охота на
прежде запрещённого шаварного зверя и сбор дьявольской чавги. Местами
чешуйчатые клубни были выбраны так надёжно, что Ай ничего не могла
добыть, и путешественникам приходилось голодать. К тому же, то и дело
встречались области, где и чавга, и обитатели шавара были выбраны
вечно голодным Ёроол-Гуем. Ведь лишь в спокойные годы Многорукий
выплывает изредка, а когда по земле ходит илбэч, его враг тоже не
исчезает надолго.

И всё же Шооран упорно ставил один оройхон за другим. Теперь он
старался выжидать несколько дней, а потом за одну ночь ставить два или
три оройхона. При этом ему случалось забредать и в цивилизованные
области, но у далайна войск Моэртала он не видел. Наконец, народу на
мокром стало так много, что Шооран встревожился не на шутку и решил
узнать, в чём же дело. Достаточно было пройти три-четыре оройхона
вглубь страны, и загадка разъяснилась сама собой. Вытоптанные поля
лежали чёрными, словно в последний месяц года. Убогие всходы были
пожраны до последнего ростка прежде чем успели набрать силу. Туйваны,
и без того редкие в этой части мира, уродливо топорщили изломанные
ветви с жалкой, наполовину облетевшей листвой. В обмелевших ручьях не
было ни одного бовэра. А ведь с прошлого мягмара прошло едва
полгода! Что же станет твориться здесь, когда начнётся сухой сезон?
Хотя стоит ли жалеть людей, которые даже теперь продолжают ходить
прямиком через поле и питаться едва проклюнувшимися ростками, не давая
им вырасти? Сейчас лучше позаботиться о том, чтобы поскорее убраться
отсюда, пока соседи не выставили заставы вокруг голодных мест.

Вообще-то заставы уже были, но они ещё не стояли сплошным кольцом, и
привычные к подобным делам Шооран и Ай легко проникли сквозь
охранение, пройдя ночью по берегу далайна. При взгляде на эту пару --
на карлицу, похожую на диковинного зверька и на худого, грязного и
оборванного мужчину, молодого, но уже наполовину облысевшего, с кожей,
покрытой болячками и мокнущей сыпью, никто не мог бы предположить, что
перед ним величайший илбэч всех веков, который недавно превзошёл
сказочного героя Вана. Скорее явственно вспоминалось, а вернее --
ощущалось, почему цэрэги и благополучные землевладельцы кличут бродяг
вонючками. Впрочем, Шоорана так никто не рискнул бы назвать: блеск в
воспалённых глазах и оттопыренный край жанча, где скрывался режущий
кнут, отбивали охоту к общению. Ведь никто не знал, что ус парха
выдёргивается лишь в ответ на опасность, а любые оскорбления бродяга
давно уже сносит молча и лишь усмехается, относя ругань на счёт
проклятия Ёроол-Гуя. О своих заслугах Шооран старался не вспоминать,
давно не считая выстроенные оройхоны, учитывая только те, что ещё
предстояло построить, чтобы окончательно стереть далайн с лица земли.

Возле креста Тэнгэра Шооран пробыл недолго. Несколько дней они
отъедались чавгой, которой здесь тоже было негусто, но всё же больше,
чем в голодных местах. Сменять кость, хитин и раковины на хлеб
Шоорану не удалось, владельцы земли, напуганные слухами о начавшемся
у соседей голоде, с хлебом расставаться не хотели. Слегка
подремонтировавшись, Шооран вновь взялся за работу. Строил ночами по
три оройхона за раз, начиная полосу подальше от жилых мест, чтобы
уменьшить опасность встречи с людьми. За относительно короткий срок
соорудил полторы дюжины оройхонов и также внезапно ушёл в земли вана.
Здесь ещё не были знакомы с его новой тактикой, и Шооран сходу
совершил несколько набегов на далайн, отняв у него ещё дюжину
квадратов.

Из последнего набега Шооран вернулся совершенно разбитым. Вроде бы и
далайн не сопротивлялся как прежде, и Ёроол-Гуя не было поблизости, но
всё же едва хватило сил вернуться к стоянке, где ждала Ай. Шооран
отмахнулся от предложенной чавги и повалился в заранее расставленную
колыбель. Но и сон не шёл. Мешал свет разгорающихся облаков, ныли
ноги, ломило в затылке. К полудню Шооран понял, что заболел. Через
силу он поднялся и двинулся к сухим землям, надеясь добраться к
огненной границе и отлежаться там, в иссушающей жаре аваров.

Шооран плохо представлял, сколько времени он проболел. Если бы не Ай,
возможно он и вовсе бы не поднялся. Уродинка, рискуя быть побитой,
ежедневно делала длиннейшие переходы на мокрое и притаскивала ему
чавгу, помогавшую не умереть от голода и жажды. Однажды даже принесла
пойманного жирха. От запаха многоногой твари Шоорана стало рвать, и
Ай, не настаивая больше, съела жирха сама. Но как бы то ни было,
организм переборол болезнь, Шооран встал.

Возвращаясь, он внимательно присматривался к знакомым прежде местам.
Теперь здесь не было такой страшной скученности, излишек населения
ушёл к Моэрталу, в северные районы или страну изгоев. Поля стали
значительно больше, но люди как и прежде не отличались приветливостью.
Хотя, на этот раз тому были основания: сюда тоже пришёл неурожай.
Конечно, бедствие не шло ни в какое сравнение с тем, что творилось на
другом конце мира, но впереди были ещё три месяца, которые предстояло
прожить.

Шооран пытался предлагать имевшийся у него товар, но лишь один
крестьянин согласился обменять набор игл из рыбьей кости на хлебец.
При этом он проворчал, указывая на Ай:

-- Счастье твоё, что ты с девчонкой...

-- А что, -- спросил Шооран, -- ходил бы в одиночку -- иглы были бы
хуже? Ломкие или тупые?

-- Не в том дело. В одиночку илбэч ходит, а с ним бы у меня разговор
короткий был.

-- Чем тебе илбэч не угодил? Он там где-то бродит, на мокром, а ты
как тут родился, так и живёшь. Далайна, небось, и в мягмар не видал.

-- Ви-идал... -- протянул крестьянин. -- Я всё видал. А ты видишь, что
у нас делается? Вода уходит. Такой засухи прежде не бывало. Это всё
илбэч -- понастроил земли, вот воды на всех и не хватает.

-- Скажешь тоже... -- отмахнулся Шооран. -- Засуха в конце каждого
года бывает, или почти каждого.

-- Какой же сейчас конец? До конца ещё жить и жить, а воды в ручьях
едва по колено, и с туйванов цвет облетел. Илбэч это, точно говорю.

-- Ну как знаешь, не стал спорить Шооран, -- хотя кажется тебе-то он
немало пользы принёс. Вон, поле какое! Прежде-то меньше было.

-- А урожай? -- не уступал хозяин. -- Землю дал, а воду отнимает.
Остановить его надо, пока не поздно.

Измышления земледельца позабавили, но и встревожили Шоорана. В
главном крестьянин был прав: прежде такого действительно не бывало.
Каждому, умеющему видеть, ясно, что подходит голодное время. И как
назло это случается второй год подряд. А кого винить в случившимся?
Тэнгэр -- высоко, Ёроол-Гуй -- глубоко. Значит, виноват илбэч. И раз
такие мысли возникли у одного человека, они быстро разойдутся по умам.
Как бы изуверская община того берега не стала началом будущего
движения врагов илбэча. И ещё... спасибо мужику, что он подсказал
верный способ обезопасить себя. Ведь илбэч действительно ходит один, а
их -- двое.

Шооран догнал ушедшую вперёд Ай, потрепал её по волосам:

-- Ты у меня умница.

Коротышка довольно проурчала что-то и погладила Шоорана по рукаву
жанча.




* * *




Надо было спешить. Пока слухи и нежелательные толки не разошлись по
всему миру, пока не началась правильная и планомерная охота за
илбэчем, нужно было успеть сделать как можно больше.

Прежде всего Шооран задумал окончательно уничтожить западные заливы.
Незачем им резать мир на куски. Ничего страшного не произойдёт, тем
более, что один из заливов практически и не существует больше.

Шооран по приграничной полосе пошёл на запад. Слева от него дышали
огнём авары, справа желтели сохнущие поля. Лишь в одном месте шапками
вспенивалась свежая зелень -- там был Царский оройхон. Туда целыми
днями тянулись цепочки людей с бурдюками на плечах -- поливать сады
вана.

Выйти на оконечность залива, где можно было строить, Шоорану не
пришлось. Возле Свободного оройхона он наткнулся на мощную охрану.
Вряд ли она была поставлена ради илбэча, земли теперь хватало всем.
Скорее всего, в преддверии грозящих испытаний ухудшались отношения
между соседними странами.

Неудача не огорчила Шоорана. Он даже не попытался пройти через
кордоны, а пошёл назад по побережью, ставя оройхоны там, где это было
возможно. Чёртова дюжина оройхонов украсила его путь на восток. Там
застав не было, очевидно, ван окончательно уверовал в преданность
Моэртала. В юго-восточном углу Шооран прожил три недели. Пользуясь
тем, что далайн был довольно близок к границе мира, Шооран поселился
на пустой приаварной полосе, а днём ходил промышлять на мокрое. Время
от времени он совершал ночные походы к материку вана, располагая
новые оройхоны так, чтобы казалось, будто илбэч трудится на другом
берегу. Ёроол-Гуя он не встречал, тот бушевал где-то в центральной
части далайна, тоже сжавшейся до мизерных размеров. Когда стало трудно
выбирать место для новых островов, Шооран нанёс подряд четыре мощных
удара, от которых едва не надорвался, и превратил некогда крупный
залив в тонкую и короткую кишку вроде тех, что оставались на западе.

Казалось, следующим шагом надо бы застроить оставшийся промежуток,
но всё же Шооран ушёл. Уходя, он сам удивлялся своему поступку,
недоумевая, почему ещё ни в одной части мира не покончил с далайном
полностью, а оставляет какие-то крохи, чтобы ещё и ещё раз
возвращаться к ним. Хотя можно было объяснить и по-другому: просто
отброшенный далайн стал слишком далеко, и на дорогу к нему надо
тратить целых два часа.

К центральной части далайна Шооран подходил осторожно. Недавняя
болезнь и надрывная работа измотали его, и он не знал, выдержит ли,
если Ёроол-Гуй разрушит недостроенный оройхон. Поэтому новые острова
Шооран принялся ставить по одному, раскидывая их по разным местам,
хотя этих мест было не так много. Наконец, осмелев, поставил три
оройхона разом, в том месте, где почти год назад последний раз видел
Многорукого. Ёроол-Гуй не появился и на этот раз. Более того, сборщицы
чавги сказали, что несколько дней назад он объявился где-то на
юго-востоке. Раздосадованный Шооран едва не кинулся вдогонку за
беглым богом, но вовремя осознал абсурдность ситуации -- ведь это
Ёроол-Гуй должен гоняться за ним. Поэтому Шооран поставил ещё четыре
оройхона, обративших грозное сердце далайна в жалкую лужицу, и лишь
тогда тронулся в путь. До мягмара оставалось полтора месяца, и Шоорана
тянуло домой, в страну изгоев, где можно было хотя бы месяц пожить
по-человечески.

За прошедший год Моэртал ни на шаг не продвинулся вперёд. Дальновидный
политик понимал, что одной воинской силой братские земли не освоить, а
поток переселенцев из старых мест иссяк. Так что Моэртал счёл за благо
перейти к обороне. В самом узком месте поперёк страны был насыпан
защитный вал, тянущийся на шесть оройхонов, считая мокрые и огненные
земли. Никаких проходов в костяном частоколе оставлено не было, тот,
кто оказался западнее границы, проведённой завоевателем, мог жить
или умирать по своему усмотрению. Проходя здесь в прошлый раз, Шооран
видел странную возню с костью, но не придал ей значения, подумав, что
нельзя же перегородить рогатками весь мир. Оказалось, что можно.

Шооран начал готовиться к штурму укреплений, стараясь нарастить берег
и обойти преграду стороной. В первую ночь он установил три оройхона,
но потом должен был спасаться от нагрянувшей облавы. Стало ясно, что
Моэртал доволен достигнутым, и больше илбэч ему не нужен. С трудом
избежав опасности, Шооран сделал вид, что смирился, отошёл назад и
даже сделал там оройхон, как бы показывая, что уходит. Но сам в тот же
день прокрался обратно и проломил дорогу на ничейную землю.

Убегая от шума и воя труб, он едва не кричал от радости: только что
поставленный оройхон разменял последнюю двойную дюжину ещё не
построенных островов. Меньше двойной дюжины -- год работы! Всего год,
если опять не помешает какой-нибудь Боройгал. И всё же радость была
так велика, что Шооран остановился, схватил на руки Ай, расцеловал её
в обе щёки, приговаривая:

-- Мы с тобой молодцы!

-- Ага! -- согласилась Ай и добавила сказанную уже когда-то фразу: --
Здораво бижали!




* * *




Через день Шооран понял, в какую западню он сам себя загнал. Если три
месяца назад в этих краях было трудно прожить, то сейчас наступил
настоящий голод. В прошлом месяце земля не родила вообще ничего, и
даже наыс в подземельях алдан-шавара почти перевёлся. Что-то добыть
можно было лишь на мокром, и те люди, что оставались во владениях
добрых братьев, скопились на побережье. До поры их спасало то, что
Ёроол-Гуй редко заплывал в узкий пролив, ограничивавший страну. Но
теперь оттеснённый с востока, он начал появляться и здесь.

Шооран быстро сориентировался в обстановке и пошёл прямиком через
обезлюдевшие сухие земли. Но и широчайший проход в землю изгоев
оказался закрыт. Здесь не ставили непосильной задачи -- выстроить
защитный вал длиной в полторы дюжины оройхонов. Просто каждый
земледелец окружал своё поле колючим забором и постоянно укреплял его,
так что вал вырос сам по себе. Суровые жители приграничья захватили
землю и защищали её от недавних соотечественников. К Ээтгону они
присоединились всего несколько месяцев назад, плохо знали обычаи и
порядки новой родины. Имя Шоорана ничего им не говорило, а вот
проползти мимо их дозоров не смог бы и жирх, тем более, что на западе
тоже свирепствовал голод.

В прежние времена Шооран прибегнул бы к проверенному способу: выстроил
бы себе дорогу и пошёл куда ему надо, прежде чем хоть кто-то успеет
преградить путь. Но сузившийся далайн не позволял рвать себя, его
можно было уничтожать только с оконечности заливов, а как раз туда
было и не пройти.

В отчаянии Шооран поставил те полдюжины оройхонов, что ещё можно было
вбить на разных участках берега. Оройхоны никуда не вели, зато их
появление вызвало взрыв злобы у погибающих людей. Недавние святоши,
покинутые добреньким Тэнгэром и вынужденные жить запретной чавгой,
чуть не поголовно становились приверженцами Ёроол-Гуя и ненавидели
илбэча со всем пылом горячих неофитов. Лишь немногие продолжали
веровать по-старому, самые фанатичные из них упорно держались в сухих
краях. Про их общины рассказывали, что там царит людоедство, и в это
было нетрудно поверить.

Конечно, можно дождаться мягмара, когда и напор голодных, и
бдительность охраны ослабеют, но Шооран смотрел на Ай, прозрачную от
долгого недоедания, и видел, что она до мягмара не дотянет. Не всякий
день им удавалось найти хотя бы пару чавг.

Оставалось последнее: попытаться вернуться к Моэрталу. Залив в том
месте расширялся до трёх оройхонов и можно попробовать пробиться на
волю, проскользнув между цэрэгами и Ёроол-Гуем. То, что Ёроол-Гуй
скрывается именно там, ни для кого не было секретом -- больше для
великана нигде не было места. Не стоило сбрасывать со счетов и бродяг,
скопившихся на берегу свыше всякого счёта. Но если бояться каждой
опасности, то лучше сразу умереть со страху. Шооран решил рискнуть.

Ночная работа илбэча была знакома всем, и ревнители новой веры
устраивали по ночам засады там, где ожидали появления чудотворца,
поэтому первый оройхон Шооран поставил рано утром. Быстро перебежал
вперёд, надеясь успеть создать второй участок прежде чем начнётся
кутерьма. Но едва начал работу, как почувствовал удар -- в дело
вмешался Ёроол-Гуй. Очевидно, опомнившийся бог решил не уступать так
просто последний свободный клочок далайна.

Шооран ещё не успел втянуться в работу и удар перенёс относительно
легко. Несколько секунд он выжидал, а когда Многорукий кинулся на один
из оройхонов, спрыгнул с поребрика и побежал. Казалось, на этом
приключение должно закончиться, но едва Шооран появился на сухом, его
путь загородил какой-то человек.

-- Куда? -- крикнул он, замахиваясь гарпуном.

-- Там Ёроол-Гуй!

-- Сам слышу. Великий бог гневается. На тебя, подлый илбэч.

Отовсюду, привлечённые громоподобными шлепками Ёроол-Гуя, сбегались
люди, не меньше дюжины человек уже были рядом и нельзя было ни бежать,
ни даже убить непрошенного разоблачителя. Среди стекавшихся людей была
и Ай, но она ничем не умела ему помочь. На секунду Шооран растерялся,
но тут же понял, что бродяга ничего не мог видеть и просто бросается
на первого попавшегося человека.

-- Врё-ёшь! -- распаляя себя, прохрипел Шооран. -- Я знаю, это ты
илбэч. Я давно за тобой слежу!

-- Что?! -- размахивая гарпуном, заорал незнакомец. -- Да я!.. Да меня
все знают! А ты кто?!

-- И меня знают! -- не сдавался Шооран. -- Я вон с ней вдвоём хожу, --
использовал он свой главный козырь, -- а ты -- один! Значит, ты и
есть илбэч!

-- Да! Да! -- закричала верная Ай.

Напряжение в толпе упало. Многие действительно знали самозваного
сыщика, другим успел примелькаться Шооран, им было известно, что он
действительно ходит не один. Но разойтись так просто люди не могли.

-- Бей его! -- крикнул кто-то.

И хотя неясно, кому были адресованы эти слова, бродяга немедленно
кинулся на Шоорана. Тот отпрыгнул в сторону и выхватил хлыст. В глазах
бродяги мелькнул испуг, но отступать было поздно -- оружие обнажено,
и уйти от поединка, значит, признать себя виновным. Очевидно, шооранов
противник служил в цэрэгах не только последний год, но и раньше, когда
солдат ещё учили приёмам боя, особенно против секущих хлыстов,
которыми были вооружены кольчужники старейшин. В его руке мгновенно
появился летучий кистень с увесистым гранитным желваком, добытым,
вероятно, на кресте Тэнгэра в те времена, когда соседняя страна была
захвачена братьями.

"Всё повторяется," -- подумал Шооран, вспомнив свой первый поединок.

Если не считать орущих зрителей, всё действительно было очень похоже.
Разница заключалась в том, что на этот раз Шооран хотел убивать. Он
желал смерти этого человека, виновного в том, что не вовремя и глупо
встал на пути. И ещё одно отличие -- у Шоорана не было копья. Был
только нож, по старой бродяжьей привычке скрытый в рукаве.

Кистень с жужжанием вращался на коротком ремне, но Шооран знал, что он
может неожиданно вырасти, и тогда камень полетит словно из пращи.
Прежде всего, надобно погасить его движение. Конец хлыста на мгновение
словно слился с мягким ремнём, Шооран дёрнул хлыст на себя и сам
прыгнул вперёд. Он не надеялся вырвать ремень из руки противника,
хотел лишь не дать врагу отступить и замахнуться гарпуном. Бойцы
столкнулись, ударившись грудью в грудь, и тогда Шооран пустил в ход
нож. Опасаясь, что противник тоже носит кольчугу, Шооран ткнул клинком
в основание шеи, туда, где ключица образовывала глубокую яму. Бродяга
громко всхлипнул и, выронив гарпун, осел на землю.

-- Га!.. -- завопили в толпе. -- Убили илбэча! Так его!..

Шооран наклонился, вытер и спрятал нож, поднял гарпун, потом начал
стаскивать с убитого башмаки. Он победил в честном поединке и, значит,
имел право раздеть побеждённого. Хотя полностью раздевать убитого не
рекомендовалось, кое-что надо оставить зрителям. Кроме гарпуна и новых
башмаков Шооран забрал кожаные охотничьи штаны, которые не пропускали
к телу нойт, даже если провалиться в него по грудь. Когда-то, раздевая
убитого кольчужника, Шооран мысленно просил у него прощения. Сейчас,
взяв необходимое, он кивнул зевакам: "Это ваше!" -- отошёл в сторону и
начал примерять высокие, до середины голени башмаки.

Толпа быстро расхватала вещи и одежду, всё до последнего клочка,
подхватила нагой труп, потащила к поребрику, за которым копошились
руки Ёроол-Гуя.

-- Вот илбэч! Мы убили его! -- вразнобой закричали голоса.

Тело раскачали и бросили через поребрик. Немедленно его обвили
несколько рук и поволокли по камням к одному из малых ртов.

-- Умер илбэч! -- кричали люди фразу, которую последнее время принято
стало кричать после всякого убийства. -- Илбэча убили!

Шооран сидел, натянув на одну ногу чужой башмак. Боевой угар
рассеялся, и он слушал крики в честь своей победы с иным чувством, чем
минуту назад. Илбэча не убили, илбэч жив, а вот куда делся человек
Шооран, где растратилась его душа? Осталась в тюремной камере или
истёрлась по бесконечным оройхонам, очерствела и ожесточилась среди
чёрствых и жестоких людей? Или её задавила великая идея, долг,
превративший его из человека в илбэча? Тогда понятно, почему никто не
может любить его. Проклятие Ёроол-Гуя здесь ни при чём, просто такой
подвиг выше человеческих сил...

Узкая ладошка Ай легла на его плечо. Ай присела позади, прислонилась к
его спине лбом. Шооран знал, что она делает так в минуту сильной
усталости, но всё-таки было очень похоже, что его хотят утешить. Тем
более, что уставать сегодня не с чего, весь день они провели на одном
месте.

-- Сейчас пойдём, -- сказал Шооран и натянул второй башмак.

В прошлый раз башмаки убитого жали ему, а эти были впору, словно на
него и сшиты.

Ай как всегда с готовностью вскочила, но вдруг покачнулась и,
ухватившись за Шоорана, опустилась обратно.

-- Никак, -- сказала она. -- Ноги устали.

Шооран глянул на тонкие как тростинки хохиура ноги Ай, перевёл взгляд
на осунувшееся лицо. Сколько же дней она ничего не ела? Пять? Или
может быть, семь?

-- Сиди здесь, -- сказал он. -- Я сейчас принесу еды.

Шооран осмотрел гарпуны: трофейный и свой, во время драки лежавший
среди вещей, подумал и взял оба. Приготовил связку факелов,
изготовленных из смолистого туйвана (Только в этом дурацком краю людям
могла прийти в голову мысль -- жечь дерево!). Проверил экипировку,
усмехнулся мрачно: судьба заставляет отрабатывать всё, даже чужие
штаны -- а потом направился к ближайшему из неразорённых мокрых
оройхонов. Подошёл к зеву шавара, запалил драгоценный факел и,
выставив его вперёд, шагнул в глубокий нойт. Мелькнула мысль:
Ёроол-Гуй рядом -- вынырнет, запрёт в шаваре -- и прощай илбэч. Но
делать нечего: Ай, ослабевшая от голода, сидит возле узлов и терпеливо
ждёт, когда он вернётся с добычей.

Ледяная мозглость охватила его со всех сторон, липко сгустилась на
лице, даже факел словно притух и казался не так ярок. Первые камеры и
проходы, обысканные охотниками вдоль и поперёк, Шооран миновал не
останавливаясь. Заблудиться он не боялся, за много лет привык
ориентироваться в тёмных коридорах, а вот нойт, поднявшийся уже
выше пояса, пугал его. Не страшно схватиться с видимым врагом, а
сейчас Шоорана не оставляло ощущение, что зазубренные клешни тянутся
к животу, готовясь распороть глухой жанч, смять кольчугу. Идти сквозь
едкую кисельную густоту оказалось трудно, Шооран умолял пол подняться
выше, но коридор, расширяясь и сужаясь самым причудливым образом,
подниматься наверх не желал. Зато с одного из выступов стены, мягко
всколыхнув смоляную недвижность нойта, скользнула неприметная тень.
Скорее всего, это была тукка, Шооран не успел рассмотреть. Зверёк исчез
в слизи быстрее чем это можно представить. Шооран наугад ткнул
гарпуном, хотя и понимал, что нырнувшего зверя ему не достать.
Неожиданно остриё не встретило дна, так что потерявший равновесие
Шооран едва не окунулся в нойт лицом. Впереди был скрытый жижей провал
в нижний ярус. Обычно они встречались в пещерах, а этот расположился
ровно посреди прохода.

Осторожно ощупывая путь, Шооран двинулся мимо провала. Получалось, что
сбоку вполне можно пройти, если, конечно, выдержит камень. Но Шооран
не успел вступить на узкий мостик. Что-то обхватило его ногу и сильно
потянуло вглубь, к залитой нойтом яме. Шооран рванулся, ударил
острогой -- мимо! Невидимый хищник продолжал тянуть.

Одним гарпуном Шооран упёрся в противоположную стену, другим
продолжал беспорядочно бить, стараясь поразить невидимую опасность.
Лишь бы там был не уулгуй! Никто не знает, как бороться с бледным
уулгуем, и потом... уулгуя нельзя есть... хотя сейчас об этом не
стоит мечтать.

Очевидно, зверь понял, что Шоорана вниз не сдёрнуть, потому что
хватка ослабела -- хищник начал всплывать. Воспользовавшись
мгновением, Шооран отскочил от провала, вновь натянув привязь. Нойт
над ямой нехотя взволновался, оттуда уродливым цветком выперли четыре
шипастые клешни. Две из них тут же скрылись, а верхняя пара осталась
над поверхностью. Время от времени клешни нетерпеливо щёлкали, словно
рехнувшийся музыкант бил в костяную доску. Гвааранз уверенно двигался
вперёд, туго натянутый осязательный отросток вёл его точнее, чем
крошечные глазки.

Как всегда в минуту гибельной опасности сознание Шоорана раздвоилось:
какая-то часть продолжала бороться, уже не ради добычи, а за саму
жизнь, и в то же время появился сторонний, словно ничем не рискующий,
наблюдатель. Он с любопытством следил за происходящим, успевая
оценить и предугадать ситуацию. "Теперь стоит поступить так..." -- не
торопясь, размышляло воспарившее сознание, и оставшееся внизу тело
успевало поступить именно так, а тягучего времени хватало на всё,
кроме страха и паники. Они придут потом, ежели ему удастся выбраться
на волю.

Выждав, когда гвааранз приблизится, Шооран рванулся вперёд.
Пружинящий ус помог ему, Шооран удачно миновал ждущие клешни и упал
прямо на притопленную спину твари. От толчка гвааранз осел на дно,
это спасло ноги Шоорана от бешено работающих плавательных перьев. И
вновь Шооран успел хладнокровно обдумать ситуацию, подробно объяснить
самому себе,что сейчас гвааранз стащит его со спины упругими
осязательными усами, и что надо делать, чтобы этого не произошло.
Прежде чем обхватившие его вибриссы вновь напряглись, Шооран
подтянулся к голове зверя, погрузив обе руки в нойт, нащупал бугорки
ушедших под панцирь глаз и на две пяди вогнал в один из них
оставшийся в левой руке гарпун. Теперь ему было за что держаться, и,
выхватив нож, Шооран принялся наносить удары, стараясь поразить
уцелевшие глаза и сочления вибрисс. Гвааранз заметался, клацая
клешнями и растопырив острые перья. Движения его стали беспорядочными,
ослабевший ус соскользнул с ноги Шоорана. Гвааранз замер.

Убедившись, что зверь мёртв, Шооран с трудом оторвался от панциря,
нащупал ногой потонувшие в нойте усы и потащил тело, цепляющееся
клешнями за неровности дна. Через несколько шагов увидел сбоку
свет, свернул туда. Выбраться наружу через узкое отверстие под
потолком оказалось невозможно, зато при свете Шооран сумел зажечь один
из уцелевших факелов. Спалил сидящих на стенах зоггов, осмотрел
добычу. Гвааранз был велик. Вряд ли его удастся вытащить наружу
целиком. Обычно охотники обрубали мешающие клешни и, ухватив за усы,
буксировали остальное к выходу. На усах гвааранза нет острой кромки,
за них удобно тащить. Но Шоорану всего нужнее были именно клешни --
только там есть съедобная, хотя и затхлая мякоть.

Шооран отделил клешни, перевязал из верёвкой, взвалил на спину,
придерживая левой рукой. Попытался было перехватить той же рукой
факел, чтобы правой волочить остальное, но понял, что сил не хватит.
Да и бросать уцелевший гарпун тоже нельзя, мало ли кто может
встретиться на обратном пути. Ну и пусть их... мясо он донесёт, а
панцирь, ножи перьев и остальные богатства пусть достаются шаварным
тварям. Переняв факел в правую руку, Шооран двинулся к выходу.

Ай ждала его на прежнем месте. Шооран бросил чадящий огарок факела,
поднял мешок с вещами, сказал хрипло:

-- Если можешь -- идём.

Ай пошатываясь поплелась за ним. Они пришли на тот оройхон, что Шооран
высушил сегодня утром. Странно, неужели это было лишь несколько часов
назад? Шоорану казалось, что прошла вечность.

Оройхон лениво умывался. Вода выступала далеко не так обильно, как
бывало прежде, но всё же её хватало. Шооран влез в русло будущего
ручья, смывая зеленоватый нойт с одежды, саднящих рук, лица. Вымыл
добытые клешни, провозившись несколько минут расколол одну из них,
извлёк бледное мясо. Протянул Ай:

-- Ешь.

Какие-то люди, пришедшие сюда, чтобы вымыться и набрать воды,
остановились, глядя на жующих голодными глазами, но Шооран молча
достал скатанный хлыст и положил на самом виду. Гарпун не менее
красноречиво лежал поперёк коленей, и люди отошли, ничего не сказав.

Шооран разделал оставшиеся клешни, нарезал мясо, чтобы оно обветрилось
и не портилось так быстро. Потом повернулся к Ай:

-- Ну как теперь дела? Получше?

-- Харашо! -- проскрипела уродинка. -- Вкусна... Всигда такое принаси.




* * *




Вскоре они пробрались в земли Моэртала. Для этого Шоорану
понадобилось поставить три оройхона, а потом бежать через родившуюся
землю и прятаться в шаваре. Четыре часа он простоял в нойте, держа Ай
на руках и отпихиваясь он наползающей зубастой мелочи, после чего
ползти через заросли хохиура и вновь нырять в шавар. Таких обысков,
что устроили пограничники, ему ещё не приходилось видеть. Очевидно и
здесь в свалившихся бедствиях люди начали винить илбэча. Лишь через
день, отойдя от границы, они сумели затеряться в толпе земледельцев,
выгнанных засухой на промысел в мокрые земли. До самого мягмара
беглецы кочевали вместе с голодной толпой. О том, чтобы строить тут,
Шооран и не помышлял, понимая, что Моэртал может устроить всеобщую
проверку, и на этот раз бродяги будут помогать ему. Зато в первую же
ночь после конца праздника, когда берег опустел, Шооран выстроил
четыре оройхона. Он рискнул на такое, потому что за день до этого во
время всеобщего, хотя и не больно весёлого гуляния глашатаи прокричали
новый закон: отныне запрещалось находиться на мокром в одиночку.
Шооран благодарил предусмотрительную судьбу за то, что она подарила
ему Ай. Облавы прошли как на мокром, так и на сухом, но хватали
только одиночек, и пара бродяг благополучно вышла из опасной зоны.

В стране вана облав не было, но и здесь народ говорил, что стало
слишком много земли, и воды на всех не хватает. Мягмар и в самом деле
случился не обильным, а это значит, что в конце года снова будет
засуха. Теперь Шооран и сам видел, что дело не обошлось без его
помощи. Значит, действительно, господь поскупился, создавая мир, и
илбэч добавляет к нему лишь землю, но не воду. Так что люди будут
погибать как и прежде, но уже не от тесноты, а от голода. Что ж, пусть
будет так. Но прежде он сотрёт само воспоминание о далайне.

Пользуясь безлюдьем берегов в первую неделю после мягмара, Шооран
совершил рейд вдоль берегов вана и скрылся в краю изгоев. Здесь уже
привыкли, что сказочник появляется вскоре после мягмара, и никто не
удивился его приходу.

Шооран и Ай шли по знакомым местам, по единственному во всей ойкумене
куску земли, где их ждали. Выровненная, крепко утоптанная тропа
проходила по вершине поребрика, справа и слева изгороди щетинились
рёбрами погибших рыб, но пешеходам ничто не угрожало -- гладкий
костяной поручень спасал руки и одежду. Поручень был поставлен
Шоораном ещё в те времена, когда он жил здесь. С тех пор многие
оройхоны украсились удобными дорогами, и, если бы не голод последних
лет, их было бы ещё больше. Но сейчас голод кончился, пушистые кисти
цветущей хлебной травы просовывались даже внутрь оград, а на
шестилетних туйванах свежей листвы было не разглядеть из-за кумача
лепестков. Наступал первый сытый месяц, и путешественники шли в гости
к Тамгай. Тяжёлая набухшая обувь -- в руках, босые ноги отдыхают,
касаясь тёплого камня, а язык уже ощущает вкус наыса, которым их
будут кормить, потому что первого хлеба ждать ещё целую неделю.

И тут Ай остановилась и села на обочину, спустив ноги с поребрика.

-- Я ни пайду.

-- В чём дело? Что-то случилось?

Шооран обвёл взглядом окрестности, высматривая, что напугало Ай. Да
нет, всё в порядке... хотя... ведь отсюда уже должна быть видна
палатка. Вон разбитый тэсэг, и туйван на его верхушке зацвёл, но из-за
камней не выглядывает синеватый полог из рыбьей кожи... Может быть,
Тамгай переставила палатку?

-- Я сейчас! -- сказал Шооран, опустил на дорогу вещи и побежал.

Палатки не было. Исчезла и тонкая, в один прут оградка, отделявшая
поле Тамгай от соседнего участка, и Порхоэн, хозяин того поля, возился
подле туйвана. Увидав Шоорана, Порхоэн выпрямился и, не дожидаясь
вопросов, сказал:

-- Нет их. Умерли. Голод был страшный, вот мальчишка и не выдержал. А
она, должно полагать, в далайне. Сам посуди, как ей без сына жить?
Земля, вот, мне досталась. Земли теперь много, да не кормит она.

Шооран молча слушал, неосознанно кивая головой, потом повернулся,
побрёл к ждущей на дороге Ай. Нигде не задерживаясь, они миновали
сухие земли. Шооран молчал, и Ай не требовала объяснений. Лишь когда
они остановились, чтобы обуться на пороге мокрых земель, Шооран
произнёс:

-- Это Ёроол-Гуй, -- и Ай кивнула согласно.

А ведь на самом деле это не Ёроол-Гуй, а проклятие илбэча. Легко
рассуждать, что люди будут умирать как и прежде, но только от других
причин. Нет ничего обыденней смерти, гибель посторонних незаметна, с
ней не трудно примириться, её легко планировать. Но илбэч должен
знать, что первыми будут гибнуть его близкие. Благодарение судьбе, что
живая Яавдай приносит ему больше мук,чем могла бы причинить её
смерть! Проклятие бьёт больно, но уж зато теперь ему нечего терять!

Шооран мрачно усмехнулся. Сколько раз он говорил себе эту фразу, но
судьба всякий раз находила, как уязвить его. Значит, найдётся что
терять и впредь. А пока будем мстить за прошедшее и будущее.




* * *




Отсюда легко было подойти к оконечности залива, куда он не мог
добраться с той стороны. Три ночи Шооран работал, ставя по четыре
оройхона за раз, а днём скрывался на только что выстроенных оройхонах.
Первые сутки, пока нойт не затянул шавар, там можно было легко
спрятаться. Если кто-то и обыскивал новые земли, то в нижний ярус
шавара он не совался. Всё это время Ай была рядом с Шоораном. Покорно
ждала отвернувшись, послушно бежала, по приказу пряталась, хотя до
судорог боялась шавара.

Что делалось за спиной, Шооран старался не знать. Разумеется, там
рушилась с трудом созданная граница, вновь из диких земель открывался
путь в страну изгоев. Шоорана беспокоили только две вещи: как бы не
попасть ненароком на глаза людям и не встретиться во время днёвки с
Ёроол-Гуем, которому тоже вход сюда не заказан.

Расправившись с северо-западным заливом Шооран пересёк страну, вбил
три оройхона в случайно уцелевший боковой заливчик, а затем собрался
на юг. Но прежде надо было немного поправиться с хозяйством, и Шооран,
настроив суваг, вышел к людям. Два дня он ремонтировался, готовясь к
новым походам, а вечерами пел, собирая не слишком обильное подаяние.
Всего на отдых Шооран предполагал отвести не больше недели. Пока голод
отступил, и люди сыты, надо как можно больше строить. Потом, когда
болота переполнятся толпами истощавших людей, там уже не развернёшься.

Но на утро третьего дня возле временного лагеря появилось полдюжины
воинов.

-- Вы оба пойдёте с нами, -- сказал командир, глядя мимо Шоорана.

-- Я сказитель! -- возмутился Шооран. -- Ээтгон разрешил мне свободно
ходить по всей стране, в том числе и по мокрым местам. К тому же,
вспомнил он, -- сегодня общий день, на мокрое могут выходить все.

-- Ты видно с алдан-тэсэга свалился, -- фыркнул командир. -- Дни
илбэча давно отменены. Кто их будет соблюдать, когда голод? А
правитель Ээтгон как раз и приказал разыскать тебя.

-- Я не пойду, -- сказал Шооран и сел на склизкий камень. -- Если
правитель возжелал послушать мои истории, он не должен бояться
промочить ноги.

Солдаты растерялись. С полминуты они переминались с ноги на ногу, не
зная, что делать, потом командир послал одного из воинов с донесением.
Шооран, орудуя костяной иглой, починял прохудившийся жанч. Через
полчаса прибежал запыхавшийся гонец, прошептал что-то на ухо старшему.
Командир недоумённо пожал плечами, но ничего не сказал. Шооран
продолжал рукодельничать.

И он добился своего: из-за тэсэгов показался Ээтгон.

Уже давно молодой правитель не появлялся на людях без охраны, но сюда
он пришёл один, телохранители остались возле поребрика. Ээтгон был
одет в цамц из соломенной пряжи и такие же тонкие, пряденные штаны.
Башмаки с шипами, взятые, вероятно, у кого-то из солдат, нелепо
смотрелись на его ногах. Сделав знак цэрэгам, чтобы те удалились,
Ээтгон присел на корточки напротив Шоорана.

-- Здравствуй, сияющий Ээтгон, -- произнёс сказитель.

-- Здравствуй, -- серьёзно ответил Ээтгон. -- Я хотел говорить с
тобой.

-- Говори.

Но Ээтгон молчал, и Шооран вернулся к рукоделью. Он успел накрепко
заштопать последнюю дыру, когда Ээтгон медленно проговорил:

-- Ты, должно быть последний настоящий бродяга, для которого нет
жизни на сухом...

-- Почему же? -- не согласился Шооран. -- Есть ещё неисправимые. Хотя
их немного.

-- И среди них -- илбэч, -- заключил Ээтгон. Он помолчал и добавил: --
Я хотел говорить с илбэчем.

-- Ничем не могу помочь.

-- Можешь. Ты наверняка встречался с ним. Если он человек, то он сидел
среди охотников и бродяг, слушая сказки о Ване. И вы ещё не раз
встретитесь, ведь вы оба ходите по мокрому, а мокрых земель осталось
так мало. Значит, он услышит всё, что ты скажешь ему. Так передай:
пусть он перестанет строить. Людям больше не нужна земля, им нужен
далайн.

-- Вместе с Ёроол-Гуем?

-- Ёроол-Гуй -- неизбежное зло. Но Многорукий -- это далайн, а без
него нам не прожить. Можно одеваться в солому и шерсть бовэра, можно
обойтись без чавги и научиться обрабатывать кожу, не вымачивая её в
нойте. Мы научимся делать инструмент из костей умерших родителей и
забудем, что такое хитин и рыбий клей. Но мы не сможем существовать
без воды.

-- Ты, должно быть, пересох, живя в алдан-шаваре, и забыл, что в
далайне нет воды. Я её доставал только на сухих землях.

-- И всё-таки, это так. Хотя влага далайна мало похожа на воду, но
вода заключена в ней. Просачиваясь через поры камня, влага очищается и
выступает на сухих оройхонах чистой водой. А нечистая часть
превращается в нойт и выходит на мокром. Так полагают мудрецы, и в
этом есть резон. Иначе, как объяснить, почему во время мягмара, когда
вскипает далайн, источники наполняются водой?

-- Я вижу, ты обзавёлся придворными мудрецами? -- заметил Шооран. --
Прежде ты смеялся над ними. Я думаю, мудрецы говорят то, что ты
хочешь от них услышать, ведь их хлеб в твоей руке. Измыслить можно
всё, что угодно. Может быть, наоборот, мягмар происходит оттого, что
пришла вода.

-- Это не измышления... -- Ээтгон покачал головой. -- Сейчас многие
полагают, что засуха происходит оттого, что земли стало много, а воды
не прибавилось. Это не так. Мудрецы не зря едят хлеб, они сосчитали --
воды стало меньше. Дюжину лет назад -- ты должен это помнить -- таких
засух не случалось. Тогда далайн был огромен, занимал пространство на
четыре с половиной двойных дюжин оройхонов, а сухих оройхонов
насчитывалось только четыре двойных дюжины. Вот воды и хватало. Но с
тех пор суша выросла вдвое, а далайн усох в шесть раз. Сегодня каждый
новый оройхон несёт беду. Ещё немного, и вода не достанется не
только полям, но и людям.

-- Это правда? -- прошептал Шооран.

-- Да. Следующая засуха будет ещё страшнее, потому что один из четырёх
заливов высушен полностью, да и от остальных осталось одно название.
-- Ээтгон потёр переносицу и остро взглянул на Шоорана. -- Я впервые
не знаю, что делать. Я не знаю, известно ли правителям других стран
то, что я рассказал тебе, не знаю, надо ли сообщать им об этом. Не
знаю, говорить ли народу правду или держать его в неведении целый год.
Мне неведомо, о чём думает и что собирается делать илбэч. Возможно, у
него свои резоны и ему наплевать на людей. Но мне-то на них не
наплевать! Я не могу убить илбэча, ведь тогда, рано или поздно
появится новый, и всё начнётся сначала. Мне надо, чтобы этот илбэч
перестал строить. Тогда, может быть, что-то удастся спасти.

-- Я... -- сказал Шооран. -- Я обещаю. Я не знал... Но я пройду по
всему побережью. Сначала здесь, потом у вана, у Моэртала, а если
потребуется, то и в диких землях. Илбэч услышит. Я обещаю... Новых
оройхонов не будет.

-- А говорить ли людям правду -- решишь ты! -- закончил Ээтгон. --
Всё-таки, мы оба учились у Чаарлаха, но он всегда выделял тебя.




* * *




Так кончается жизнь. Однажды оказывается, что всё, тобой сделанное не
просто бесполезно, но наполнено злом. Твоя любовь убивает, забота
несёт гибель. Твои хлопоты смертельны, и сам ты страшнее, чем дюжина
многоруких дьяволов. И вот, когда жизнь кончилась, последний, открытый
для всех выход оборачивается тупиком. Далайн не примет тебя, и шавар
для тебя закрыт, ибо в момент твоей смерти родится новый илбэч.
Спасибо мудрому Тэнгэру, он предусмотрел всё. Судьба заставит тебя
существовать сегодня, завтра, и когда начнётся голод, и вернётся
тщедушный мягмар, и ещё много дюжин лет.

Шооран и Ай кочевали во владениях Моэртала. Когда год лишь клонился к
середине, здесь было проще прокормиться. Во-первых, у рачительного
Моэртала и подданные жили побогаче, а во-вторых, здесь оставался
последний значительный клочок далайна, и бродяги боялись Ёроол-Гуя.
Два других залива представляли собой длинные ленты шириной в один
оройхон, а здесь далайн расширялся до трёх оройхонов. Загнанный бог
действительно укрылся здесь, но последнее время он выныривал редко, и
чавга на берегах росла без помех. Но теперь, когда год близился к
завершению, побережье переполнилось гибнущими людьми. Ээтгон оказался
прав -- прежние засухи не шли ни в какое сравнение с нынешней. Уже три
месяца не было урожая, а недавно прошёл слух, что родники у подножия
суурь-тэсэгов высохли. Трудно сказать, чем бы это кончилось, если бы
Моэртал не организовал выдачу воды. Дюжина цэрэгов с полными бурдюками
выходила к поребрику каждого мокрого оройхона и безданно наливала воду
подошедшим. Немедленно образовались очереди. Порядок в них
поддерживался самими бродягами, нарушителей вышвыривали вон, а чаще --
просто убивали. Цэрэги в эти схватки не вмешивались.

На юге, где одонты вана вздумали по старой привычке продавать воду,
вспыхнул бунт, вскоре переросший во всеобщую резню. На севере тоже
было неспокойно. В диких землях, оставшихся на развалинах империи
братьев некому было запасать хлеб и воду. Тамошних жителей первыми
ударило несчастье, и, не видя иного выхода, они пошли на штурм
костяной стены. Их встретили удары пик и залпы татацев. Моэртал
недаром скупил у братьев всю их артиллерию. Война голодных
превратилась в жуткое побоище, и вновь шавар захлёбывался, будучи не
в силах пожрать столько тел сразу. Что творилось в земле изгоев,
никто толком не знал, но Шооран был уверен, что Ээтгон успел
подготовиться к чёрным дням, запас и хлеб, и воду, и укрепил
границу, опрометчиво стёртую невежественной злобой илбэча. Вероятно,
и там раздаётся заранее запасённая вода, а может даже по крохам
выделяется хлеб, взятый в начале года в виде налогов.

Моэртал хлеба не выдавал, позволяя тем из подданных, кто не помыслил
о себе заранее, погибать от голода. Чавга не могла прокормить всех,
люди слабели и мёрли, словно зогги от свежей воды. Среди бродяг
появились случаи людоедства.

В этой круговерти бывший илбэч со своей подругой жили лучше многих. Ай
умела с первого взгляда определить, прячется ли под слоем смешанного с
грязью нойта чавга, или всё вокруг недавно перекопано, и новые клубни
появятся лишь через две недели. Шооран стал охотником, удачливо бил
жирха и, случалось, приносил тукку или небольшого парха. Крупные
хищники теперь почти не встречались в шаваре, им не давал вырасти
Ёроол-Гуй, так что самую большую опасность представляли зогги. Их
легко выжечь факелом, но тогда можно сразу распрощаться с надеждой на
приличную добычу: тукка панически боится огня.

Но так или иначе, профессиональным бродягам на мокром всегда легче,
чем случайным людям.

На эту ночь Шооран увёл Ай с мокрых мест на приграничную полосу.
Намедни ему удалось взять в шаваре парха, и теперь надо было
разбираться с навалившимся изобилием. Чтобы мясо не протухло, его
следовало прожарить до хруста, а это можно сделать лишь на аваре.

Ай с плоской костью в руке присматривала за шипящими на камне
кусками, Шооран резал мясо на тонкие ломти и думал. Вспоминал
жутковатую сцену, что наблюдал сегодня утром. Они тогда шли
вдоль далайна, высматривая, не найдётся ли что-нибудь полезное
для их походного хозяйства. Умирающий далайн ничуть не отличался от
далайна великого, с тем же пренебрежением он вышвыривал на берег
населявшую его мразь. Людей на берегу почти не было, и Шооран невольно
обратил внимание на одинокую фигуру, разделывающую неподалёку от
кромки прибоя рыбу. Это была обычная, никчемная рыба, каким даже
названий не придумывают за полной ненадобностью. Её плавники не
годились ни на крючки, ни на иглы, чешуя не отличалась от всякой иной
чешуи, и вообще, было неясно, что могло заинтересовать добытчика в
этой твари. Лишь подойдя поближе, Шооран понял: человек ест. Он
отрезал от растерзанного бока рыбы куски розоватого, сочащегося жидкой
кровью мяса и тут же, давясь и чавкая, пожирал их.

-- Зачем? -- невольно вырвалось у Шоорана.

Человек поднял мутный взор и невнятно произнёс, кривя наполовину
парализованный рот:

-- Вкусно. Только рот колет, губы как чужие. А так вкуснятина,
никогда такого не едал. Что же, одному Ёроол-Гую сладко кушать? -- и
он снова погрузил почти уже непослушные руки в чрево добычи.

Такое случалось всё чаще: изголодавшиеся люди набрасывались на
валяющуюся вдоль берега рыбу, желая хотя бы умереть сытыми. Многие из
них успевали рассказать о чудных видениях, что их посещали, и о дивном
вкусе отравы. Эти рассказы передавались из уст в уста, и волна
самоубийств росла с каждым днём.

Тогда у них ещё не было парха, и Ай, проходя мимо рыбоеда, сглотнула,
завистливо глядя на него. Шооран поспешил увести Ай. Через несколько
шагов он оглянулся. Рыбоед лежал возле освежёванной туши, пытаясь
скрюченной рукой вырвать хотя бы ещё один кусок. Конвульсивные
движения становились всё реже и бессмысленней.

Теперь Шооран размышлял, а не создадут ли массовые самоубийства новую
религию. Уж больно привлекательна такая кончина для изголодавшегося
человека. Тогда берег опустеет быстрее, чем можно надеяться.

-- Скоро мягмар, -- произнёс Шооран задумчиво, -- как вода появится,
пойдём в дикие земли. Там, считай, никого не останется. Огородим
большой участок поближе к далайну. Соседей подберём хороших, я знаю
таких. Алдан-шавар закроем, будем там хлеб хранить. Наыса насушить
можно много. А воду в бурдюках хранить, как вино. Авхая бы
промыслить, из него бурдюк хороший будет.

-- Ага, -- подтвердила Ай.

-- Моэртал воду в ямах хранит. Заранее выдолбил и налил. Запасливый он.
Говорят, у него там и бовэры живут. Нам тоже надо будет так сделать.
Выдолбим ванну как для макания ухэров, просмолим, чтобы вода не ушла,
и отведём туда ручей.

-- Ага.

-- Весной, глядишь, и у нас бовэры заведутся, а нет -- так у Моэртала
купим пару и сами разведём. Соседей только надо подобрать, какие и
работать умеют и за себя постоять. Я кое-кого уже присмотрел. Вот
заживём -- и с хлебом, и в водой, и с мясом.

-- Ага! -- согласилась Ай.

За последний год уродинка сильно изменилась, хотя ничуть не выросла.
Зато она стала чаще и осмысленней говорить, а ела всё, не отвергая
сухих произрастаний. Когда жизнь наладится, она будет хорошей
помощницей. Вот и сейчас, беседуя с Шоораном, Ай не забывала
переворачивать подсохшие ломтики.

Пяток человек, хорошо одетых, но измождённых до крайности,
остановились неподалёку, пристально глядя на шипящее на камне мясо.
Люди были вооружены, но уже по тому, как они держали гарпуны и копья,
было ясно, что это не охотники и не цэрэги, а обычные крестьяне,
согнанные голодом с бесполезной земли.

-- Гля!.. -- сказал один. -- Мясо!

Второй, стаскивая на ходу новенький жанч, шагнул к Шоорану.

-- Слушай, парень, продай? Ну хоть чуть-чуть... У тебя же много.

Шооран молча покачал головой и, чтобы сразу положить конец неприятной
сцене, извлёк на свет хлыст. Тонкий ус словно сам собой развернулся и
задрожал тонко посвистывая. Обычно при этом всякий нежелательный
разговор немедленно прекращался, но сейчас, верно, нервы у мужчины не
выдержали, и он, вместо того, чтобы поскорее отойти, лишь отступил на
шаг и закричал, размахивая копьём словно палкой:

-- Сволочь! Мразь вонючая! Зажрались на нашей крови, мясо впрок
готовите, а ты помирай! Да?!

-- Что ты?.. Оставь... -- дёргал его за рукав пожилой крестьянин, но
тот, что с копьём вырвал руку и с криком: "Га-ады!.." -- кинулся на
Ай, которая спешно запихивала в торбу последние куски.

Ай проворно отпрыгнула, но сзади оказался жгущий авар. Ай метнулась в
сторону, и в этот миг крестьянин неумело, словно сноп соломы насаживал
на вилы, ткнул её копьём.

-- Не-е-ет!.. -- вопль сам вырвался из груди Шоорана.

Хлыст перечеркнул нападавшего, рванулся, расплёскивая обрывки
праздничного жанча, ярко спрыснутые кровью, и рухнул на второго
мужика, замершего словно изваяние и даже не пытавшегося защищаться.
Пятеро людей были изрублены прежде чем успели хоть что-то предпринять
для своего спасения, лишь пожилой миротворец успел крикнуть: "Не
надо!", -- то ли Шоорану, то ли ещё своему приятелю.

Шооран нагнулся к упавшей Ай, отнёс в сторону от авара, уложил,
распахнул жанч, чтобы осмотреть рану. Отёк ещё не появился, рана на
тщедушном тельце, в котором не было ничего женского, казалась
ссадиной, даже не слишком глубокой, но Шооран видел, как пузырится при
дыхании кровь, значит каменный наконечник задел лёгкое. Шооран
встряхнул флягу. Промыть рану? Но Ай захочет пить, а воды больше нет.
Хотя...

Шооран подбежал к убитым. У старика нашлась почти полная фляга. Когда
Шооран вернулся, Ай лежала раскрыв глаза.

-- Потерпи, -- сказал Шооран. -- Я тебя вылечу.

-- Не-е, -- едва слышно выдохнула Ай, и кровь тут же окрасила
бесцветные губы. -- Я умру. Но это ничего, ты ведь не любишь миня.

-- Я тебя люблю, -- запоздало произнёс Шооран.

-- Не... Ты так придумал, потому что тебе некого любить.

Ай закрыла глаза.

Шооран промыл рану, наложил чистую повязку и сидел рядом с Ай,
отирая с губ выступающую кровь, до тех пор, пока она не перестала
течь.




* * *




Ждущий мягмара далайн был непривычно тих. Шооран подошёл к самому
краю, опустился перед бездной на колени. Разжал руки...

-- ...тебе отдаю я лучшую из женщин...

Потом долго стоял с поникшей головой, пока случайный бугор не обдал
его липкой влагой. Выброшенный ыльк впился в полу жанча, дёргая
суставчатым телом. Лишь тогда Шооран поднялся.

-- За что? -- спросил он. -- Я же отказался...

Новый бугор выплеснул к его ногам клочья хитинового волоса и
уродливых стеклянистых существ. Существа беспомощно дёргали ломкими
ногами, пихая друг друга.

-- Говоришь, это не ты? -- крикнул Шооран в далайн. -- Это вы вместе!

Он быстро пошёл прочь, движением хлыста проламывая просеку в зарослях
косо растущего хохиура. Он искал людей. Те, что убили Ай -- сами
мертвы, но есть и другие и они ничем не отличаются от тех... Дрожащая
от нетерпения рука физически ощущала, как хлыст передаёт ей мягкое
сопротивление рассекаемой человеческой плоти. Какая-то женщина в
одиночку ковырявшая чавгу, увидела Шоорана и охнув, поспешила прочь.
Шооран дёрнулся было за ней, но вдруг остановился.

-- Ничего... -- процедил он. -- Я расплачусь со всеми разом. Вы
отняли у меня Ай, теперь мне действительно нечего терять.

Шооран осмотрел своё снаряжение, с удивлением обнаружил за спиной
мешок, а в нём нашёл прибранное Ай мясо и чужую флягу. Запасов должно
хватить до мягмара, а там он позаботится, чтобы это был последний
мягмар.

Ночью в далайне возникло шесть оройхонов.

Весь день озверевшие цэрэги уничтожали всех, кто казался хоть немного
подозрительным. Обнищавшие земледельцы помогали им, избивая друг
друга. В несколько часов мокрые оройхоны опустели, на болотах остались
лишь отряды цэрэгов. И всё же, на следующую ночь появилось ещё три
оройхона, а потом ещё три. Они появлялись прямо на глазах у мечущейся
стражи, которая тщетно пыталась открыть илбэча.

Днём Шооран прятался в пустых шаварах только что построенных
оройхонов, ночью выползал к берегу и, накрывшись костяным панцирем
бронированной рыбы, работал. Он работал лёжа у самого уреза влаги,
которая обдавала его с ног до головы, а однажды кто-то из пробегавших
цэрэгов даже споткнулся о его убежище.

Ёроол-Гуя Шооран во внимание не принимал. Откуда-то пришла
уверенность, что ход жизни переломился, и теперь не Многорукий
охотится за ним, а он травит загнанного бога.

И всё же долго так продолжаться не могло, и Шооран испытал облегчение,
когда во время очередной днёвки увидел, что нойт в пустом шаваре
прибывает на глазах. Наверху наступил мягмар. Шооран выполз наружу и
легко затерялся в оборванной и грязной толпе, привычно потащившей с
берега кость и хитин. Шооран шёл вместе со всеми, волоча на спине
сослужившую добрую службу костяную скорлупу.

На сухом, когда толпа рассеялась, Шооран помылся в пробудившемся
ручье, привёл в порядок одежду и, бросив ненужную кость -- такую
всегда можно подобрать на берегу -- отправился к землям вана, где не
ждал таких слаженных и всеобщих облав.

Облавы действительно оказались не страшными, очевидно каждая из сторон
полагала, что илбэч орудует с противоположного берега, а может быть,
властители просто не сумели договориться о совместных действиях и
посылали солдат больше для очистки совести. Так что Шооран, когда
закончился мягмар, легко мог ставить по три, а то и по четыре оройхона
в ночь. Он забыл о времени, не вёл счёт оройхонам и, лишь когда далайн
не послушал его, понял, что ещё один залив перестал существовать, и
значит, вновь надо возвращаться к Моэрталу или идти через весь мир,
где возле владений Ээтгона находится другой конец узкого канала,
когда-то занимавшего полвселенной. Теперь далайн нигде не расширялся
хотя бы до двух оройхонов, и где-то там, в слишком узких для него
трещинах беспомощно метался ослабевший Ёроол-Гуй.

За три недели спокойствие не успело сойти к Моэрталу, мокрые оройхоны
были переполнены войсками, хотя они всё нужней были в других местах, а
среди самих цэрэгов не утихали толки, что неуловимый илбэч и не
человек вовсе, а злобный дух шавара, и встреча с ним несёт гибель не
илбэчу, а тому, кто ловит его.

Шооран, сам служивший у Моэртала, преотлично знал, как расставляются
дозоры, и где прячутся секреты, так что сумел, исползав на пузе
полоройхона, пробраться к далайну. Последний секрет обойти не
удалось, и Шооран снял его, хладнокровно зарезав двоих цэрэгов.

Словно оправдываясь перед самим собой за лишние убийства, Шооран
принялся поспешно строить. Истерика первых дней прошла, Шоорану уже не
хотелось убивать своими руками, зато появилось спокойное убеждение,
что лучше всеобщая гибель, чем такая жизнь. И Шооран строил,
расчётливо экономя силы, чтобы их хватило до самого конца. Вопль
ужаса, разнёсшийся по окрестностям, когда стало ясно, что никакие
предосторожности не уберегли далайн от илбэча, сменился разбродом.
Кто-то кинулся запасать воду и снимать недозревший хлеб первого
урожая, другие пребывали в прострации, третьи продолжали ловить
илбэча, но правильной осады уже не было.

Шооран по-прежнему скрывался в нижних ярусах свежевыстроенных
островов. Там его никто не пытался искать, слишком прочно
впечаталось в разум людей представление, что в шаваре человек жить не
может. Наружу Шооран выходил лишь в полной темноте. Сначала, пока
сгущались сумерки, подолгу ожидал у выхода, высматривая, нет ли
караулов, а если они есть, то где стоят. Теперь он, боясь надорваться
прежде времени, строил за ночь один-два оройхона, на зато делал это
каждую ночь. Он понимал, что стоит однажды не выйти наружу, и его
убежище окажется залитым нойтом.

Когда у него кончалась вода и пища, он, поставив остров, пробирался на
один из боковых оройхонов, ставших сухими, и ждал воды. На то, чтобы
вымыть сухую землю, воды ещё хватало, хотя её появление ничуть не
напоминало прежние потопы. Шооран наполнял обе фляги -- свою и чужую,
легко забивал пару одуревших от пресной воды тукк и переползал обратно
-- прятаться и готовить миру гибель. Людей для него не существовало,
были лишь фигуры цэрэгов, порой мелькавшие в смотровых окошках, когда
Шооран оглядывал перед выходом местность. О том, что делается в
населённых местах, Шооран не знал и старался об этом не думать.




* * *




Шавар, ещё на залитый нойтом, конечно сух, и в нём не трудно пройти до
самых глубин, но всё же у него мало сходства с алдан-шаваром жилых
земель. В алдан-шаваре царит вечный хотя и призрачный день, здесь же
-- ночь, которую нельзя назвать вечной только потому, что через сутки
шавар затянет липкой мерзостью, в которой утонет само понятие света и
тьмы. Но пока, что бы ни делалось наверху, в нижнем ярусе -- ночь.

Шооран проснулся в неурочный час. Шестым чувством он угадывал, что на
воле полдень и выходить нельзя. Приподнявшись на ложе, Шооран
всматривался и вслушивался, стараясь определить, что его разбудило. От
напряжения перед глазами поплыли цветные разводы, они кружились
смешиваясь и уплотняясь, образуя фигуры, и вскоре из темноты на
Шоорана глядел чёрный уулгуй, с которым илбэч так давно не виделся.

"Я сплю," -- успокоенно подумал Шооран и закрыл глаза.

Несколько минут он лежал, вслушиваясь в собственное ровное дыхание,
потом глаза сами собой разлепились. Уулгуй продолжал смотреть.

-- Зачем ты убиваешь далайн? -- спросил уулгуй.

-- Какое тебе дело до далайна? -- вопросом на вопрос ответил илбэч. --
Ты давно умер, тебя нет нигде кроме моей памяти, и раз мне не нужен
далайн, значит, его судьба не должна волновать и тебя.

Уулгуй покачал головой.

-- Ты ошибаешься. Я не умер и никогда не умру, хотя ты и пытаешься
убить меня. И я спрашиваю: зачем?

-- Так ты... -- Шооран судорожно глотнул, не в силах выговорить имя,
-- ...ты -- Многорукий?.. ты бог далайна?

-- Не всё ли равно, кто я? Может быть, я и в самом деле только эхо
твоих мыслей, возвращённое пустым шаваром. Но мои вопросы от этого не
меняются. Посмотри, что ты сделал с миром! Я устроил вселенную, дав
ей закон и порядок. Всему были положены границы -- даже мне, и
большинство людей жило, не зная страха шавара.

-- Ты положил границы не только шавару, но и людям. Твои правила,
границы и авары сковали их. Я был в тюрьме и знаю: лучше вообще не
жить, чем жить в темнице.

-- Ты был наказан, сидел среди собственного кала и жрал тухлятину, а я
давал людям столько хлеба, мяса и вина, сколько могла принести земля.
Не я виновен, что вам было мало этого.

-- Я жил в алдан-шаваре и ел хлеб и мясо, сколько мог вместить.
Но я был заперт. Не только моим делам, но и словам была положена
граница, братья решали за меня, когда мне надо рисковать, а когда
пребывать в неге. Я сполна хлебнул сладкой жизни и знаю: лучше вообще
не жить, чем жить так.

-- Это твои слова, но что скажут остальные люди, захотят ли они
пропадать по чужой указке? Ведь даже каторжники разбежались не все.
Кто дал тебе право решать за других -- жить им или умирать?

-- Люди, ставшие бовэрами, недостойны жалости. Мне нет до них дела.

-- Я вижу, добрый илбэч, ты ещё страшней, чем я. Думающий как ты,
может и победить, а если бы люди пережили тебя, то ты остался бы в их
памяти великим богом. Тогда нас стало бы трое: старик, сделавший всё и
не делающий ничего, я -- его тень и истинная суть, и ты -- предвечный
и единосущный сын и вместе с тем -- лучшее из творений, пришедший во
имя любви и убивший мир. Жаль, некому будет полюбоваться на такую
троицу. Но запомни, илбэч, я сделаю всё, чтобы этого не случилось. Я
долго уходил от тебя, дальше отступать некуда.

Тяжёлый удар прилетел извне в самые глубины шавара. Шооран вскочил,
стряхивая остатки сна. Звук был слишком и безнадёжно знаком: на
оройхон выходил Ёроол-Гуй. А потерявший бдительность илбэч спал в
самой глубине шавара!

Не было времени думать, что это конец, что спасение немыслимо, и
любые попытки -- бесполезны. Шооран побежал, спотыкаясь о неровности
необработанного пола и ударяясь о выступы стен. Он благополучно
выбрался в верхний ярус, хотя это не имело никакого значения, у
Многорукого было достаточно времени, чтобы занять весь оройхон.

Шооран давно потерял ориентировку, бежать приходилось наугад, выставив
вперёд руки, чтобы не раскроить себе голову. Такое передвижение
напоминало не бег, а смешные подпрыгивания. Хотя смеяться не стоило --
снаружи доносилась привычная какофония разрушения: плеск влаги,
скрип, скрежет и треск ломаемого камня.

Красный, почти невидимый в темноте отблеск обозначил стену. Там мог
быть выход, и Шооран, не раздумывая, свернул туда. Он очутился в одном
из залов с окнами под потолком. Вечерний свет нехотя рассеивал здесь
тьму, кровавил нагромождение пористых глыб на полу. Одно из окошек
было достаточно широким, чтобы мог пролезть человек. Шооран вскочил на
кучу камня, прыгнул, раскровянив руки вцепился в края лаза. Ему
удалось заклиниться в узком отверстии, перехватить руки и наконец,
изодравшись об острые края и распоров жанч, выдраться наружу.

Он очутился на вершине одного из суурь-тэсэгов. Близился вечер,
небесный туман переливался всеми оттенками карминового, алого, рыжего
и бордового. Наступала та минута, когда мир кажется залитым кровью.
Всё это отложилось в памяти за то мгновение, пока Шооран оглядывался,
выбирая, куда бежать дальше. Ёроол-Гуй был совсем близко, но ещё не
достиг этого, крайнего из суурь-тэсэгов. Шооран не удивился
медлительности противника, как не поразился и тому, что вообще сумел
вылезти из-под земли. Если он останется жив, у него будет время
призадуматься на досуге. Шооран не оценивал ситуации, ни о чём не
думал, он просто обнаружил себя бегущим по склону, и ноги сами
выбирали направление: прочь от ползущего Ёроол-Гуя и, по возможности,
влево, где проходит спасительный поребрик. Земля, не успевшая
осклизнуть нойтом, удобно ложилась под ноги, ни один валун не
подвернулся под стопой, никакая ямка не заставила споткнуться.

"Убегу!" -- запела радостная мысль.

Поребрик приближался с каждым шагом, а Ёроол-гуй двигался непривычно
медленно и словно вслепую. Одним прыжком Шооран перемахнул поребрик,
поскользнулся на нойте, которого здесь хватало с избытком, упал, но
тут же вскочил и закричал ликующе:

-- Что, гадёныш, не вышло?!

Потом он замер и попятился. То, что он увидел, нарушало все законы,
вросшие в плоть за две дюжины лет, что прожил он на свете. Ёроол-Гуй
полз по двум оройхонам сразу, не обращая внимания на прежде
неприступный поребрик. Также переливалось тело, взлетали и падали
щупальца рук, хлюпал нойт и плакал камень.

Происходящее напоминало дурной сон, и словно во сне Шооран побежал.
От былого воодушевления не осталось и следа, но всё же он бежал
старательно и быстро, как бегал множество раз до того. Ёроол-Гуй полз
следом, медленно, очень медленно, но всё же быстрее, чем может бежать
человек. Новый поребрик появился почти сразу, оройхон, по которому
метался Шооран, выходил на далайн углом, и поребрики были близки.
Шооран ничуть не удивился, что Ёроол-Гуй был и здесь. За четверть часа
мир вместе со всеми привычными законами полетел кувырком.

Ёроол-Гуй двигался рывками, очевидно и ему непросто давалось
происходящее. Иногда он замирал, и тогда Шооран увеличивал дистанцию,
но затем преследователь выстреливал вслед беглецу несколько рук разом
и сокращал расстояние. Один раз гибкая рука шумно упала впереди,
преградила дорогу, растопырив липкие пальцы, каждый из которых был
похож на многоногого жирха, но Шооран, метнувшись с полуразрушенного
тэсэга, сумел перескочить её, на задев отростков.

Никчемной помехой замаячил впереди поребрик, Шооран, не глядя,
перелетел его и побежал дальше, уверенный, что Ёроол-Гуй не
остановится и здесь. Путь ему преградил чёрный, шелушащийся
окалиной камень. В лицо пахнуло жаром. И хотя трезвое сознание
услужливо шепнуло, что дальше дороги нет, Шооран вспрыгнул на авар, и
лишь боль от ожогов заставила его отступить.

Последний поребрик Ёроол-Гуй не перешёл. Очевидно, и сейчас он не мог
удаляться от далайна больше чем на один оройхон. В набегающей тьме
нервно плясали бесконечные руки, плоть собиралась в хлюпкие
холмы, плохо различимые в этот час.

Шооран подошёл на шаг ближе, хотя к самому поребрику выйти не
осмелился. Почему-то он был уверен, что сейчас Ёроол-Гуй вытаращится
на него главными глазами, но ничего подобного не произошло, бог,
продолжая слепо шарить руками, повлёкся прочь.

Лишь теперь "трезвое" сознание смогло отвлечься на посторонние мысли.

"Откуда здесь авары?" -- запоздало подумал Шооран.

Пока позволял свет, он огляделся. Оройхон, куда он попал, был знаком
ему, хотя за последние годы разительно изменился. Но всё же, случайно
уцелевшие детали, мелкие подробности позволяли узнать его. Вот выступ
на поребрике, похожий на косо торчащий зуб. Вот оставшийся прежним
большой авар, прозванный "Дымным жирхом".

Шооран стоял на сухой полосе, погружающийся в ночь оройхон перед ним,
когда-то назывался Свободным.

Сухая полоса была пустынна. За последние годы люди пресытились
сухостью, теперь здесь никто не жил, тем более, что много лет кряду
по этому месту проходила граница.

Шооран огляделся. Где-то поблизости прежде стояла их палатка. Здесь
ничего нельзя было оставлять без присмотра, поэтому даже навес на
день скатывался и уносился с собой. Но шесть колышков, на которых
навес держался, считались домом. Теперь эти костяшки, конечно, не
найти. А вон там, возле холодного тэсэга, жил Боройгал. Однажды он
вбил в верхушку тэсэга огромную зазубренную кость. Может быть, задумал
что-то строить, но трудолюбия хватило лишь на один столб, а может
быть, просто желал похвастать своей могучестью. Костяга так и осталась
торчать из камня. Когда Боройгала не было поблизости, мальчишки
влезали на тэсэг, старались качнуть столб, а потом хвастались, что
это почти удалось. Кость и сейчас торчит там: нелепый признак того,
что здесь жили люди.

Шооран поднялся на тэсэг, обхватил кость руками, качнул несколько
раз и одним рывком вытащил. Бросил глухо стукнувшую кость, сел, свесив
ноги с тэсэга.

Но как, всё-таки, он очутился здесь? Ведь он начинал строить с
самого дальнего конца узкого далайна. Сколько же времени он провёл
один, и что творится за пределами этого пустого куска суши? Впрочем,
бог с этим, главное, что он дошёл сюда, и от всего необъятного далайна
остался ничтожный клочок, который можно прихлопнуть одним ударом.
Вернее, можно было бы прихлопнуть, если бы там не скрывался Ёроол-Гуй.

"Берегись, если прежде в далайне не останется места для тебя!" --
возгласил некогда старик Тэнгэр. Шооран помнил эти слова и надеялся,
что когда далайн начнёт иссякать, исчезнет и Ёроол-Гуй. События
последних месяцев, казалось, подтверждали это. Но вот, от далайна
остался последний квадрат, а Многорукий цел и даже обрёл новые
свойства.

А если бросить это дело, оставить всё как есть? Конечно, Ёроол-Гую
стало тесно плавать, но ведь глубина далайна не измерена и, значит, в
нём хватит места. Человечество тоже не погибнет. Те дюжины людей, что
переживут смуту, наладят иное существование. Они будут жаться на
нескольких оройхонах вокруг пятна животворной слизи и восхищённо
любить благодетельного Ёроол-Гуя. Весь остальной мир превратится в
пустыню, лишь в первый месяц после мягмара там будет слабо сочиться
вода. А когда люди вновь расплодятся сверх возможного, новые изгои
будут уходить не на мокрое, а скрываться в пустыне. Во всяком случае,
там будет много места, и для всякого найдётся свой алдан-шавар.
Разбойники станут отнимать воду у караванов, идущих на крест Тэнгэра
за камнем, или совершать набеги на жилые земли. Цэрэги начнут
неутомимо преследовать бродяг; для охраны сохнущих полей потребуются
татацы, на восьми мокрых оройхонах опять начнут скрести рыжий харвах,
а здесь, на бывшей Свободной земле устроят каторжные мастерские.

Всё будет как прежде, только мельче и поганей. Он не желает прозябать
в таком мире, и что бы ни твердили жаждущие спасения, так жить он им
не позволит. Словно бродяга Мозолистая Пятка он не может остановиться,
а должен всё время идти вперёд. Пусть никто кроме сказочника не верит,
что бродяга пробил стену, но сказочник должен верить, иначе не стоило
начинать рассказ.

Смешно, до самого почти никто не мог заподозрить его, ведь он
сказочник, а сказочник обязан быть добрым! Вот Чаарлаха подозревали.
Но тогда илбэча считали благодетелем, а сейчас его именем проклинают.
Жаль, что доброта не имеет никакого отношения к происходящему. Путь
должен быть пройден до конца в любом случае. Это и есть главное
проклятие илбэча. Он не остановится и никогда не увидит унылого мира,
какой воображал только что. Пусть тот мир, если сумеет, появляется
после смерти последнего чудотворца. Утром он пойдёт строить.




* * *




К далайну Шооран вышел до света. Ёроол-Гуй затих, убравшись в глубину,
и Шооран двинулся в путь, опасаясь, что на сухой полосе его может
обнаружить патруль, если, конечно, они сохранились в рухнувшем мире.

Далайн словно в начале веков продолжал свой размеренный танец.
Противоположный берег был почти неразличим в дымке, и, если прищурить
глаза, можно внушить себе, что мир ещё не начинал меняться, а ты --
первый илбэч, готовящийся творить землю под любопытными взглядами
дурня Бовэра.

Шооран глубоко вздохнул, собираясь с силами.

Надо строить. Как?.. На голове у Ёроол-Гуя? И всё же, строить надо.
А если он погибнет, то пусть скучный мир завтрашнего дня появляется
без него.

С первого мысленного усилия Шооран почувствовал сопротивление, словно
он пытался перегородить далайн, разрезав его на части. Но что-то в
этом сопротивлении подсказывало Шоорану, что оно не бесконечно. Далайн
вздулся, влага заметалась, взлетая клочьями пены, стараясь уйти из-под
сжимающей её воли строителя. Шооран не отпускал. Должно быть, со
стороны это выглядело до ужаса нелепо: человеческая песчинка
корячилась на краю бездны, надсаживаясь в безмолвном крике, словно
поднимая неизмеримую тяжесть, хотя в руках у неё ничего не было. Зато
впереди начали возникать искажённые очертания суурь-тэсэгов.

И немедленно Шооран почувствовал ответный удар. Шооран ждал этого
удара и только потому не был раздавлен. Удары всё более мощные
сыпались один за другим, Шооран дёргался, словно его била падучая,
хрипел, брызгая кровью, выступившей из-под сжатых зубов, но работы
не бросал. Он не пытался защищаться от атак беснующегося внизу
Ёроол-Гуя, стремясь лишь сохранить выстроенный призрак.

На мгновение силы борцов пришли в равновесие, затем чудовищный бог
проломил тонкую окаменевшую корку и устремился к берегу.

Шооран не побежал. Он продолжал строить, если можно назвать
строительством бессмысленное сжигание самого себя перед лицом куда
более могучего разрушения.

Разрывая себя о тонущий и вновь возникающий камень, Ёроол-Гуй тянулся
к илбэчу. Их разделяло не больше дюжины шагов, справа и слева хищные
руки уже легли на оройхон, словно бог хотел обнять строителя, прижать
его к себе всеми руками. Кольцо сдвигалось, но всё же Ёроол-Гуй не мог
окончательно сжать его. Илбэч не делал ничего для своего спасения, он
атаковал сам, и это сберегало его верней всякой защиты. Руки, готовые
раздавить илбэча, срывались в наплывающий камень, и всё больше их не
выныривало обратно. С громовым треском обрушилась часть берега, и тут
же всё бушующее пространство разом затвердело, Ёроол-Гуй исчез под
изломанными пластами камня.

Какое-то время Шооран не помнил себя, лишь потом обнаружил, что сидит
на том самом месте, где стоял утром, но облака над головой сияют
слепящим полуденным светом. Шооран смотрел туда, где прежде
простирался далайн. Никакого оройхона там не было: ни суурь-тэсэгов,
расположенных через равные промежутки, ни вычерченно-ровных
поребриков, а только уродливое нагромождение камня, вспоротого
страшной агонией мира. Человек затерялся бы в этом хаосе словно зогг в
чешуе парха.

Шооран сидел, ни о чём не думая, ни о чём не беспокоясь. Сидел так
впервые за много лет. Он заслужил это право -- его труд и труд многих
поколений илбэчей -- закончен.

В стороне раздались голоса, шум.

Надо же, кто-то ещё жив, и в нём осталось достаточно любопытства,
чтобы пойти взглянуть на могилу Ёроол-Гуя. Ну что ж, пусть идёт.

Шооран не встал с камня, даже не переменил позы, лишь запахнул
поплотнее жанч. Пусть пришедшие видят всё, что здесь было -- больше он
прятаться не станет.

Отряд в две дюжины цэрэгов пробирался вдоль перепаханного катаклизмом
места. Заметив Шоорана воины быстро перестроились полукругом, выставив
нацеленные копья. Шооран глянул в лицо предводителю. Это был Ээтгон.
Ну конечно, кто ещё мог сохранить хоть какой-то порядок в той
круговерти, что бушует сейчас на оройхонах.

-- Здравствуй, брат, -- сказал Шооран.

-- Здравствуй... илбэч, -- произнёс Ээтгон, чуть помедлив. -- Ты
всё-таки сделал по-своему. А я надеялся, что уговорил тебя тогда.

-- Так ты знал?

-- Кто мог знать? Я догадывался. Это мог быть ты или дурочка Ай.
Больше некому. Вы появлялись, и начинала рождаться земля. Уходили -- и
возвращалась тишина. Надо быть слепцом, чтобы не заметить этого. Или
вы думаете, я не знал, что творится в моей стране? Я давно решил для
себя, что илбэч -- один из вас.

-- Ты прав, это я был илбэчем, -- сказал Шооран спокойно. -- И что ты
намерен предпринять теперь? Прикажешь меня казнить? Казни, мне всё
равно. Мне безразлично, осталось ли в силе проклятие Многорукого или
рассыпалось вместе с ним. Я сделал своё дело, теперь мне безразлично
всё. Дальше решаешь ты.

-- Я ещё не знаю, что делать с тобой, -- задумчиво произнёс Ээтгон, --
но отсюда ты пойдёшь вместе со мной. Отдай оружие.

Шооран пожал плечами и показал пустые руки.

-- Всё там, -- кивнул он в сторону развалин.

-- Тогда идём, -- Ээтгон повернулся, уверенный, что Шооран и без
принуждения последует за ним.

-- Великий Тэнгэр, что это? -- воскликнул один из солдат.

Мир озарился всполохами. Небесный туман, всегда спокойный, пришёл в
движение, заволновался, словно испарения далайна, когда ветром
мягмара их заносит в сухие края. Светящиеся разводы заполонили
небо, в одну минуту можно было наблюдать желтизну утра, серебро дня и
багрец вечера. Краски сливались, перемешиваясь и вновь разъединясь.
Отсветы бродили по задранным кверху лицам.

-- Смотри!.. -- прохрипел Ээтгон. -- Что это? Отвечай! Это же твоих
рук дело, ты должен знать! Ты знал, да? Отвечай!

Шооран молча покачал головой.

-- Если... если что-то случится, -- сдавлено произнёс Ээтгон, -- ты
умрёшь первый.

-- Что-то уже случается.

Небесный туман начал меркнуть. Разводы мутнели, гася друг друга. Но
темнее не становилось, откуда-то просачивался другой свет, не
слепящий, но позволяющий видеть не хуже, чем днём. Потом над
оройхонами прошёл порыв ветра, словно на миг вернулся мягмар, и клочья
вечного тумана потащило куда-то вбок. Мгновение облачная пелена
сопротивлялась, затем небо лопнуло и сквозь рваные дыры проглянуло
иное небо, светло-серое, под стать спокойному свету, льющемуся оттуда.

Все головы были задранны в зенит, поэтому бегущего гонца заметили,
когда он был совсем рядом.

-- Повелитель! -- крикнул он, задыхаясь. -- Стена Тэнгэра -- упала!




* * *




Водяная пыль, что в течение последних суток почти непрестанно
сыпалась с нового неба, сменилась частыми крупными каплями, и авары
закурились влажным паром. Теперь всякому было ясно, что раскалённые
прежде камни хотя и медленно, но остывают, и костяная дорога, которую
приказал строить Ээтгон, скоро будет не нужна.

Ээтгон, так и не сменивший грубого наряда, в каком ходят по мокрым
землям, стоял в клубах густого пара. Струйки воды стекали по коже
жанча. Шооран, остающийся в странном положении наполовину пленника,
наполовину -- опасного божества, стоял позади.

-- Во всяком случае, от жажды не умрём, -- сказал Ээтгон, сгоняя с
лица воду. -- Ванны переполнены, скоро придётся спускать излишки в
ручьи. Бовэры будут довольны.

-- У тебя и бовэры остались? -- спросил Шооран, вспомнив умершего от
голода тёзку.

-- У меня всё осталось.

Что ж, так и поступает рачительный хозяин. Без бовэров худо придётся
всем, а детей можно нарожать новых.

В тумане обрисовалась приближающаяся фигура.

-- Дошли до конца! -- раздался голос. -- Только там обрыв!

-- Не думай, что пойдёшь первым, -- предупредил Ээтгон. -- Только
вместе со мной. Я не знаю, что ты там приготовил для нас.

Пропустив вперёд троих солдат, он кивнул Шоорану, а затем сам шагнул
на костяной мостик.

Настил, скользкий от падающей воды, пружинил под ногами. Местами
кость успела обуглиться, там идти было легче, хотя приходилось
следить, чтобы подгоревшая опора не обломилась под ногой. Шаг за шагом
группа преодолевала прежде недоступное пространство. Через полчаса
они выбрались на застеленную площадку, где уже стояло несколько
человек.

-- Ух ты!.. -- выдохнул кто-то из вновь пришедших.

Неизмеримо огромный простор открывался перед ними. Земля простиралась
на множество оройхонов. Конец её терялся в недоступной взгляду дали.
Но прямо перед ногами оройхон, на котором они стояли, вертикально
обрывался вниз. Глубину провала было невозможно измерить, глаз
отказывался оценивать такую высоту. Шооран почувствовал, как его
против воли качнуло к обрыву, и поспешил перевести взгляд на более
отдалённые предметы. Там росли деревья и причудливо извивался ручей.

Шооран недоумённо потряс головой. Если эти деревья ростом хотя бы в
половину взрослого туйвана, то значит ручей расплескался в ширину на
двойную дюжину шагов. А длину его не стоило и представлять. Да какой
же оройхон вместит подобное! Или это далайн нижнего мира? И вообще,
внизу не замечалось никакого порядка, не было ни одного прямого угла,
ни единой ровной линии. Всё изогнуто, прихотливо, свободно. Вряд ли
там есть квадратные оройхоны.

Дождь прекратился, высокое небо недавно потемневшее, вновь посветлело,
затем в облаках образовалась прореха, и через неё глянуло третье за
последнее время небо: блестящее, чудесно-голубое и чистое, словно
лучший жемчуг маминого ожерелья.

-- Что ты скажешь на это? -- спросил Ээтгон.

-- Я не знаю, что ждёт нас внизу, -- сказал Шооран, -- но это наш
мир.

-- А где алдан-тэсэг? Куда делся Тэнгэр?

-- Какое нам дело до Тэнгэра? Он должен был сам подумать о своей
бессмертной жизни. У него было для этого достаточно времени. А нам
надо думать о себе.




* * *




-- ...это было твоё последнее слово, -- молвил Тэнгэр, -- и пусть
будет по-твоему. Но берегись, если прежде в далайне не останется
места для тебя!

И поскольку это действительно были последние слова, то Ёроол-Гуй
молча канул в глубине далайна и с тех пор не издал ни звука. Но если
бы он мог говорить, то сказал бы:

-- Ты хочешь меня уничтожить, о Тэнгэр! Но подумал ли ты, что вместе
со мной ты разом уничтожаешь половину вечного времени и половину
бесконечности, их обратную, тёмную сторону? Сможет ли твоя светлая
сторона существовать без меня, и на чём будет стоять алдан-тэсэг,
если не станет моей бездны?

Однако, последнее слово -- есть последнее слово, так что эти мысли не
были произнесены, и ни один сказитель ничего не поведал о них,
собравшимся послушать его в красный вечерний час.