ГЛАВА 10. "Счастье государства в руках поваров", -- дюжину раз прав мудрец, изрекший эту истину! Изысканный повар ублажает желудок государя и веселит его сердце. А из веселия государя напрямую проистекает благоденствие подданных и счастье государства. Горе народу, если изделия дворцовых кулинаров отягощают царственное нутро и вызывают колики и помрачение чувств. И что делать мудрому правителю, если царство его оскудело мастерами кухни, и вокруг одни неучи, от стряпни которых урчит в кишечнике? В таком случае, монарх, пекущийся о благе подданных, сам берётся за миски, ножи и вертела. Невежды полагают, будто хороший вертел можно выточить из кости. Мол мясо и прежде было на костях... Чужая кость сушит мясо! Шампур должен быть только деревянным, причём не из ветки, а из средней части смолистого ствола. Только тогда появится должная степень аромата. А вино? В сладком вине мясо можно тушить -- жирное, завернув в листья; к постному добавив мелко порубленной водяной травки -- а для вымачивания годится только кислый напиток из специально собранных недозрелых плодов! Владыка полумира, сияющий ван, да пребудут его ноги сухими, устало опустился на скамью и вытер перемазанные салом руки. Лишь на малой дворцовой кухне он мог быть самим собой, сюда запрещался вход кому бы то ни было, кроме двоих старых прислужников, весьма искусившихся в разведении огня: лёгкого соломенного, сухого угольного или ленивого, сытного пламени масляного светильника. Всякое горячее блюдо надлежит готовить на своём огне. На боку авара можно печь или томить варево в тонкой непрогорающей посуде, а для нежного искрящегося отвара нужна солома. Ван вздохнул. Не так часто он мог уединиться здесь, чтобы собственноручно приготовить обед для себя и двух-трёх любимых жён. Чаще государственные дела отнимали время, и приходилось довольствоваться стряпнёй поваров, хотя ни один из этих кулинаров не мог соперничать в поварском деле со своим повелителем. Ван был мастером редкостным, изысканным, умевшим при одном взгляде на сырые продукты представить вкус будущего блюда. "Съесть можно всё, -- любил повторять он, -- главное, как следует приготовить". Как-то в подтверждение этих слов он решил изготовить нечто съедобное из самой мерзкой вещи в мире -- из шаварного нойта. Целую неделю один из дворцов Царского оройхона смердел, словно авары мёртвых земель, но в конце концов государь добился своего: нашёл, что высушенный и умеренно прокалённый нойт обращается в серый порошок жгучего вкуса, оказавшийся великолепной приправой. Рецепт порошка ван хранил в тайне, помня, что "пожиратель нойта" -- оскорбление, которого не прощают даже гнилоеды. С тем большим удовольствием ван потчевал блюдами с секретной приправой своих гостей. Правда, сам он нойт больше не сушил, а лишь прокаливал высушенную субстанцию до нужного градуса. О кухне вана ходили легенды и анекдоты, а приглашённые на парадный обед одонты, вернувшись домой, вытрясали душу из слуг, требуя от них тех блюд, что вкушали за царским столом. Накормить дрянью так, чтобы все были в восторге -- в этом кулинария схожа с политикой. Есть у них и ещё одно сходство. Покойный отец царственного вана тоже не гнушался посещать кухню, но лишь с одной целью: положить в какое-нибудь блюдо ломтик выброшенной далайном рыбы, а потом поднести смертельное угощение неугодному царедворцу. Царствующий ван на пирах такого не позволял, не желая оскорблять искусство приготовления пищи, а в политике... почему бы и не угостить рыбкой чересчур прыткого деятеля?.. Вчера ван собирал Малый совет. Входили в него люди, не имевшие никаких должностей, и потому особо влиятельные. Малый совет обсуждал два вопроса: ход военной кампании и судьбу илбэча. С последним всё было ясно: чудотворец вновь появился в стране, и нужно было не выпустить его. Один за другим в восточных провинциях появились семь оройхонов. Они были не слишком удобны для управления и принесли только два сухих участка, но опытные баргэды, имевшие поручением предсказывать поведение илбэча, утверждали, что в действиях безумца видна система. Везде, где только можно, он сужал проливы, вероятно, для того, чтобы легче избегать Ёроол-Гуя. И хотя илбэча по привычке звали сумасшедшим стариком, ван был убеждён, что сегодня по стране ходит совсем другой человек. Мешать илбэчу ван не собирался, он давно воспринял мысль Моэртала, что строителя лучше оставить в покое; а вот аккуратно его направить -- необходимо. Если баргэды не врут, илбэч захочет перейти в землю старейшин или добрых братьев, чтобы сжать горловину последнего из широких заливов. Но этого не хотел ван -- илбэч должен строить здесь, преумножая ближайшие земли. Совету мудрецов ван внял и поставил караулы поперёк перешейка, где ещё недавно коптили огненные болота и торчал Торговый оройхон. Официально караулы были выставлены против изгоев, ведь ныне на этом месте не было никакой границы, страна старейшин принесла присягу и покорилась войскам, которые привёл туда одонт Моэртал. Отсюда-то и проистекала вторая забота и головная боль царственного вана. Безупречный Моэртал, которого не в чем было упрекнуть... Моэртал, который удачно управлял неудобной провинцией, а потом отказался от новых земель... Моэртал, который успешнее прочих воевал с изгоями... Когда возник вопрос, кого поставить во главе войск, выбор пал на Моэртала. Но тогда никто не думал, что удастся одержать столь полную победу и приобрести не просто пару оройхонов, а целую страну вместе с бесценным крестом Тэнгэра. Сегодня в руках прибрежного одонта провинция, превосходящая все мыслимые размеры, и войско восхищённое победителем. К тому же, как сообщают соглядатаи, в завоёванной стране осталось довольно своих баргэдов и даже цэрэгов, выживших под властью братьев. Все эти люди считают повелителем Моэртала, а ван как бы остался в стороне. Выходит, что победы одерживать ещё опаснее, чем подвергаться нападению. Рухнули границы, и не знаешь, куда обращать взор. На западе тоже не всё ладно: одонт Юхааз сообщает, что изгои вошли на угловые земли, а ведь их так недавно удалось усмирить! Ван поднялся, с удивлением глянул на передник, раздражённо сорвал его. Ладно, десерт пусть готовят повара, думать надо не только об обеде, иначе тебя самого съедят. Всё-таки кулинару проще предугадать, что сварится в его котле. Политическая кухня сложнее. Благородный Юхааз назначен западным одонтом после смещения Хоргоона и бунта его сынка. Выбор пал на Юхааза поскольку он глуп и беспредельно верен. Но едва изменилось соотношение сил, Юхааз прошляпил угловые земли. Два оройхона -- не шутка! Моэртала выбрали ибо он умён и талантлив. Но зато теперь он стал опасен, и решено призвать его на совет, осыпать почестями, а потом потихоньку угостить рыбой. А земли разделить на дюжину провинций и назначить новых одонтов: четверых от армии, ещё четверых из заслуженных баргэдов, а остальных из знати. Тогда они не смогут договориться и будут зорко присматривать друг за другом. Вот только на севере, где не кончается война, нужен хороший военноначальник вроде Моэртала, жаль, что его имя решено отдать Многорукому... Кулинария хороша ещё тем, что ненужную в данный момент приправу можно отложить до следующего раза. Увы, человек -- продукт скоропортящийся. Государь вымыл руки тёплой водой, распорядился насчёт десерта и приказал прислужникам нести обед в покои. Вкушение пищи не являлось столь священным действом, как её приготовление, так что великий самодержец успел выслушать несколько сообщений. Первое из них порадовало вана. Приближённый баргэд скользнул в зал, склонившись в царственному уху, прошептал: -- На востоке новый оройхон, -- затем, подчиняясь еле заметному движению, расстелил карту и показал, где именно родилась земля. Ван удовлетворённо кивнул. Он всё-таки опасался, что илбэч сумеет уйти во время мягмара, но чудотворец остался в стране. Хотя оройхон возник на восточных окраинах, а это значит, что правы мудрецы, предупреждавшие, что илбэч станет искать дорогу в древние земли. Всё-таки и длиннобородые на что-то годятся: несложно управлять тем, чьи поступки известны заранее. -- Удвоить караулы, -- повелел ван. -- Чтобы мимо и жирх не прополз! Но никого не убивать, ни единого бродягу. Заворачивать всех назад, и пусть идут, откуда пришли. Перед самым концом обеда чиновник принёс вторую весть: -- Пришли гонцы от Моэртала. Просят аудиенции. -- Отвести в зал приёмов, -- промолвил ван, встал и, не удостоив взглядом запечёные фрукты, вышел в сад. Не торопясь прошёлся среди деревьев. Спешить было нельзя, незачем посланцам знать, что государь ожидал их прихода. Это они должны ждать приёма и трепетать. Ван поднялся на тэсэг, что остался нетронутым с тех времён, когда знаменитый предок вызвал к жизни эту землю. Над тэсэгом возвышался старый как мир туйван. Морщинистый ствол казался вырезанным из камня. На корявых ветвях не было ни единого листа. Ван вновь вздохнул. Он надеялся, что после мягмара засохшее дерево оживёт, как уже бывало прежде. Но нет, туйван умер окончательно. А незадолго до того подох древний бовэр, на которого ходили любоваться все, допущенные на Царский оройхон. Зверь сильно одряхлел за последнее время, а тут ещё перед мягмаром небывало обмелели текущие по оройхону ручьи. Другие бовэры могли переползать с места на место, да и попросту потерпеть немного, а старик лишений не выдержал. В один год ван лишился двух диковин своего сада, и это огорчало его не меньше, чем тупость поваров. Однако, пора было идти. Ван вернулся во дворец, через потайное окно оглядел ждущих аудиенции. Посреди зала стояли четверо дюженников. Один из них держал в руках резной ларец. На секунду вана захлестнула странная смесь гнева и страха. Слишком уж это похоже на посольство, гонцы не должны приходить с дарами. И вообще, давно пора ввести в армии новое звание, а то смотришь и не знаешь, кто перед тобой: командир крошечного отряда или доверенное лицо, имеющее право говорить от имени своего одонта. Взгляд государя задержался на ларце. Чётко представилось, что внутри лежит заряд харваха, а эти четверо -- убийцы, подосланные Моэрталом. Хотя цэрэг, который держит ларец не похож на смертника, слишком уж явно он глазеет по сторонам, не умея скрыть удивление, очевидно он впервые здесь. Значит, можно пойти и выслушать, что скажут гонцы. И, в любом случае, быть благосклонным, иначе Моэртал может заподозрить неладное. Ван прошёл в зал, уселся на троне. Шуршащий полог взвился под потолок, открыв царскую особу глазам ожидающих. Дюженники опустились на колени. -- Говорите, -- кивнул ван. -- Одонт Моэртал послал нас к сияющему вану, чьи ноги не ведают сырости... -- начал старший из дюженников. "Будет просить пополнений, -- подумал ван. -- Не дам." -- ...неусыпные заботы ослепительного и величайшего вана, -- повторял дюженник заученный текст, -- позволили одержать победу, однако управление столь большой провинцией недоступно одному человеку, а местные баргэды хоть и многочисленны, но доверия не вызывают. Одонт, ваш вечный слуга, просит прислать в помощь должное число опытных чиновников, которые могли бы достойно блюсти интересы светозарного вана... Ван растерялся. Моэртал сам просил о том, что хотели навязать ему власти. Дюженник, между тем, продолжал: -- Кроме того, велено сказать следующее: во время мягмара на побережье провинции был выброшен волной многорукий зверь уулгуй. Одонт Моэртал исполненный верноподданнических чувств, посылает пресветлому вану его царское достояние! Молодой дюженник шагнул вперёд и открыл ларец. Там лежал белый костяной обруч. Он был чуть меньше, чем те два, что хранились в сокровищнице, и ван с радостью подумал, что неудобствам со слишком просторной короной приходит конец. -- Я слышал, -- произнёс ван, -- что в казне старейшин хранилась ещё одна корона. -- Мы не нашли казны, -- виновато сказал дюженник. -- Подземелья пусты, противник украл всё задолго до нашего прихода. -- Говори дальше, -- разрешил ван. -- Прочая кость сейчас снимается с тела зверя и вскоре будет доставлена сюда. Одонт Моэртал почтительнейше просит дозволения оставить себе третью часть дисков, как то было принято в прошлые времена. Забирать третью часть дисков было законным правом одонта, в чьей провинции найден чёрный уулгуй, поэтому ван благосклонно кивнул и вновь залюбовался искрящейся белизной кости. Всё-таки жизнь не так мрачна: что-то уходит, но взамен появляются новые радости. А Моэртала он пока обождёт угощать рыбой -- такого слугу следует поберечь. -- Я слышал, провинция переполнена изгоями, -- спросил ван гонцов. -- Как одонт намеревается бороться с этой угрозой? * * * Весь мягмар Шооран и Ай пробатрачили на побережье. На хлеб Шооран мог заработать и сказками, но он решил пока не раскрывать своего имени и поменьше бывать на виду. Семь оройхонов, поставленные до мягмара, отсекли большой юго-восточный залив, куда Шооран собирался заманить Ёроол-Гуя, прежде чем уйти к Моэрталу, чтобы там взяться за почти нетронутые просторы далайна. Но как всегда борьбе с Многоруким помешали люди. Шооран не ожидал застав возле Торгового оройхона, ведь теперь это была центральная часть страны. Впрочем, встреча с цэрэгами окончилась благополучно: путников всего-лишь остановили и предложили поворачивать обратно. -- Там и без того полно бродяг, -- глядя пустыми глазами, произнёс цэрэг. -- Лезут днём и ночью. Так что, проваливайте. -- Мы не изгои, -- возразил Шооран. -- И, потом, мы идём в страну старейшин, а не оттуда. -- Тем хуже. Говорят -- проваливай, пока цел. Шооран и Ай покорно повернули назад. Во время перебранки Шооран успел заметить, что посты развёрнуты на юг, значит, охранник лжёт, цэрэги поставлены не против беженцев. Возможно, дальше есть вторая цепь караулов, но эти явно следят, чтобы никто не ушёл к Моэрталу. Неужто удачливый одонт настолько зарвался, что вздумал отделяться? Должен же он понимать, что завтра далайн может отступить, и он окажется лицом к лицу с противником. Если он этого не понимает, то будет наказан. Отойдя на безопасное расстояние, Шооран как обычно оставил Ай промышлять чавгой, а сам вернулся и создал оройхон, которым должна была начаться широкая дорога к кресту Тэнгэра. Об этом оройхоне и докладывали великому вану за обедом. Выстроить дорогу не позволил Ёроол-Гуй, послушно зашедший в залив. Шооран, посетовав, что не сумел вовремя перебраться на другой берег, поспешно отошёл на запад, между делом создал клочок земли там, а потом решил идти через страну изгоев и добрых братьев. Что-то там происходило непонятное, слухи доходили странные и противоречивые, и Шоорану хотелось самому посмотреть, чем обернулась его месть Жужигчину. Ай на вопрос, согласна ли она идти обратно, протянула привычное: "Я с табой...", -- и они пошли. На западе путь тоже был перекрыт, но Шооран был готов к этому и довольно легко прошёл через заставы, тем более, что здесь цэрэги действительно стояли лицом к противнику и не могли караулить каждого путника. В предутренний час Шооран и Ай проползли по зарослям хохиура и на рассвете были на угловых оройхонах. После того, как месяц назад илбэч высушил здесь последние огненные болота, война вновь пришла к многострадальному дому старика. Суварг двинул армию изгоев и отнял угловые земли у вана. Впрочем, на самих оройхонах это никак не отразилось. Так же рос хлеб, в тех же палатках жили земледельцы, получившие звонкий титул "свободных изгоев". Как только не переименовывают мужика власти, а он почему-то так и остаётся мужиком! Шооран шёл по поребрику сухого оройхона. Строил этот оройхон Энжин, но высушил его Шооран, давным-давно, больше шести лет назад. С тех пор он законно считал его своим и сейчас любовался молодыми туйванами, сгибающимися от первого обильного урожая. Только когда зацветут туйваны, можно считать, что земля родилась, а илбэч стал вровень с древними строителями. Через три года ему исполнится две дюжины лет, но задолго до этого он закончит вторую дюжину оройхонов. Теперь он знает, что легенды о Ване -- правда. Можно, если ты силён и открыл свой дар в юности, построить хоть шесть раз по двойной дюжине островов. Главный враг не Многорукий, а ты сам -- твоя усталость, боль, одиночество среди бесконечных толп народа. Народа, который не нужен тебе, также как ты не нужен ему. Важна лишь земля, вот эти туйваны, которые зацвели, где прежде тёк нойт. Шооран изогнулся над колючей изгородью, с трудом достал и подтянул цветущую ветвь, вдохнул чистый аромат цветов. Мягко отпустил стебель, долго стоял, глядя, как дрожат успокаиваясь цветы. Осторожно снял с отравленных игл ограды опавший лепесток, протянул его Ай. Личико уродинки сморщилось в довольной гримасе. Ай пристроила подарок в волосах, и алый лепесток оживил её лицо, сразу потерявшее мертвенный серо-зелёный цвет. -- Идём, -- сказал Шооран. -- Нам ещё много идти. Они шли по промежутку между оройхоном старого илбэча и первым сухим оройхоном Шоорана. Когда-то он мог бегать здесь, не глядя по сторонам, всё вокруг принадлежало ему. Теперь не стоило без лишней нужды спрыгивать с общей тропы. Хотя, когда навстречу идёт вооружённый караул -- лучше посторониться. -- Вот он! -- закричал человек, идущий впереди воинов. -- Это он хватал мой туйван! Патрульные настороженно и недовольно разглядывали Шоорана, и он в который уже раз подумал, что в стране изгоев изгоев как раз и не осталось, ночные пархи на удивление быстро привыкли к новой роли, а эти солдаты, судя по всему, никогда не мыкались на мокром, скорее всего, это настоящие цэрэги, вовремя смекнувшие что к чему и перешедшие на сторону сильного, чтобы сохранить своё положение. Прежде они знали бы, что делать с бродягой, а сейчас не вполне уверены и колеблются. С удивлением Шооран увидел, что среди цэрэгов возвышается огрузневшая, но всё ещё могучая фигура Боройгала. За поясом у палача красовался широкий резной тесак -- символ власти одонта. -- Я ничего не брал, -- произнёс Шооран. -- Я свободный изгой и иду по свободной земле. -- Не брал?! А это что?! -- крестьянин кинулся к Ай, ухватил её за волосы, стараясь вытащить лепесток. Шооран ударил хама по руке, оттолкнув так, что мужик отлетел на несколько шагов, врезавшись спиной в затрещавшую изгородь. -- Это опавший лепесток, -- сказал Шооран. -- Он ничего не стоит. Цэрэги без интереса следили за перебранкой и были готовы уйти, оставив владельца дерева самого разбираться с похитителем лепестка. Но тут вмешался Боройгал. -- Ты кто такой? -- спросил он Шоорана, глядя поверх его головы. -- Что-то мне твой голос знаком. -- Мой голос знаком многим, -- сказал Шооран. -- Я сказитель. -- Не-ет! Ты не крути. Я сказочки слушать никогда не ходил, но голосок твой мне очень знаком... Боройгал подошёл ближе, посмотрел на Шоорана с одной стороны, потом с другой, так, чтобы не было видно шрамов, стянувших правую щёку. Удовлетворённо хмыкнул. -- Шпион вана! Ты был здесь, когда исчез Хооргон. А теперь тебя подослали убить меня? Да? Не выйдет! Вяжите его! Шооран рванул из-под жанча хлыст, но Боройгал стоял слишком близко, чтобы можно было успеть раскрутить оружие. Шооран ударил Боройгала в лицо тяжёлой рукояткой, но копьё одного из цэрэгов вонзилось Шоорану в запястье, двое воинов повисли на плечах, Шоорана сбили с ног и, нещадно заламывая раненную руку, начали вязать. Ай, замершая в первую секунду, молча метнулась и вцепилась зубами в щёку упавшего Боройгала. Великан взревел и замахнулся кулачищем. Любую женщину такой удар убил бы на месте, но Ай оказалась слишком лёгкой. Она лишь отлетела в сторону, но тут же вскочила, шипя как рассерженная тукка и готовая вновь броситься в атаку. -- Беги! -- закричал Шооран. -- Беги к Ээтгону, пусть выручает! Ай развернулась и поскакала вдоль поребрика. Когда было нужно, её шлёпающая походка исчезала, и уродинка мчалась впереди многих. Иначе она не смогла бы вовремя удирать от Многорукого. -- Схватить! -- прохрипел Боройгал. Шооран, на спине у которого сидело двое цэрэгов, сумел извернуться и, зацепив ногой, уронить солдата, рванувшегося исполнять приказ. Пока тот поднимался, Ай унеслась далеко. "Лишь бы добежала до мокрого, а там -- уйдёт," -- подумал Шооран. Он-то знал, как бессмысленно ловить Ай в зарослях хохиура. Цэрэги сгрудились вокруг связанного Шоорана и принялись его бить. Не каждый удар достигал цели, иглы башмаков с трудом пробивали толстый жанч, но уже через минуту Шооран потерял сознание от боли. * * * Боройгал был назначен одонтом три дня назад. Конечно, в государстве изгоев слово "одонт" было как бы под запретом, но как ещё назвать человека, поставленного управлять приобретёнными оройхонами? Так что Боройгал с лёгким сердцем украсил себя костяным тесаком, а наедине с собой величал себя одонтом. Вообще-то, когда отряды ночных пархов вступали на угловые земли, Боройгал не думал о возвышении, а дрожал за свою шкуру. При трёх последних правителях он был палачом и затолкал в шавар немало изгоев, так что для страха основания были. Но потом он решил, что надо быть смелее. В конце концов, палачи нужны любой власти, а охотников на эту должность не так много. Поэтому, увидев Суварга, шествующего в окружении охраны, Боройгал громко крикнул: -- Здравствуй, правитель Суварг! Я рад тебя видеть! Нельзя сказать, что правитель Суварг тоже обрадовался этой встрече. Был в его прошлой жизни один шаварный закоулок, в который он не хотел бы пускать посторонних. До сих пор никто не спросил предводителя изгоев, как удалось ему не только вывести отряд из владений Моэртала и пройти затем половину страны, но и увеличить при этом армию изгоев чуть не вдвое. Бродяги считают, что им так повезло. Тэнгэр оставил мысли о вечном и позаботился о них. Нет, о них думал предусмотрительный Суварг. Не договорившись с одонтами такую операцию не провернуть. Но попробуй сказать об этом вслух, и клеймо предателя уже не смыть. А кто мог знать тогда, что отыщется эта страна, и сегодня он сможет говорить с ваном на равных и даже отнимать его земли? Тогда, чтобы выжить, пришлось кое-что обещать, да и выполнять обещанное. Своими людьми и своей страной он не поступился, а что до лазутчиков, проходивших с его ведома в области братьев, то надо было сохранять мир. Только как объяснить это увечным и калеченным членам совета, которые знают лишь чувство непримиримости? Даже Ээтгон среди этих закостеневших типов кажется гибким политиком. Ээтгон о многом догадывается и молчит, но если скандал выплывет, то и он окажется среди противников. А ведь пока на угловых оройхонах сидел запутавшийся в интригах Тройгал -- всего-то пара недель! -- связь с ваном шла через этого громилу, что, скверно улыбаясь, машет ему рукой. И Суварг кивнул благосклонно, а потом беседовал с палачом наедине и поставил его главным над этими оройхонами. И то сказать, соглядатая лучше держать на виду, да и связь с ваном так сразу рвать не стоит. Мало ли, что может случиться... Поимка Шоорана стала первым деянием Боройгала на высоком посту. Признав в Шооране своего давнего обидчика, Боройгал загорелся местью. Но, будучи палачом, он слишком хорошо знал, как быстро умирают жертвы даже в самых опытных руках, а Боройгал хотел мести сладкой и долгой. К тому же, публичная казнь сразу после назначения на должность, была нежелательной, а тайная, ежели секрет вдруг выплывет, вовсе грозила крупными неприятностями. Размыслив, Боройгал велел запереть пленника в подземелье, решив не торопиться с казнью. Первые сутки, а возможно и несколько -- счёт времени он потерял -- Шооран валялся в горячке, вызванной ядовитыми иглами. Всё тело вспухло, там, где иглы вонзились в плоть, образовались язвы, рана на руке нагноилась. Большую часть времени Шооран не сознавал себя. В темноте к нему приходил мёртвый уулгуй, уговаривал, звал в далайн. Шооран ругался на него и гнал, а вынырнув к действительности, промывал рану собственной мочой и вновь проваливался в бред. Всё же он выплыл и, очнувшись однажды, понял, что чёрный уулгуй отпустил его. С этого дня Шооран пошёл на поправку и начал замечать происходящее вокруг. Тюрьма была обустроена ещё при Хооргоне, причём сделана на совесть, по образцу темницы, оставшейся на Западном оройхоне. Так что, очнувшись, Шооран не мог сказать, каком из помещений насквозь знакомого алдан-шавара он находится. Углы были спрямлены, вход забран дверью, а стены и пол выложены плотно пригнанными костяными пластинами. Ногти скользили по гладкой кости, бессильные зацепиться хоть за что-нибудь. Сделано это было для того, чтобы скучающие узники не развлекались рытьём ходов в рыхлом камне. Подходить к двери не позволялось -- примерно посредине камеру перегораживала решётка, открыть которую можно было лишь снаружи. Изучив своё обиталище, Шооран вынужден был признать, что у Моэртала ничего подобного не было. Время от времени костяная дверь щёлкала, тюремщик вносил миску с водой и немного чавги или наыса. Шооран не знал, кормят его три раза в день или раз в три дня, время в глухом мешке остановилось, ни зрению, ни слуху было не за что зацепиться. Свет слизня, с которым входил тюремщик, казался ослепительным, но, уходя, сторож забирал его с собой. Любой человек в таких условиях скоро сошёл бы с ума, но Шооран, привычный к одиночеству, не сдавался. Он пел, рассказывал сказки и истории, воображая, что тюремщики сидят под дверьми и слушают его. Однажды дверь распахнулась с грохотом и появившийся сторож принялся налеплять на стены ярких слизней. Через минуту в камеру вошёл Боройгал. При виде потерявшего человеческий облик Шоорана его лицо растянулось в ухмылке. -- Сидишь, красавчик? Сиди. Как видишь, я не прощаю обид. Но я справедлив. Ты не убил меня, я не убиваю тебя. Или ты уже сам хочешь в шавар? Тебе помочь? Шооран молчал, не реагируя на слова. Боройгал вытащил небольшую коробку, осторожно потряс её. Обострившийся слух Шоорана уловил зловещий шелест. Перед ним было знаменитое орудие палача -- коробка с зоггами. -- Ты хочешь сыграть со мной в щелчки? -- проговорил Шооран. -- Идёт. Как будем играть -- в одежде или голые до пояса? "Щелчки" -- смертельная игра, на которую отваживались лишь самые отчаянные люди, потерявшие всякий интерес в жизни. Двое усаживались друг напротив друга, выпускали на гладкий камень пойманного зогга, затем один из самоубийц щелчком отправлял ядовитую букашку в лицо другому. Надо было, подставив ноготь, отпарировать удар, откинув разозлённого зогга обратно. Чаще всего, через полминуты жало вонзалось в цель, и один из игроков исходил криком под сочувствующими взглядами любопытных. Хотя случались мастера, которые перещёлкивались зоггом до тех пор, пока не погибал избитый зогг. Шооран никогда не чувствовал желания испытать в этой игре судьбу и собственную ловкость, особенно сейчас, когда просидев бог знает сколько времени в темноте, он полностью утратил точность движений. Но всё же, что-то в его голосе заставило Боройгала испугаться. Палач проворно убрал коробку. Некоторое время он грозил, хвастался, ругался -- Шооран думал об одном: останутся ли в камере слизни, когда Боройгал уйдёт. Наконец, распалившись до бешенства, но так и не решившись пройти за решётку, Боройгал выбежал из камеры. Шооран, с трудом дотянувшись, достал одного слизня и спрятал под жанч. Может быть служитель и заметил исчезновение светляка, но не придал этому значения, и в течение нескольких дней Шооран сидел при свете. Одно время он мучился идеей подкупить сторожей. При аресте цэрэги больше заботились, чтобы как следует побить Шоорана, а вот обыскали его небрежно, поскольку предположить, что у нищего бродяги окажется что-то ценное -- не могли. Так у Шоорана уцелели зашитые в рукав жанча заколки, когда-то принадлежавшие матери Бутача. Теперь Шооран раздумывал, а не предложить ли тюремщику белые полумесяцы в обмен на помощь в бегстве. Но чем больше вариантов он перебирал, тем яснее видел, что либо ему просто не поверят, либо заколки будут немедленно отняты. Сил на то, чтобы отстоять себя у Шоорана не было. По прошествии неведомых времён похищенный слизняк начал тускнеть и, наконец, полностью погас. Шоораном овладело уныние. Всё чаще он думал, что лучше бы вместо заколок скрыл в рукаве жало зогга. На освобождение он уже не надеялся, должно быть Ай не сумела выполнить его просьбы либо Ээтгон не посчитал нужным выручать человека, с которым он обещал всего-лишь не враждовать. Темнота и безмолвие гасили разум, и лишь Боройгал, сам того не зная, помогал выжить. Время от времени одонт спускался в подземелье и, усевшись перед решёткой, подолгу говорил: издевался, старался запугать. Пугать Шоорана было нечем, зато эти посещения позволяли не сойти с ума. Шооран ждал приходов врага, стараясь уязвить его хотя бы словом. Палач не понимал иных выражений, кроме грубых, так что весь расчёт сводился к тому, чтобы выбрать время, когда сказать гадость. -- Боройгал, ты мелкий жирх, -- говорил Шооран в самый, казалось, неподходящий момент, и мучитель давился монологом, принимаясь рычать: -- Я сотру тебя в порошок! В харвах пересушу! -- Давай, -- соглашался Шооран. -- В своей норе и жирх кусается, а ты тут в родном шаваре. Боройгал заходился проклятиями и убегал, а Шооран ещё долго переживал встречу и изобретал, что скажет на следующий раз. Но потом Боройгал перестал приходить, так что Шоорану остались только сказки и песни, которые он пел всё более заунывно и страшно. * * * Суварг умирал. Немногие понимали это, слишком уж нелепо всё произошло. Предводитель изгоев уже давно не ходил в сражения, а лишь посылал других, наблюдая за битвой с суурь-тэсэга. И кто мог предполагать, что братьям вздумается палить из ухэра вдаль, чуть не за полоройхона, и что камни долетят? Обломок на излёте ткнул Суварга в грудь, но Суварг тут же поднялся, костеря на чём свет стоит гнилоголовых братьев и всё их потомство и тот тухлый шавар, из которого они выползли. Казалось, всё обошлось. Лишний удар ничего не значит для человека, на чьём теле оставили отметины гарпуны изгоев и хлысты кольчужников, в ту пору, когда Суварг служил в цэрэгах, а затем копья бывших сослуживцев и укусы шаварного зверья, на которое пришлось охотиться в годы неудач. И всё же, в нём что-то сломалось. Суварг исхудал, позеленел, боль в груди не отпускала, а во время кашля изо рта летели красные брызги. Суварг лежал в своих покоях, скучно выслушивал доклады, а за решениями отсылал к Ээтгону. Постепенно Ээтгон собрал в своих руках всю власть. Совет изгоев, куда входили первые переселенцы, уже ничего не решал. Тех членов совета, что были потолковее, Ээтгон назначил управлять провинциями, сделав, фактически, одонтами, или поставил во главе войск. Остальные выслушивали мнение Ээтгона и покорно кивали, соглашаясь. А дела в стране шли неважно, и решений приходилось принимать много. На севере не утихала война. Там были братья, среди которых, кажется вовсе не осталось земледельцев, а одни цэрэги: оборванные, плохо обученные и скверно вооружённые, но голодные и потому неукротимо лезущие вперёд. С такими соседями война не могла не вспыхнуть. Когда вместо огненного болота в одночасье образовалось три сухих оройхона оба государства немедленно попытались присвоить их. До этого земли северо-западного угла числились за изгоями, и, хотя на сухой полосе никто не жил, но стояла застава, не пускавшая через болото противника. Орда братьев буквально смела заставу, Жужигчин погиб во время бегства, и с тех пор в углу продолжалось бесконечное сражение, словно воскресли и вцепились друг в друга сказочные Ёр и Гур. Туда уходили силы страны, там был контужен Суварг, оттуда исходило зло. Война не давала заняться иными делами, которых тоже немало скопилось. Народ начинает проявлять недовольство. Когда они просились сюда, когда клянчили землю, то обещали всё, что угодно, а теперь возомнили себя хозяевами, и налоги, далеко не такие большие, как у вана, приходится брать силой. Плюс к тому -- свары между переселенцами с юга и беглыми общинниками. Да ещё и неурожай, пришедшийся на последний год. Хорошо хоть на границе с ваном всё спокойно. Сосед стерпел потерю земель, а скорее всего слишком втянут в войну с общинниками, говорят, там заваруха ещё круче здешней. Надо бы это использовать: договориться и вместе ударить по братьям. Хотя, что потом делать с покорённой страной уже сейчас больше похожей на гнилой труп, способный заразить весь мир? Жаль никто не придумал шавара для целой страны. Ээтгон поёжился. Какие мысли стали приходить в голову! Вряд ли они понравились бы Чаарлаху, хотя считается, что так и должен думать правитель. Многие, кстати, так и думают. Особенно, южный наместник -- Боройгал. Зачем Суварг назначил его? Говорил, что хочет сохранить устоявшийся порядок... но зачем же возвышать палача? И вот теперь ему доносят, что Боройгал завёл темницу и ночами пытает людей. Такого в свободной стране быть не должно, но нет времени заняться сомнительным наместником. Главное, что харвах поступает с юга вовремя, и, когда речь зашла о том, что надо бы самим наладить изготовление ухэров, то именно Боройгал вызвался строить мастерские у себя. Все были довольны и никто не подумал, что же они делают. Решили, что работать в мастерских будут только добровольцы. Но много ли найдётся желающих в обмен на вкусную кормёжку и алдан-шавар варить нойт? Значит, придётся посылать преступников... и получается, что он своими руками создаёт каторгу, которую так ненавидел и боялся в прошлой жизни. Ээтгон заскрипел зубами от бессильной злости на самого себя. Ну уж этого он не допустит! Хватит с людей и одного налога на харвах. Каторги не будет, как бы этого ни требовала безопасность страны. Он сегодня же, сейчас же пойдёт проверять, как идёт строительство мастерских, а в первую очередь -- свободны ли помещения в алдан-шаваре, или там опять живут чьи-то родственники, и готов ли запас продуктов -- страна велика, а туйван растёт лишь на двух оройхонах, остальные края ещё слишком молоды. Пусть лучше без вина останутся солдаты и даже он сам, но макальщики должны иметь всё. Откладывать принятые решения Ээтгон не любил. Предупредив охрану, чтобы через час она была готова к походу, Ээтгон вышел из алдан-шавара. Прежде надо сказать о своем намерении Суваргу, который хотя и лежит безразличный ко всему на свете, но всё же остаётся главой государства. Оройхон, на котором находилась ставка правительства, ничем особо не выделялся. Алдан-шавар здесь был точно такой же как на любом недавно обжитом оройхоне. Лишь большущая дверь изменяла его первозданный облик. А вокруг лежали ничем не примечательные поля, поднимались привычные тэсэги. У выхода Ээтгон внутренне сжался. Он знал, что сейчас произойдёт. Едва он появился на воздухе, как сморщенная карлица, грязная и оборванная, поднялась с земли и закричала тонким тягучим голосом: -- Адонт схва-атил Шаарана! Уже полгода этот крик преследовал его. Когда впервые уродина появилась у его дома и прокричала эти слова, Ээтгон подозвал её и попытался выяснить, что случилось. Но дура оказалась неспособной хоть что-нибудь объяснить. Она лишь махала рукой: "Там!" -- и требовала: "Идём!". Ээтгон разузнал, что Ай действительно последний год бродяжничала вместе с Шоораном, одновременно с ним исчезала и появлялась, но это ничуть не помогло ему. В конце концов, что он может сделать? Даже если Шооран действительно схвачен каким-то одонтом, что же, из-за сказителя начинать войну с сильнейшим соседом? К тому же, скорее всего, Шоорана уже нет в живых. Только как это объяснить пустоглазой упрямице? Она караулила его у входа, тащилась вслед за конвоем на пылающий войной север, ждала, пока он разбирал споры между склочными земледельцами, и время от времени заунывно повторяла призыв: -- Адонт схва-атил Шаарана! Ну и что? Ещё немного, здесь появятся свои одонты, ровно такие же, как у вана. Так что не стоит напрасно беспокоиться. Ээтгон кривил душой, убеждая себя, что ему нет дела до этих криков. Мысль о Шооране засела в мозгу как заноза. "Цэрэг" -- так с самой первой встречи Ээтгон прозвал Шоорана. Не было слова более ненавистного. И хотя от удачливого красавца не осталось и следа, но для Ээтгона Шооран оставался цэрэгом, ибо с лёгкостью взял всё, о чём мечтал, но не мог получить Ээтгон. Десять лет Ээтгон ходил вслед за Чаарлахом, ловил каждое слово названного отца, с готовностью сменил имя, потому что новое нравилось старику больше. Он поступал так не оттого, что Чаарлах спас его когда-то, вылечил и выкормил, а потому что Чаарлах был Чаарлахом; голос его заставлял сердце плакать и радоваться одновременно. Ээтгон заучивал наизусть долгие легенды и бесхитростные сказки, мучился сам и мучил струны сувага, но Чаарлах лишь улыбался снисходительно и повторял: "...ты замечательный мальчик, но это -- не твоё. Займись чем-нибудь другим". А едва появился Шооран и произнёс два слова, Чаарлах назвал его поэтом. Не было в жизни большей муки, и Ээтгон мстил удачливому сопернику, как умел. И в то же время, когда они плечом к плечу дрались против солдат Моэртала, Ээтгон оберегал Шоорана больше чем себя самого. Возможно, поступал так желая победить в честной борьбе, а, может быть, оттого, что имя Шооран будило иные воспоминания, пришедшие из невообразимо далёкого детства. Хотя, имя могло просто совпадать. Покои Суварга находились на этом же оройхоне в соседнем алдан-шаваре. Суварг, натужно дыша, лежал в большой светлой комнате на широкой кровати, когда-то принадлежавшей Хооргону. Вздувшийся за последние дни живот горбом выпирал вверх. Ээтгон присел возле постели, выдержал необходимую паузу и сказал: -- Я иду на два дня на юг. Проверять мастерские. Лицо лежащего не изменилось, казалось, он вовсе не слышал обращённых к нему слов. "А ведь когда вернусь, он уже умрёт," -- подумал Ээтгон. Суварг открыл глаза. -- Ты... -- сказал он. -- Хорошо, что пришёл. Слушай. Скоро страна твоя будет, больше некому, так ты запоминай. Страна маленькая, молодая, обычаев ещё нет. Не дай сожрать... Главное -- государство сберечь. С ваном мирись, с ним торговать лучше, у него кремень. Мирись, а сам братьев науськивай, пусть они друг с другом дерутся. -- Я знаю, -- сказал Ээтгон. -- И ещё. Поймай илбэча. -- Зачем?.. -- изумился Ээтгон. -- Он же... -- Знаю! -- Суварг произнёс это слово резко, своим обычным грубым голосом. -- Он создал нашу страну, но он же её и убьёт. Может быть Тэнгэр научил его думать о вечном, но о людях он не думает. Это он начал войну, когда сломал границу. И никто не знает, что он сделает в следующий раз. Поймай и убей. -- Я не смогу издать такого указа. Меня самого убьют. -- И не издавай. Прославляй его вовсю, а сам усиль охрану побережья. Чтобы илбэчу, мол, не мешали. Рано или поздно, он попадётся. -- Людей нет. Война. -- Не будет илбэча, и война кончится. Запомнил? А остальное ты сам сообразишь. Иди. Ээтгон вышел от умирающего правителя в смятении. В словах Суварга был смысл, но всё же Ээтгон не собирался им следовать. Куда вернее говорил мудрый Чаарлах: "Илбэч меняет мир, и это хорошо. В непостоянном мире людям труднее заплесневеть". Суварг был удачлив и умён, но он давно покрылся рыжим харвахом, и ему хочется постоянства. Охрана ожидала возле выхода из алдан-шавара. Дойти к угловым землям можно было часа за четыре, а Ээтгон славился быстрой ходьбой. Ни носилок, ни паланкинов, в каких путешествовало начальство соседних стран, у изгоев не полагалось. Да Ээтгон счёл бы оскорблением, если бы ему предложили такой экипаж. Только больного Суварга несли с фронта на руках. Маленький отряд двинулся в путь по жаркой сухой полосе. Через полчаса Ээтгон заметил, что сзади семенит Ай. Её никто не гнал, обиженный безумец отнимает удачу. Видно судьба, чтобы за ним, словно дух шавара бродил этот уродец. К цели Ээтгон добрался, когда небесный туман ещё вовсю сиял белым. Можно было успеть в мастерские, взглянуть, как роют и смолят ванны, монтируют макальник, но Ээтгон первым делом прошёл в ближайший алдан-шавар. Всё оказалось, как он и подозревал. В светлых залах жили семьи бывших цэрэгов, девки, существующие вольным промыслом, ещё какие-то подозрительные личности, чуть ли не дальние родственники вана. Разумеется, никто из них не собирался освобождать помещение. Зато склады содержались идеально. Нашлось и вино, и всё остальное. Другое дело, для кого берёг наместник это добро. Прибежал запыхавшийся, вызванный с соседнего оройхона Боройгал. Принялся путано объяснять, что помещения освободит, как только появятся первые рабочие. -- Где они будут мыться? -- перебил Ээтгон. -- Что? -- не понял Боройгал.-- Как мыться? -- Шесть дюжин людей должны после работы где-то мыться и переодеваться. Или они так и пойдут в алдан-шавар перемазанными в нойте? -- Я... не подумал, -- пробормотал Боройгал. -- Надо было думать, раз взялся за это дело. Вокруг правителя и растерянного Боройгала собралось не меньше дюжины цэрэгов и всякого мелкого начальства. Ээтгон выговаривал наместнику прямо при них, Боройгал потемнел, но слушал, кланялся и соглашался. А что можно сделать, если Суварг болен, вся власть у этого мальчишки, а подчинённые ненавидят выскочку-одонта и за глаза называют палачом? -- Алдан-шавар освободить, -- приказывал Ээтгон. -- Выделить место в устье одного из ручьёв, того, что возле мастерских, поставить навес... -- Будет исполнено... завтра же... прямо сейчас... немедленно... Осмотрев склады, они поднялись наверх. -- А-адонт! -- раздался знакомый крик. Нет, с этим надо что-то делать. Сколько ещё будет позорить его перед страной тронутая страхолюдина! Но тут же Ээтгон сообразил, что на этот раз Ай кричит иное: -- Вот адонт! Это он схва-атил Шаарана! -- Что это значит? -- Ээтгон повернулся к Боройгалу. -- Н-не знаю... -- попятился тот. -- Первый раз её вижу. -- Врё-ёшь! -- торжествующе крикнула Ай. -- А кто тибя кусил? -- Где была темница у прежних властей? -- потребовал Ээтгон. Несколько рук с готовностью указало дорогу. Боройгал был чёрен. Они спустились во второй ярус соседнего шавара. Здесь почти не оставалось теплиц с грибами, а тоже располагались кладовые, сокровищница, какие-то пустые комнаты, выложенные гладкой костью. Ээтгон поморщился: в подземельях должен расти наыс, и нечего зря тратить место. Дальняя дверь бесконечного тупика была заложена мощной дверью, сквозь которую просачивалось какое-то невнятное бормотание. -- Ключ! -- потребовал Ээтгон. -- Нету, -- пряча глаза ответил Боройгал. -- Ломайте дверь! -- Сейчас ключ принесут, -- сдался Боройгал и побежал за поворот. Вынырнул он оттуда через пару секунд, размахивая вытащенным ключом. Ээтгон вставил выточенную кость в скважину, замок щёлкнул, дверь туго поддалась. Шум в камере смолк, затем хриплый, но полный язвительности голос произнёс" -- Приполз? Не можешь прожить без кутузки? Давай, переселяйся сюда, тебе тут самое место. -- Свет! -- выдохнул Ээтгон. Несколько человек помчались за светляками, стражник высек искру и запалил факел. В камере за решёткой на полу, превратившемся в сплошной слой нечистот, сидело существо, меньше всего напоминающее человека. Оно прикрывало чёрной лапой отвыкшие от света глаза и силилось подняться с пола. Но голос, осипший и потерявший звучность, оставался голосом сказителя. -- Ээтгон?.. Ты долго шёл. Но всё равно, спасибо. Ээтгон шагнул к решётке, бешено рванул её. Почему-то ему казалось, что прутья сломаются от рывка, словно стебли хохиура, но рыбья кость видывала и не такое и устояла. -- Ломайте! -- рявкнул Ээтгон. -- Вот ключ, -- робко сказал Боройгал. -- Ломайте, говорят! Хотя -- стоп! Ты сам будешь сидеть здесь, пока не сгниёшь. Давай ключ. Шооран наконец сумел выпрямиться и стоял, держась за решётку, всё ещё отделяющую его от воли. -- Не надо, -- сказал он. -- Он недостоин. Пусть возвращается в палачи. Решётка упала, открыв проход, и вместе с ней упал Шооран, который уже не мог сам стоять на ногах. Шоорана вынесли из камеры, затем и из алдан-шавара. На воле уже сгущался вечер, но всё же багровые облака показались Шоорану нестерпимо яркими. Он застонал, загораживая лицо. -- В тень отнести, в комнату? -- быстро спросил Ээтгон. -- Нет, к воде. Шоорана отнесли к ручью, опустили на берегу. Взбаламутив ленивые струи, Шооран влез в воду. Сначала лежал неподвижно, потом принялся стаскивать намокшую одежду, тереть чёрную кожу илом, словно пытался смыть самое воспоминание о подземной клетке. Подбежал слуга, притащивший еду: миску каши и горячего, только что сваренного наыса. -- Потом, -- отказался Шооран. -- Сначала отмыться. Ээтгон обвёл взглядом собравшихся. Те с серьёзными лицами наблюдали за мытьём узника, словно перед ними происходило действо, от которого зависит будущее государства. Лишь один воин, на панцире которого виднелся след плохо содранного значка, стоял спокойнее других. -- Кто такой? -- спросил молодой правитель. -- Дюженник Цармуг! -- отрапортовал воин. В следующе мгновение он сообразил, что произнёс запретное слово, но не стал ни поправляться, ни извиняться, а продолжал неподвижно стоять, глядя в лицо Ээтгону. -- Отвыкай! -- произнёс Ээтгон и добавил: -- Будешь на этих оройхонах старшим. Хозяйство знаешь? -- Цармуг молча кивнул. -- Ну и хорошо. А с этим... -- Ээтгон повернулся, ища глазами Боройгала, но того не было. Зато с соседнего оройхона, от границы донёся взвизг раковины. Трубили тревогу. -- Ишь-ты, где он уже, -- подал голос Шооран. -- Через полчаса у вана будет. Вану палачи нужны. Так что, всё-таки, выйдет по-моему. * * * На следующий день правитель Ээтгон покинул угловые оройхоны. Перед уходом он зашёл проведать Шоорана. Сказитель категорически отказался ночевать в алдан-шаваре, после долгого заключения вид тесных стен мучил его. Для Шоорана поставили палатку неподалёку от поребрика, откуда был виден мокрый оройхон. Возле локтя больного стояло блюдо с мясом, прозрачная фляга с тёмным вином и чашечка с густо уваренным сладким соком туйвана. Власти оройхона не могли понять, кого освободил из заточения правитель Ээтгон, но на всякий случай спешили проявить заботу о пленнике. Неподалёку от расставленных яств лежала горка перемытой чавги, собранной наконец-то прорвавшейся к Шоорану Ай. Сама Ай сидела в ногах постели, ревниво посматривая на каждого, подходившего близко. Ээтгон присел напротив приподнявшегося Шоорана, некоторое время молча разглядывал его, словно сравнивая с каким-то сложившимся в душе образом. Лицо молодого правителя было непроницаемо, и Шооран подумал, что ещё два года назад все чувства Ээтгона можно было с лёгкостью прочитать по глазам. Но тогда это был загнанный одиночка, которому удар хлыста заменял любую политику. Теперь к Шоорану склонился государственный муж, умеющий многим поступиться ради главной цели, и невозможно сказать, какие чувства подавляет он в душе в эту минуту. -- На севере война, -- произнёс Ээтгон, -- и я не могу держать на южной границе большой отряд. Мне нужен здесь командир, который хорошо дерётся, но ещё лучше сохраняет мир. Я хочу, чтобы это был ты. Шооран покачал головой. -- Я бродяга. Мои ноги привыкли быть мокрыми, а в каменные стены меня больше не заманишь и сдобной лепёшкой. Я привык к чавге. Она для меня слаще, чем самый густой сироп. -- Прежде ты был цэрэгом, -- напомнил Ээтгон, -- и не жаловался на судьбу. -- Это было давно. Тогда я хотел от жизни иного... -- Шооран запнулся на мгновение, но спросил: -- Ты знаешь, что Яавдай живёт в двух оройхонах от тебя? Ээтгон кивнул. -- Почему ты не женишься? -- Зачем? Они снова молчали, вглядываясь друг в друга -- два человека с одинаково искалеченными лицами, но разными судьбами, и одна Ай, строго взиравшая из-под насупленных бровей, могла видеть это странное зеркало, где не было отражений, а только живые люди. Потом Ээтгон произнёс: -- Не можешь простить? -- Не в этом дело, -- покачал головой Шооран. -- Я думаю, как поступил бы отец? Понравилась бы ему такая страна? Шооран долго ждал ответа на свою двусмысленную фразу. Наконец Ээтгон произнёс: -- Ты выбрал лёгкий путь. Проще всего -- уйти. А я этого не могу. Тебе кажется, что мне сладко жить, сытому, в сухости и тепле. А я должен отвечать за всех людей. Каждое моё слово, сказанное и несказанное, может стоит жизни дюжинам дюжин народу. Думаешь, я не вижу, что происходит? Но если бы не было этого, то было бы ещё хуже. Мне приходится распоряжаться чужими жизнями, и самое страшное, что я не знаю, к чему приведут жертвы, станет людям легче или я окончательно убиваю их. Впрочем, тебе этого не понять. Шооран сидел потупившись. Ему казалось, он слышит собственные мысли, эхо безумных разговоров с чёрным уулгуем. Ээтгон встал. -- Я распоряжусь, чтобы тебя свободно пропускали через границу и в одну и в другую сторону. -- Не надо. Я пройду и так. Пусть только мне вернут хлыст. Всё-таки, я последний из вольного братства ночных пархов, я не хочу ходить как простой бродяга. Ээтгон ушёл. В тот же день вечером собрался в путь и Шооран. Он ещё плохо держался на ногах, но не хотел лежать, принимая заботу испуганных и недоумевающих жителей алдан-шавара. На прощание Шоорана одели во всё новое, дали с собой запас продуктов. Старый хлыст найти не удалось, зато в арсенале, куда его беспрекословно пустили, Шооран отыскал хлыст, изготовленный им много лет назад из усов первого убитого им парха. Нести узлы Шооран был не в силах, и все вещи взвалила на спину безмерно счастливая Ай. Они с лёгкостью пересекли границу, очевидно Ээтгон всё-таки распорядился на их счёт, и в течение недели потихоньку подвигались на восток. Ай собирала чавгу, Шооран целыми днями сидел неподалёку от далайна и бесцельно глядел на мутные бугры. Влага расплёскивалась, убивая ыльков, колючих рыб, волосатых червей. Каждое движение приносило смерть, и не было в нём никакого смысла. Силы постепенно вернулись к Шоорану, не вернулась лишь уверенность в себе. Прекрасная земля больше не привлекала его, не было и любви к людям. Какой толк любить людей, если их нельзя спасти, им нельзя помочь, нельзя сделать счастливыми? И люди, и мир нуждаются в одном -- чтобы их оставили в покое. Шооран сидел на расстеленной коже и плёл верёвочку из живого волоса, набранного вдоль далайна. В этом деле был смысл: верёвочка нужна, чтобы удобнее перетянуть тюк с вещами. Правда, если она попадёт в чужие руки, то этой же бечёвкой можно будет связать человека. Но пока верёвка у него, она безопасна. Значит, её можно плести. Подошла Ай, присела рядом. Погладила лапкой по жёсткому жанчу, певуче произнесла: -- Ты савсем забалел. -- Ну что ты, -- отозвался Шооран, продолжая рукодельничать. -- Я здоров. -- Забалел. Раньше ты ухадил по дилам, а я тибя жда-ала. А типерь ты не такой... -- А ты хочешь, чтобы я был как раньше? -- спросил Шооран. -- Очинь. Шооран усмехнулся. Вот единственный человек, которому есть до него дело. Ай хочет, чтобы он продолжал свою работу до самого конца, до гибели Ёроол-Гуя. Только как будет жить несчастная уродинка без породившего её болота, без чавги, без вечных переходов по унылым мокрым оройхонам? Хотя до этого дело дойдёт ещё очень не скоро. -- Хорошо, -- сказал Шооран. -- Завтра мы пойдём туда, где есть дела. Он достал из котомки кусок светлой, тонко выделанной кожи. Эту кожу Шооран собирался сменять на хлеб. Но сейчас он достал нож, вырезал из середины прямоугольный лоскут и начал по памяти чертить карту, обмакивая тростинку в чёрную сепию, выцеженную накануне из раздавленного тела многоногой твари. * * * Лучшим местом для работы по-прежнему оставался обширный залив между землёй старейшин и страной добрых братьев. Правда, там до сих пор шли бои, но Шооран решил, что это будет на руку ему: среди всеобщей неразберихи его труднее найти. К тому же, вмешательство илбэча может спутать планы военноначальникам и заставить их подумать о мире. Решившись на действия, Шооран воспрял духом. Он вновь взялся за суваг и прошёл через страну, напомнив людям, что молодой Чаарлах не умер. Лишь у Торгового перешейка он спрятал инструмент, и дальше они с Ай шли скрываясь. Страна старейшин уже почти не отличалась от остальных провинций сияющего вана. Впрочем, присланные ваном одонты отлично понимали, что землю им в управление дал всё-таки не ван, и не ленились поддерживать не только государя, но и Моэртала, благо что у человека есть для этого две руки. Моэртал распределил оройхоны так, что преданные ему одонты заняли земли возле перешейка, а пришлые оказались как бы в окружении, и к тому же, быстро попали в зависимость от местных баргэдов. Так что им ничего не оставалось, как помогать Моэрталу правой рукой, а на долю вана оставить левую. Но ведь всем известно, что левая рука ближе к сердцу и, значит, искренней. Шооран с удивлением заметил, что изгоев на побережье стало значительно меньше, причём это были исключительно женщины. Он прошёл половину страны, не встретив ни одного бродяги. Вопрос разрешился просто: оказывается Моэртал объявил набор в армию. Любой желающий мог стать цэрэгом, а после победы над добрыми братьями получить землю на присоединённых оройхонах. Идея была не лишена смысла -- теперь, когда граница проходила не только через мокрые, но и по сухим оройхонам, преимущество получала та армия, у которой было больше людей. Месяц вооружённые чем попало служители тренировались в приёмах рукопашного боя и воображали себя цэрэгами, а два дня назад отряды ушли к пылающей вспышками харваха границе. Пользуясь безлюдьем мокрых мест, Шооран впервые после полугодового перерыва поставил оройхон, собираясь наутро догнать войско и затеряться в нём. Но наутро по оройхонам побежали гонцы. Они останавливались на скрещении поребриков, трубили в раковины и громко выкрикивали: -- Победа! Противник разбит и отброшен на четыре оройхона! Вряд ли это была крупная победа. Шооран знал эти четыре оройхона. Он сам их построил и высушил, когда был в плену у добрых братьев. Четыре сухих оройхона выстроились по одному, соединяя две страны. Выходило так, что братья не разбиты, а всего-лишь оттеснены в свои земли. Войти туда Моэртал не решился. Интересно, как он в таком случае, собирается раздавать поля волонтёрам? Четырёх оройхонов на всех не хватит, а обманывать людей в таком вопросе нельзя, ополчение может взбунтоваться. Но как бы ни обстояли дела, затеряться можно только среди добровольцев. Ай и Шооран быстро направились на север. К полудню они были на захваченных оройхонах, вернее, на мокрой кромке вдоль них. Чем дальше они продвигались, тем более не по себе становилось Шоорану. Казалось бы, сейчас здесь должен быть шум, человеческая толчея, крики, а вместо того оройхон поражал безлюдьем. На сухом кто-то был, оттуда слышалось заунывное пение, иногда крики, не воинственные, а скорее пьяные, а на мокром не было никого, не встречалось даже караулов. Хотя, караулы, конечно, находятся ближе в фронту. Но ведь здесь тоже ещё утром шли схватки, а нет никаких следов. Не потоптаны заросли хохиура, отблескивает зеленью белесый, не смешанный с грязью нойт, лишь в одном месте протоптана широкая тропа, словно здесь долго ходили взад и вперёд. Неужели Моэртал повёл наступление только в сухих областях? Ведь это значит подставить солдат под выстрелы ухэров, а потом бросить поредевшие цепи необученных добровольцев против отборных войск добрых братьев. После того, как Моэртал вошёл в страну, противник уже не держит здесь новобранцев. Встревоженный Шооран поспешил по размешанной ногами дороге. Тропа оборвалась у входа в шавар. Из обычно молчаливых глубин сейчас доносился плеск, хлюпанье, какие-то вздохи. Шооран высек искру, зажёг скрученный соломенный жгут, что обычно носил с собой. Пляшущий свет озарил пещеру. Такого шавара Шоорану ещё не доводилось видеть. Впервые шаварное зверьё не могло управиться с доставшейся ему добычей. Шавар был чуть не доверху забит телами людей. Может быть, даже наверняка, здесь были цэрэги братьев, но всё же, в основном сюда стащили погибших добровольцев. Многие дюжины людей, отправившихся в поход за землёй, а нашедшие конец в глубинах шавара. Конечно, погибли не все, и тот, кто выжил, сейчас получает землю -- Моэртал несомненно сдержит слово. Но большинству никакая земля уже не понадобится. Мудрый одонт второй раз воспользовался беспроигрышным способом, позволяющим разом решить две проблемы: изгоев и внешних врагов. Теперь враг разбит, а изгоев, тех, что могли представлять опасность, тоже нет. Через день шавар управится с непосильной кормёжкой и останется только победа. Всё рассчитано и принято во внимание, не учтено лишь, что полководцу может помешать илбэч. Шооран отвёл Ай на несколько оройхонов назад, привычно приказал дожидаться его, а сам, едва сгустились сумерки, один за другим поставил три оройхона. Они вытянулись вдоль старой полосы, высушивая большую его часть. Выступившая вода залила шавар, прикончив обожравшееся и неспособное бежать зверьё. Через день вода схлынет, оставив после себя дохлых тварей и груду обезображенных человеческих тел. Вряд ли те, кто будет оттаскивать их дальше, скоро забудут это зрелище. Моэрталу придётся постараться, чтобы его запомнили как счастливого завоевателя и доброго правителя. Куда вероятней, что за ним останется прозвище "кормилец шавара". День Шооран отсыпался под охраной верной Ай, а вечером пересёк взбудораженный перешеек и завершил строительство, поставив ещё один оройхон. Теперь две страны соединялись таким широким проходом, что его нельзя было считать перешейком, а просто частью суши. Хотя Шооран больше не питал надежды, что плотное соседство заставит людей жить мирно. Людей вообще нельзя принудить ни к чему. Тэнгэр бессилен их помирить, а Ёроол-Гуй поссорить, если они сами того не захотят. Сейчас они хотят драться. Может быть потом будет по-другому. Но сколько ещё шаваров придётся набить мертвецами, пока наступит это "потом"! По новому оройхону Шооран и Ай перешли в страну братьев. Делать здесь было нечего, но Шооран догадывался, что из владений Моэртала надо убираться пошустрей. К тому же, Шоорана не оставляла мысль, что на другой границе, где сражается войско Ээтгона, может произойти нечто подобное. Конечно, Ээтгон не Моэртал, но ведь и в стране изгоев многое изменилось за последнее время. Вдруг Ээтгон решит, что именно это надо сделать для счастья тех, кто останется в живых. Ведь не секрет, что в мире слишком много людей. За прошедшее время страна всеобщего братства одряхлела ещё больше, хотя и вела успешные войны разом на двух фронтах. В общинах оставались только женщины, которые и кормили всю страну, выполняя как женские, так и мужские работы. Мужчины поголовно считались цэрэгами. Сказочная добыча, затопившая страну после захвата креста Тэнгэра, давно рассосалась неведомо куда, новых приобретений заметно не было, но весь народ от несчастной затрюханной общинницы, до самого старшего брата жили надеждами на счастливое будущее, а значит, не жили вовсе. В результате, охотничий промысел, и без того не процветавший, захирел окончательно, харвах собирался только у самого поребрика, а население лишь в дни мягмара высыпало на побережье, чтобы заготовить хитин для неустанно работающих макальников. Артиллерия у братьев оставалась лучшей в мире, а вот остального оружия явно не хватало. Хлысты, ножи, ядовитые иглы -- всё добывается в шаваре, а женщин туда не пошлёшь. Армия братьев была вооружена летучими кистенями, и едва ли у каждого третьего имелась костяная пика или короткое копьё. Части, сражавшиеся на фронтах, были экипированы лучше, а дозоры, проверявшие порядок на мокром, случались и вовсе безоружными. Такой порядок вещей как нельзя лучше устраивал Шоорана. Путники двигались через мокрые острова в стороне от поребриков, рискуя лишь случайной встречей с Ёроол-Гуем. Грешно было бы не воспользоваться таким положением дел. Единственным условием безопасности оказывалось -- не делать сухих участков. Но этого Шооран и сам не хотел. Он уже подарил этой стране несколько сухих оройхонов, а потом с болью смотрел на поломанные и засохшие туйваны. В самом деле, кому они нужны, если урожай на них появится ещё так не скоро? Удар по далайну Шооран нанёс с уступа, украшавшего побережье страны. По рассказам Маканого, прежде здесь не переводились караулы, вылавливающие дьяволопоклонников и беглых общинников. Но теперь страна оскудела и преступниками, и стражами порядка. Уступ позволял наращивать землю в ином направлении, чем хотелось Шоорану, но это было не так и важно. В первый день он сделал два оройхона, на второй -- один. Можно было бы и на второй день справиться с двумя, но Шоорану почему-то стало не по себе, показалось, что сейчас придёт Ёроол-Гуй. На самом деле Многорукий приплыл ночью и долго штурмовал пустой берег, заплывая с разных сторон и заставляя Шоорана и Ай то и дело перетаскивать вещи через поребрик. Мечущийся Ёроол-Гуй был не самым лучшим соседом, и едва забрезжил рассвет, Шооран ушёл с негостеприимного выступа. Теперь им приходилось держаться ближе к поребрику, хотя в том не было особой беды -- громовые шлепки Ёроол-Гуя разогнали караулы на много оройхонов вокруг. Путешественники миновали узкий створ, где далайн был стиснут надвинувшимися оройхонами, и куда Ёроол-Гуй не любил соваться. В западной части страны тоже были болотистые мысы, построенные уже самим Шоораном, и здесь илбэч решил повторить ставшую привычной операцию. Он уже не опасался присутствия Ай, если бы она была способна осознать происходящее, она бы сделала это давно. Значит, либо разум его подруги не может подняться выше чавги и самых обыденных дел, либо проклятие Ёроол-Гуя оказалось бессильным перед существом и без того слишком страшно проклятым жизнью. Шооран привычно оставлял Ай стеречь имущество, а сам уходил к далайну, зная, что за спиной всё будет в порядке. Два оройхона с первого захода, два со второго. На третий день предполагался один остров, но не из-за Ёроол-Гуя или людей, а просто оттого, что дальше строить было негде. Далайн становился заметно тесен. Вернувшись к временной стоянке Шооран увидел, что Ай нет. Исчезли и вещи, оставленные рядом с тропой, чтобы в случае беды Ай могла сама перевалить их на безопасную сторону. На поребрике была натоптана масса следов, уводящих в сторону сухих земель. С первого взгляда стало ясно, что здесь произошло: какой-то не в меру ретивый караул забрёл слишком далеко вглубь мокрых земель и обнаружил их стоянку. Судя по всему, цэрэги решили отличиться и, вместо того, чтобы убить Ай, поволокли пойманное существо к своему начальству. Шооран кинулся в догон. Он настиг цэрэгов, когда они были ещё на мокром. Двое совсем молодых парней волокли упирающуюся Ай, третий тащил тюк с вещами. Шооран не заметил никакого оружия, кроме кистеней. Юнцы громко обсуждали происшествие и вовсе не думали, что вряд ли Ай могла в одиночку переть все это имущество, и значит, на оройхоне остался по меньшей мере ещё один человек. Цэрэги выглядели героями и полагали себя в безопасности. "Позорно в спину бить..." -- подумал Шооран, вытаскивая из-за пазухи хлыст. В следующее мгновение обратившийся в мерцающий круг конец хлыста срубил одного из парней. Это напоминало не битву, а скорее рубку хохиура. Так бойцы тренируют руку, сшибая косо торчащие стебли, закручивая хлыст то в одну, то в другую сторону, чтобы он ни разу не успел обвиснуть. Второй цэрэг был зарублен прежде, чем повернулся на свист оружия. Третий бросил тюк и, взвизгнув, метнулся в сторону, но острый край уса уже достал его, и парень кувыркнулся в нойт. -- Правильно, -- сказала ничуть не удивлённая и не испуганная Ай. -- Не будут драться. -- Замолчи, -- приказал Шооран. Оттаскивая убитых с дороги, он старался не смотреть в их лица, но всё равно видел, как безнадёжно молоды они были. Особенно тот, который пытался бежать: должно быть в минувший мягмар ему исполнилась дюжина лет. Только юнцы и могли, выполняя дурацкий приказ, забраться так далеко. Шооран не считал себя хоть сколько-то виноватым: парни должны были понимать, на что идут и чем рискуют. Всякий, ступивший на мокрое может не вернуться домой. Хотя, конечно, ничего они не понимали, война казалась им игрой, своей жестокости они не чувствовали и, хвала Тэнгэру, что хотя бы двое из них умерли, не зная, что умирают. На их лицах, совсем детских, осталось только удивление. Три тела канули в шавар, и Шооран, стараясь заглушить ненужные мысли, вернулся к далайну, поставил последний из возможных здесь оройхонов, а потом долго мучился, вздымая влагу бессмысленным пузырём, желая вызвать из глубины Ёроол-Гуя. Приход бога, который конечно же услышат на сухом, объяснит братьям, куда исчез караул, и тогда истинный убийца ещё некоторое время может остаться незамеченным. Но видно и многорукому исчадью не хотелось брать на себя чужое, и он не появлялся. Впустую растратив гнев, Шооран вернулся назад, забрал Ай и как можно быстрее покинул бесконечно длинный и бессмысленный полуостров. Следующий участок обещал быть столь же бесполезным. Здесь Шооран пробыл три дня. Словно искупая вину, которой он не ощущал, Шооран принялся ставить по три оройхона в день. В результате, в суженном донельзя далайне объявился квадрат суши с жилым оройхоном, далеко отстоящим от остальной страны добрых братьев. Такую штуку Шооран уже проделывал в стране изгоев и у вана. Заканчивая работу, Шооран жалел лишь, что страна старейшин больше не существует, а Моэртал знаком с приёмами илбэча, так что четвёртый раз приём не пройдёт. Дождавшись воды, Шооран смыл многонедельную грязь, заставил выкупаться Ай. Уродинке новая земля не понравилась. -- Зачем ты миня сюда привёл? -- сказала она. -- Тут чавги нет, и даже хахиура нет. Пойдём атсюда. -- Хорошо, -- согласился Шооран. -- Завтра пойдём. Перед уходом он хотел поставить ещё три оройхона, которые окончательно зажимали далайн в этом месте. Хотя и без того новый участок был прекрасно виден и со стороны вана, и от изгоев. Так что немало народу знало, где сейчас илбэч, но все эти люди жили на другом конце мира и никак не могли бы помешать Шоорану. Оройхоны он поставил, хотя потом пришлось бежать от Ёроол-Гуя, всё-таки втиснувшегося в узкий пролив. Вид залитого водой умывающегося оройхона произвёл на Ай удручающее впечатление. Она морщилась, вздыхала, чесала пальцем темя, а потом потянула Шоорана: -- Идё-ом! Оставаться здесь и в самом деле было незачем. В западной части мира далайна почти не осталось. Страны разделялись узенькими заливами, которые лишь кое-где расширялись до нескольких оройхонов. Место для Ёроол-Гуя и для работы илбэча оставалось лишь на востоке, но всё же Шооран отправился на запад. Там шла война, а Шоорана мучило воспоминание о шаваре, который не может сожрать всех брошенных в него людей. Шавар, полный мальчишек, не успевших понять, что с ними происходит. Шооран видел, что его вмешательство лишь усиливает потоки крови, но понимал, что эта кровь неизбежна, и, зажав в кулак жалость, совесть, все остальные не успевшие истлеть чувства, продолжал строить. "Через два поколения дела его покажутся прекрасными, -- сказала когда-то мама, -- но не допусти мудрый Тэнгэр жить с ним рядом." Шооран всегда помнил эти слова, хотя порой толковал их по-разному и то вообще бросал работу, то принимался строить лихорадочно быстро, словно стремясь скорей закончить болезненную, но неизбежную операцию. Если кому-то придётся погибнуть, пусть он умрёт сейчас. Тем быстрее мир успокоится, и люди начнут жить нормально. Хотя и в эти правильные мысли то и дело вкрадывались сомнения. Полгода, проведённые за решеткой, вселили в Шоорана прочную нелюбовь к стенам, отнимающим у человека свободу. А ведь вся вселенная -- это одна большая тюремная камера, в которую вместе с Ёроол-Гуем посажены и люди. Можно сколько угодно благоустраивать свою тюрьму, она всё равно останется тюрьмой. Но в этом виноват тот, кто сотворил мир: благой и всемогущий господь, будь он проклят во веки веков! Но и сквозь праведный гнев чудотворца в свою очередь прорастала еретическая мысль: а вдруг мудрый Тэнгэр просто не знал, не подумал, сглупил? В конце концов, виновным всегда оказывается тот, кто делает. Но ведь делать-то надо! И значит, следует не искать виноватых и не мучиться напрасным самоедством, а работать, стараясь, чтобы самое мучительное окончилось как можно быстрее. Люди перестанут попадать в шавар, когда последний шавар исчезнет с лица земли. Но как жить в мире, если в нём не будет далайна, дающего кость, хитин, кожу, иные вещи, без которых немыслима жизнь? На этом заколдованный круг замыкался, можно было сколько угодно кружить среди рассуждений, словно вокруг далайна, и решение могло прийти только если круг сольётся в точку, а далайн исчезнет. Возможно, тогда станет ещё хуже, и в этом будет виноват он. Виновен тот, кто делает. Значит, будем виновны. Шооран уходил на запад. По дороге он дважды ставил оройхоны, каждый раз одну штуку, там, где они могли поместиться. Его не слишком волновало, идёт ли за ним Ёроол-Гуй, или же он вернулся в открытую часть далайна. За прошедшие годы илбэч сроднился со своим врагом, научился предугадывать его поведение и легко уходить от преследования. Куда страшнее люди, но здесь, где и прежде жило не так много народу, а ныне добрая треть населения ушла на войну, ему угрожала лишь встреча с чрезмерно ретивыми мальчишками-охранниками. А их должна сдерживать близость Многорукого. Создание новых земель стало таким рутинным делом, что Шооран лишь через три дня вспомнил, что среди последней тройки оройхонов был и юбилейный остров, завершивший вторую двойную дюжину. Впрочем, кому есть дело до юбилеев? Остров -- как остров. Строить пока ещё осталось больше, чем он уже построил. На четвёртый день путники вышли к оконечности залива. Ёроол-Гуй не заплывал сюда уже добрых два года и столько же времени здесь не утихала война. Короче, это было неудобное место. К тому же, один раз он уже проходил здесь, создавая оройхоны, и наверняка, обе стороны, умудрённые прошлым опытом, приняли меры, чтобы не упустить илбэча. Хотя, зачем им илбэч? Вряд ли они сами могут это сказать. Скорее всего, их беспокоит, как бы илбэч не выстроил чего-нибудь противнику. И вообще, илбэч на свободе -- это неучтённая величина, угрожающая власти. Думается, Ээтгон мог бы немало порассказать об этом. Что же, завтра у Ээтгона прибавится хлопот. Постоянство -- оборотная сторона беспорядка. Старая свалка и даже обломки макальника пребывали нетронутыми. Путешественники спрятались в том же трухлявом остове истлевшей рыбы. Дождавшись темноты, Шооран ушёл к линии фронта. Теперь она была гораздо ближе, чем в прошлый раз. Идти пришлось два оройхона и даже в темноте Шооран преодолел их за час. Как и ожидалось, рождение оройхона вызвало панику, на успокоившемся к ночи поле боя. Судя по движению факелов, на обоих берегах узкого залива находились войска братьев, а изгои были отогнаны на два оройхона южнее. Теперь братья спешно занимали оборону вдоль дальнего поребрика, а то место, где укрылся Шооран, вероятно считали своим тылом. Значит можно обождать здесь немного, тем более, что в ночи вряд ли кто станет прочесывать остров. К тому же, трудно сказать, на чьей территории прячется илбэч. Первый удар явно был в пользу изгоев, которым станет проще подтягивать войска. Значит, братья решат, что илбэч работает с дальнего берега. Ведь они наверняка не забыли времён, когда строитель был в их руках и делал, что им казалось выгодным. Теперь они будут подозревать в том же своих противников. В самом деле, когда часа через три Шооран начал создавать второй оройхон, он различил, как на другом берегу двинулись вперёд цепи факелов -- братья предприняли ночную вылазку, надеясь захватить илбэча. Сквозь редкий туман выстрелы татацев доносились глухо, а воинственные крики и рёв раковин казались мирным шумом и ничуть не пугали. Атака была легко отбита изгоями, а Шооран спокойно кончил работу и ушёл, с трудом подавив искушение поставить ещё один оройхон. Он разбудил спящую Ай, коротко сказав: "Цэрэги!" -- и через четверть часа они пробирались сквозь предутреннюю тьму в двух оройхонах от того места, где продолжалась стычка. Шооран предполагал вернуться в восточную часть страны, некоторое время работать там, а к началу мягмара, когда его труды, несомненно, будут замечены, уйти к Моэрталу. Но уже на следующий день он пожалел, что не попытался переползти к изгоям. Прежде пустынные мокрые земли теперь прочёсывались патрулями. За один день Шооран заметил три группы цэрэгов. Конечно, это были дурно вооружённые и беспомощные новобранцы, Шооран мог бы идти сквозь них, усыпая путь рассечёнными телами, но это было свыше сил. И без того слишком большой груз висит на нём. Шооран старался спрятаться, скрыться среди тэсэгов или в цветущем хохиуре, переползал с места на место, пачкаясь в нойте и кося глазом: поспевает ли за ним Ай. Дурнушка по первому знаку Шоорана покорно падала в грязь, подолгу лежала затаившись среди стеблей хохиура и, сдерживая сопение, ползла вслед за своим господином. Опасность, которую несли с собой цэрэги, была отлично знакома ей и не затрудняла убогий разум. Из разговоров проходивших мимо солдат Шооран понял, что его оройхоны обнаружены, и илбэча решено поймать. Выручало то, что сыщики смертельно боялись чудотворца, перед самым именем которого привыкли преклоняться. Воины поминутно касались лба и щёк кончиками пальцев, словно не они охотятся за святым чудотворцем, а за ними гонится дух шавара, которого приходится отгонять ритуальными жестами. За трое суток измученные бессонницей путники едва прошли две трети пути и достигли последней группы оройхонов, поставленных Шоораном по дороге на запад. Дольше обходиться без сна было невозможно, Шооран решил остановиться на днёвку, надеясь, что на самый конец выступа караулы не сунутся. Спали по очереди. Первым дежурить взялся Шооран. Он поступил так, зная, что Ай не разбудит его, а целый день просидит, следя за опасностью и ожидая, пока Шооран проснётся сам. Половина дня прошла спокойно, и Шооран наконец смог уснуть, велев Ай разбудить его, как только стемнеет. Однако, ему не пришлось отдохнуть и двух часов. Посторонний звук проник в сознание, заставив открыть глаза и насторожиться, а в следующе мгновение Ай коснулась плеча, потому что тоже услышала шум. Шооран поднялся на суурь-тэсэг, прищурившись оглядел даль. Крошечные человеческие фигурки, растянувшись длинной шеренгой, двигались по соседнему оройхону. Несомненно, это была облава, хотя и странная. Шооран различил, что большинство в цепи составляют женщины, лишь кое-где виднелись доспехи цэрэгов. Неумолчный крик доносился со стороны загонщиков. Вскоре Шооран разобрал и слова: -- ...яви славу твою в делах светлых илбэчей твоих, их же любим благодарным сердцем, во все века, покуда стоит далайн! Шооран усмехнулся. Этого следовало ожидать -- всё приходит к своей противоположности. Теперь он не случайный пленник, его ловят с молитвой на устах, зная, кого хотят поймать. Ну, так и быть, раз они просят, явим дела светлых илбэчей!.. Ставить оройхон, по которому можно было бы перебежать на материк, было уже поздно. К тому же, это значило бросить здесь Ай. Шооран поспешно спустился с холма, схватил котомки, позвал Ай и через пару минут был на берегу. Укрыл Ай за крайним из тэсэгов, приказал: -- Смотри туда и не оборачивайся ни в коем случае! -- а сам, сжав зубы, шагнул к далайну. Если бы женщины были одни, то увидев бушующие волны и встающую из бездны землю, они бросились бы в бегство. Но верно среди цэрэгов находились не только мальчишки. Им удалось остановить попятившуюся цепь. Но Шооран и не рассчитывал на лёгкую победу. Едва оройхон встал, он кликнул Ай и, не давая ей времени сообразить, что произошло, и почему всё вокруг изменилось, побежал через оройхон к дальнему его концу. Двигаться приходилось перебежками, укрываясь среди камней, чтобы беглецов не заметили с вершины какого-нибудь суурь-тэсэга. Неизвестно, что тогда случится, но добра это явно не сулит. Они переползли завалы ноздреватого камня и укрылись на дальнем конце острова. Отсюда можно было ставить землю, которая откроет путь на материк. Сзади доносились истерические рыдания, крик, слова молитв и команд. Но было ясно, что через полчаса цэрэги справятся с беспорядком и заставят бабье войско двигаться вперёд. За полчаса надо уйти. Двадцать минут ушло на оройхон. Пересекать его тоже пришлось скрываясь, а это значит, что у противника было достаточно времени, чтобы поспеть с другой стороны и преградить дорогу. Оставалось уповать на неразбериху. Продираясь сквозь усыпанный дохлыми тварями поребрик там, где прежде был берег далайна, Шооран заметил спешащие вдалеке фигуры. Он кинулся было на восток, но и там показался отряд, не меньше двух дюжин цэрэгов, идущих чуть не по самому берегу. Они даже не считали нужным скрываться, а шагающий впереди дюженник, дико фальшивя, горланил песню: Для того цэрэг на свете есть, Чтоб за всех за них и пить, и есть! У нырнувшего в хохиур Шоорана отлегло от сердца. Он узнал Турчина. Значит, фронт прорван, сюда идут войска Моэртала. Им тоже не стоит показываться на глаза, но и ловить илбэча они не расположены. Шооран выждал, когда скроется передовой отряд, и пошёл на восток, подальше от места неудачной стоянки. Ай неутомимо месила грязь и лишь вечером, когда они устраивались на ночлег, сказала: -- Уф! Здораво бижали! Устала... Ни о каких чудесах она не помнила, а может быть, просто не заметила их. * * * Обычно последний урожай перед мягмаром бывал скудным. Источники воды слабели, и хлебная трава не наливалась как следует. Но в этом году засуха наступила раньше, и уже одиннадцатый урожай был беден. Прежде такое событие породило бы толпы голодающих и беспорядки во всех частях света. Теперь земли было довольно, так что государство вана и республика изгоев легко пережили неудачный конец года. А для живущей впроголодь страны добрых братьев неурожай оказался роковым. Войско могло сколько угодно грозить женским общинам, но если еды нет, то никакие угрозы не помогут, придётся затягивать пояса. Голод быстро сломил непобедимую армию: в обмен на хлеб цэрэги открыли фронт и дюжинами дюжин стали переходить на сторону Моэртала. Тут-то и пригодились великому одонту заранее вытребованные у вана баргэды. Привыкшие к порядку и повиновению, они строго управляли обретёнными областями. Моэртал не спешил захапать побольше земель, тем более, что кое-где братья ещё оказывали сопротивление. Вместо этого, он ещё раз изъявил полную покорность вану и через своих послов (сам ехать на Царский оройхон остерёгся, сославшись на многие дела) наладил поток переселенцев. Моэртал хорошо изучил врага и понимал, что разгромить войско ещё не значит победить в войне. Самая большая опасность скрывалась в наплевательском отношении ко всему на свете и в неистребимой привычке к воровству. Неизвестно, знал ли одонт о мерах, принятых Маканым, но действовал он похожим образом. Земли покорённой страны щедро раздавались переселенцам с юга, так что общинники оказывались в окружении людей, привыкших беречь и защищать своё добро. Часть младших братьев была отправлена в земли вана, где освободилось немало полей. Догадываясь, что на двенадцатый месяц хлеб уродится ещё хуже, Моэртал объявил, что с первого урожая налог браться не будет. Никто не разбогател на этом распоряжении, но наместник приобрёл славу доброго и щедрого правителя. Слух об этом дошёл до ушей вана, вновь пробудив подозрения самодержца, но теперь государь уже не мог диктовать свою волю Моэрталу. Пожалуй, в случае конфликта, верх взял бы Моэртал. Но тот понимал, что воюет счастливо, только потому, что старается воевать поменьше. Уроки активной войны против изгоев многому научили его. "Лучшая война -- это мир," -- повторял командующий и легко принимал на службу и кольчужников старейшин, и вооружённых братьев, и всех остальных своих врагов. Не забывал только делать так, чтобы они зависели от него и, значит, поддерживали его власть. Тем более не собирался Моэртал ссориться с ваном. Лучше иметь плохого союзника, чем хорошего врага. Сейчас ничего не стоило отделиться от метрополии, с Царским оройхоном его связывала сухая полоса, которую не так сложно перекрыть, но Моэртал помнил, что мир меняется быстрее, чем люди, а илбэч жив и ходит рядом. Илбэч объявился в стране вскоре после вторжения к добрым братьям. Сперва известие о том, что шавар с мертвецами пересох, привело одонта в бешенство, но успокоившись, он был даже благодарен за урок. Теперь он знал, что чудотворца следует принимать в расчёт при каждом деле, а страшные слухи о горах изгрызенных трупов удалось погасить. В конце концов, за погибших власть не отвечает, а живые получили земли даже больше, чем им обещали. Некоторое время спустя илбэч вернулся, и то в одном, то в другом месте начали возникать оройхоны. Сегодня Моэртал уже не был заинтересован в новых областях, но мешать строителю не собирался. Не выставил караулов и у сухой полосы, хотя знал, что ван год назад поступил именно так. Правда, неподалёку от дороги в метрополию располагались каторжные мастерские страны старейшин, которые Моэртал давно восстановил. На мокрых землях там собирали нойт, а рядом, конечно, дежурили конвоиры. Но ведь это не секреты и не заставы, которые можно рассматривать как враждебный акт. Просто илбэчу будет здесь неуютно. Так и надо действовать. Только теперь, разменяв пятую дюжину лет, из которых две дюжины он пробыл одонтом, Моэртал чувствовал себя настоящим государственным деятелем. А началось всё с того времени, когда его путь пересёкся с дорогой илбэча. Не только тропы на оройхонах пересекаются, скрещиваются и человеческие судьбы, и люди идут дальше иными. Всегда и всюду Моэртал чувствовал себя уверенно, заранее знал, что могут сказать и сделать другие люди, и только илбэч оставался тайной. Не раз в мыслях Моэртал беседовал с загадочным строителем, одного его спрашивал и лишь от него ждал ответа. Илбэч представлялся маленьким старичком с ехидным взглядом. Моэртал давно признал, что ошибался, считая Чаарлаха илбэчем, но избавиться от старого представления не мог, и илбэч неизменно представал в облике сказителя. Он сидел на топчане в тюремной камере, у дверей стоял вооружённый цэрэг, и сама дверь была наглухо закрыта, но всё же илбэч оставался на свободе. Он улыбаясь произносил что-то такое, отчего запоры падали, а самый верный из цэрэгов уходил следом за стариком. Тайна илбэча не давала Моэрталу успокоиться и берегла его от ошибок. Моэртал мучился невозможностью понять чудотворца и был благодарен ему за это. Неустрашимый одонт был готов, если очень понадобится, выступить против кого угодно, но не против илбэча. Пусть ходит где угодно, он не станет мешать, в крайнем случае, осторожно направит в нужную сторону. А то, что за последние две недели на побережье выросло восемь новых оройхонов, так вреда от этого нет. Пусть баргэды потрудятся. Если хохиур не растёт, он покрывается рыжей плесенью и с этой минуты обречён сгореть в мгновенной и бессмысленной вспышке. За примерами далеко ходить не надо. * * * Мягмар был близок, и Шоораном овладело беспокойство. Слишком легко им с Ай стало жить в опустевших мокрых краях. Такое было с ним в землях изгоев, а потом на северной оконечности страны вана. Оба раза его едва не высчитали и не разоблачили. С тех пор благополучие пугало Шоорана, и он решил обязательно уйти отсюда прежде начала мягмара. Жаль было покидать насиженное место, тем более, что Шооран подготовил хороший плацдарм, чтобы зажать северо-восточный залив. Но ведь не один он понимает, как удобно здесь работать. А то, что вокруг спокойно, так перед появлением Ёроол-Гуя далайн становится особенно тих. Оставалось выбрать путь. В агонизирующую страну добрых братьев идти не хотелось, у вана тоже всё было знакомо до омерзения. Умел бы ходить по аварам, ушёл бы вслед за Мозолистой Пяткой. Бесконечно мала вселенная по сравнению с миром человека. Тесно и некуда идти. Шооран выбрал край вана. Чтобы попасть туда ему пришлось несколько раз пересекать область старейшин, сбивая со следа тех, кто захотел бы угадать выбор илбэча. Разбросав в течение трёх дней пять островов, Шооран поздним вечером, когда охрана убралась с мокрого ближе к лагерю каторжников, перешел на соседний материк и удалился от перешейка на безопасное расстояние. Никакой охраны он не встретил, решив, что перехитрил сторожей, не ожидавших, что илбэч в один день и поставит оройхон, и уйдёт из страны. Истекали дни плохого, неурожайного года. Как и предвидел Моэртал, последний месяц оказался голодным. Ручьи пересохли, бовэры беспомощно хлопали короткими лапами по камню и недовольно разевали пустые пасти. Хлебная трава на полях скукожилась и пожелтела. Скупо текущей из расщелин воды едва хватало на питьё. На мокром вновь появился народ. Это были не изгои, а добропорядочные земледельцы, которых неурожай погнал за чавгой. Страшно подумать, что было бы, случись такое в те времена, когда оройхоны были перенаселены. Все ждали мягмара и новой воды. В положенный час далайн вскипел, покрывшись пеной и щедро кидая свои дары пришедшим людям. Шооран к тому времени был на центральном мысе. Там они с Ай и провели весь мягмар, занимаясь привычным ремеслом: охотой и разборкой завалов. Жаль, что никто пока не соглашался менять кожу и кость на хлеб. Едва опали пенные тэсэги, мокрый край опустел. Женщины круглые сутки заготавливали наыс, мужчины правили инструмент и караулили урожай. Шооран и Ай остались на берегу одни. Через неделю-другую, когда схлынет грибная страда, здесь снова появятся люди, а пока можно работать безбоязненно. За четыре дня Шооран поставил девять оройхонов, а потом, уступая уговорам Ай, ушёл на запад, в землю изгоев. Ему и самому хотелось узнать, как там обстоят дела, а может быть и помочь знакомым, которые ещё оставались в тех местах. Хотя, чем он мог помочь? Только строить землю, как и всюду. А потом снова идти вокруг сужающегося далайна. И снова строить, и идти дальше, не зная, куда приведёт его кружение на месте. * * * Со времён великой битвы за алдан-тэсэг не было у бессмертного Ёроол-Гуя большей мечты, чем поймать и пожрать илбэча Вана. Но когда бы ни выныривал Многорукий из мутных волн, Ван был наготове и успевал уйти от жадных рук, перепрыгнув через неприступный для владыки далайна поребрик. И однажды, устав от бесплодной погони, Ёроол-Гуй сказал: -- Зачем ты убегаешь от меня, илбэч Ван? Разве ты не видишь, что победа всё равно останется за мной? Ведь я вечен, а ты скоро умрёшь. Зато в моих руках смерть будет быстрой и не такой мучительной, как от старости и болезней. -- Может быть ты и прав, -- возразил Ван, -- но я пока не собираюсь умирать. И вообще, я не хочу, чтобы ты меня ел. -- Тогда давай заключим договор, -- предложил Ёроол-Гуй. -- Что бы ты хотел получить в обмен на то, что позволишь себя сожрать? -- Ты полагаешь, такая вещь есть? -- воскликнул удивлённый Ван. -- Конечно, -- подтвердил Многорукий. -- Надо только вспомнить, что ты хочешь сильнее, чем прожить до конца свою бесконечно короткую жизнь. -- Что же, -- воскликнул Ван. -- Я согласен. Я всегда хотел знать, правда ли, что у далайна нет дна? -- Конечно, нет, -- сказал Ёроол-Гуй. -- Я свидетельствую тебе об этом. -- Нет, так дело не пойдёт. Сплавай и узнай, правда ли там нет дна, а если его нет, то что там есть? -- И тогда ты сам пойдёшь в мою пасть? -- Да. Клянусь! И Ёроол-Гуй нырнул, думая про себя: "Если старик вырыл бездонный далайн, что мне стоит проплыть его из конца в конец?" Месяц Ёроол-Гуй не появлялся у берега, а когда приплыл, то сказал Вану: -- У далайна нет дна. Я нырнул так глубоко, что догнал камень, брошенный мне в жертву самым первым человеком в самый первый день далайна. Камень всё ещё падает в бездну. И Ёроол-Гуй разинул свой самый большой рот. Но Ван проворно отскочил за поребрик и сказал: -- А может быть, дно находится ещё ниже? Ведь камень не кончил падать, и глубина далайна не иссякла. Ты не смог доказать, что у далайна нет дна. Ступай и нырни как следует. Разметав горы влаги, Ёроол-Гуй упал в глубину, и его не было год. Но по исходе года он вынырнул и позвал илбэча. -- У далайна нет дна! -- возгласил он. -- Я нырнул так глубоко, что влага там сгустилась как плотное тело. Когда камень достигнет тех глубин, он повиснет, не в силах падать дальше. -- Так может быть, это и было дно? -- спросил Ван. -- Нет! -- объявил бог далайна. -- Камень не сможет падать дальше, но я поплыл сквозь эту густую влагу и спускался ещё двенадцать недель, но не видел никакого дна. -- Я думаю, ты просто его не достиг, -- сказал Ван. -- Ведь глубина далайна не иссякла. -- Что же мне, так и плавать взад-вперёд, кружа словно подбитая тукка? -- вскричал Ёроол-Гуй. -- Найти можно только то, что есть, а если дна нет, как я докажу тебе это? -- Ты должен проплыть всю бездну далайна, -- сказал Ван. -- Но ведь у него нет конца! Чтобы проплыть его, потребны бессчётные века! За это время ты успеешь умереть своей смертью. Только вечность ещё глупее дурной бесконечности. О них славно думать, сидя на алдан-тэсэге, но нырять в угоду тебе я больше не стану! -- В таком случае, тебе не придётся меня съесть, -- сказал Ван, спрыгнул с поребрика и ушёл на дальние оройхоны, насвистывая песню и сбивая пыльцу с метёлок цветущего хохиура.