ГЛАВА 9. Узкий промежуток между двумя странами Шооран преодолел без особых затруднений. Даже для виду на другом берегу не было поставлено никакой охраны. Оно и понятно, поток переселенцев двигался лишь в одну сторону, а ставить заграждения значило подвергать соседей соблазну напасть и захватить орудия и харвах. Шооран быстро миновал угловые оройхоны и, пока не совсем стемнело, двинулся дальше. Бывшая дорога смерти, где он в бреду говорил с уулгуем, превратилась в сухую полосу и уже год, как была обжита. Застав не оказалось и здесь, поскольку угловое царство благополучно скончалось. Почти все жители угловых оройхонов тогда бежали в страну изгоев, не без оснований опасаясь резни. Сдавшиеся цэрэги были прощены и отправлены на восточную границу, ставшую с некоторых пор местом ссылки неугодных. Кажется, один Боройгал не тронулся с места. Уж он-то был в безопасности -- палачи, как и сушильщики, требуются всегда. Беглецы рассказывали, что именно Боройгал исполнил приговор вана и скормил самозваного одонта зоггам. Дюженника Тройгала привезли туда, где он творил бунт. Здесь его ждала плаха -- панцирь рыбы, установленный возле поребрика, чтобы все могли видеть конец вора. Преступник был раздет -- на голом теле ясно виднелись следы пыток -- ван хотел знать, куда делись сокровища. Тройгала привязали к широкому панцирю, и палач опрокинул ему на живот коробочку, в которой копошились дюжины три выловленных накануне зоггов. Выждав некоторое время, чтобы как следует истомить жертву, Боройгал взмахнул пушистой метёлкой хохиура. Целый час крик преступника был слышен даже караульным в стране изгоев. Так судьба наказывает тех, кто забывает, что мир меняется быстрей, чем люди. На ночь Шооран остановился на своём родном оройхоне. К сухой полосе приближаться не стал: как и дюжину лет назад это было небезопасно. Зато на мокром можно было ночевать не боясь никого. Вряд ли Ёроол-Гуй станет залезать в узкий как кишка залив, который оставил ему Шооран. Богу далайна нужен простор. Шооран расстелил выдубленную кожу и соорудил постель. Лежал на спине, глядя на клубящиеся в тёмной вышине волны небесного тумана, почти невидимые, а скорей угадываемые благодаря многолетней привычке. Наконец он был один и никому ничего не должен, и можно было просто лежать, не думая о завтрашнем дне. Память милосердно унесла его в давнее прошлое, когда пределом мечтаний было стать цэрэгом и пройтись в панцире, башмаках и с копьем в руке под завистливыми взглядами мальчишек. Он жил тогда здесь, по этим местам гнался за туккой. С тех пор он вырос: был и цэрэгом, и изгоем, и земледельцем. Но главное -- он стал илбэчем и сумел изменить мир. Конечно, Ван, если верить легендам, поставил больше оройхонов, но Шооран сумел замкнуть далайн в кольцо и тем решил судьбу богов. Он создал новую страну, а древнейшее государство мира -- уничтожил, присоединив к добрым братьям. Пусть воины и баргэды думают, что это дело их рук -- без илбэча их стараний никто бы и не заметил. Действительно, мир за последние годы перевернулся, но родной оройхон остался неизменным. Те же тэсэги, тот же хохиур, тот же далайн, хоть и съёжившийся так, что в полдень удаётся разглядеть другой берег. Поэтому нельзя сказать, будто мир стал совсем другим, ведь в детстве он был заключён в этом оройхоне, а оройхон остался прежним. Запутавшись в необязательных мыслях, Шооран задремал. Разбудило его лёгкое прикосновение. В первое мгновение душу сковало ужасом: разом вспомнилось, что сейчас мягмар, и прикосновение может означать, что к нему подползает выгнанный наружу парх или гвааранз. И лишь затем Шооран понял, что его касаются человеческие пальцы. --Кто?.. -- хрипло со сна выдохнул Шооран. -- Я-а... -- донеслось из темноты, и снова шершавая ладошка коснулась лба. Неживой, с сипящим придыханием голос было невозможно спутать ни с чем. -- Ай? -- Шооран сел на постели. -- Откуда ты здесь? -- Я тибя иска-ла... За-чем ты отдал миня-а? Я не хачу с той женщиной. Я хачу с табой. -- Ну что ты... -- забормотал Шооран, отчаянно пытаясь сообразить, как избавиться от неожиданной попутчицы. -- Никому я тебя не отдавал. У меня дела, я же говорил... Ты пока там поживи. Яавдай добрая, только ей помочь надо, у неё рука больная. -- Ана злая-а... -- казалось, Ай с присвистом тянет заунывную песню. -- Я знаю, ты савсем ушёл. И я с табой. Ты миня не праганяй, а то я умру, -- Ай издала странный звук, похожий на отрывистый смешок, и лишь через секунду Шооран запоздало понял, что она всхлипнула. -- Скоро у женщин день раждения, -- продолжала выпевать Ай, -- я савсем взрослая, а не вырасла-а. И ты миня не люби-ишь. Ты ту люби-ишь, злую, я зна-ю... А я хачу быть тваей радостью и усла-дой... В ночной тишине, когда лишь пятна гнили блазнят взгляд, под рокот бушующего новогоднего далайна, эти слова не казались смешными, в них чудилась нечеловеческая сила, словно не сумасшедшая уродинка, а сама душа выморочных земель заявляла права на непослушного илбэча. Шоорану стало страшно. Невидимые пальцы расстегнули ему жанч и бессильно заскребли по хитину кольчуги. Ай снова всхлипнула, на этот раз громко и отчётливо. -- Я не брошу тебя, -- сказал Шооран единственное, что мог сказать. -- Завтра мы пойдём вместе. -- Скажи, что ты будишь маей опорой и защитой... -- Я буду твоей опорой и защитой. -- Харашо, -- произнесла Ай и успокоенно ткнулась мордочкой в хитин. Несколько дней они бродили по знакомому до оскомины побережью. После ухода изгоев здесь стало гораздо спокойнее. Едва закончился мягмар, народ схлынул с мокрых оройхонов, побережье опустело, и, если бы не Ай, можно было бы работать, не опасаясь, что его заметит случайный бродяга. Но Ай ходила за ним, словно привязанная верёвочкой. Они миновали ровные пространства западного берега, где можно было бы поставить оройхон и уйти прежде, чем хоть кто-нибудь обнаружит его, пересекли перешеек возле земель Моэртала, где в тесном заливе можно не страшиться Ёроол-Гуя, выбрались на восточный берег. У этого места тоже были свои преимущества: прежде Шооран почти не бывал здесь, и значит тут не ожидают илбэча. Но все эти места приходилось миновать впустую из-за того, что позади шлёпала по грязи крошечная Ай, не сводившая с Шоорана преданного взгляда. Когда впереди замаячили дымы огненного болота, отделяющего землю вана от древних земель, Шооран решился. Он демонстративно разложил на тэсэге всё свое барахло и сказал Ай: -- Я ухожу по делам и вернусь завтра вечером. Жди меня здесь. Ай безмятежно смотрела пустыми глазами, было неясно, понимает ли она сказанное и согласна ли ждать. Но когда Шооран, пригибаясь и высматривая караулы, двинулся к границе, Ай осталась возле вещей ковырять тростинкой дюжину раз перекопанную грязь. Границу он привычно перешёл в сумерках, зная, что в это время никто особо караулить не будет. Зато темнота застала его на полпути к Торговому оройхону. Хотя сейчас тьма не мешала, а скорее оказалась помощником. Ёроол-Гую было всё равно, когда приходить: днём или ночью, а илбэчу безразлично, когда строить. Новый оройхон гладкой дорогой лёг под ноги. В темноте Шооран перешел Торговый остров и ударил второй раз. Этот оройхон должен был поднять тревогу на том берегу, но, по-видимому, братья, так любящие нападать на соседей, сами нападения не ждали и сняли охрану. От перенапряжения и ядовитых испарений горящего болота нестерпимо болела голова. Казалось в мозгу пульсирует огромный, готовый прорваться нарыв. Хотелось лечь, обхватить голову руками, зажать уши и ни о чём не думать. Но этого было нельзя, надо, пока не рассвело, бежать отсюда, а это можно сделать лишь выстроив ещё один -- третий за ночь оройхон. Держась подальше от задымленных мест, Шооран вернулся к границе, чтобы стереть последний в этих краях участок огненного болота. О Ёроол-Гуе он старался не думать, поскольку понимал, что бежать от него всё равно не сможет. Оройхон дался с невероятным трудом, и на этот раз его работу заметили. Вдалеке завыла труба, заметались факелы. "Трубите, трубите... -- думал Шооран, пробираясь среди тэсэгов. -- Завтра вы увидите, что это не просто оройхон. Теперь вас соединяет с врагом сухая полоса, и вам придётся или погибнуть, или научиться жить в мире. Трубите громче: я своё дело сделал." Посты Шооран миновал уже под жёлтыми облаками. Сейчас можно было не опасаться засады -- цэрэгам было не до того. Через полчаса Шооран вернулся к тому месту, где оставил Ай. Он поспел вовремя: какая-то женщина, отмахиваясь от наскакивающей Ай, собирала его вещи. Инструмент, спальная кожа, даже суваг, который никому, кроме сказителя не нужен, были упакованы, грабительнице оставалось лишь завязать узел, и Шооран разом лишился бы своего имущества. Собственно говоря, вещи были бы давно унесены, если бы не Ай. На щеке у неё алела царапина, под глазом взбухал синяк, но всё же карлица продолжала нападать на воровку. Выйдя из зарослей хохиура, Шооран успел увидеть, как Ай подпрыгнула и, вцепившись зубами, словно кусачий ыльк, повисла на руке соперницы. Женщина сдавлено заверещала, пытаясь освободиться. Свободной рукой она била Ай по голове, но калека, кажется, не замечала ударов и лишь крепче сжимала зубы. -- А ну! -- крикнул Шооран издали. Женщина испуганно замерла, а Ай, мгновенно отлепившись от жертвы, сердито произнесла скрипучим голоском: -- Вот. Муж. Шооран подошёл, погладил Ай по слипшимся волосёнкам. -- Молодец, -- сказал он. -- Умница. -- Ты гляди... -- произнесла женщина. -- Действительно муж. Слушай, парень, зачем тебе эта штучка? Иди, лучше, ко мне. Я тебя сберегу не хуже, чем она. Я, как-никак, настоящая женщина, а эта тебе на что? С ней и спать-то нельзя. Шооран перевёл взгляд с опухшей от побоев мордочки Ай на женщину. Та стояла, вызывающе глядя на него. Жанч, накинутый на голое тело, распахнулся, позволяя видеть пустые мешки тощих грудей. Да, она, конечно, женщина и будет честно выполнять обещание. Не любить, конечно, что за любовь в шаваре? -- но быть женой и хозяйкой. Вот только любопытство своё она никуда не денет, и оно будет вечной угрозой жизни. Так что замызганное тело, с готовностью предлагаемое ему -- на самом деле ловушка, расставленная судьбой. Хвала Тэнгэру, что у измученного илбэча женское тело не вызывает совершенно никаких чувств. -- Уходи, -- сказал Шооран, поднимая руку со сжатым кулаком. Женщина метнулась к тэсэгам. -- Дурак! -- крикнула она, поняв, что Шооран не станет гнаться за ней. -- Ещё пожалеешь! Шооран и не собирался наказывать воровку. Сейчас он мечтал только о тишине и покое. Но прежде надо было хоть как-то подлечить Ай. Шооран достал флягу, собираясь промыть Ай ссадины, однако уродинка молча вывернулась из рук и отбежала в сторону. Настаивать не было сил, тем более, что никакого лекарства Шооран не имел. Покорно убрав флягу Шооран раскатал кожу для постели и не лёг, а упал на неё. -- Я хочу спать, -- сказал он, не зная даже, слышит ли его Ай. -- Если что-то случится -- разбуди. Проснулся он на следующий день утром. Ай по-прежнему оставалась неподалёку, голова на неестественно тонкой шее медленно поворачивалась, высматривая опасность. Можно было бы подумать, что Ай так никуда и не отходила, но возле локтя Шооран увидел три больших чавги, значит Ай не просто торчала на одном месте, но и промышляла где-то. Они собрались и двинулись в обратный путь. Уходя, Шооран прислушивался, стараясь различить шум боя на бывшей границе, но там было тихо. * * * Казалось бы, последние события должны были взорвать плавное течение жизни, но именно этого и не случилось. Разрушение границы взбудоражило армию и одонтов, но поскольку соседи почему-то не нападали, прочие жители остались безразличны к случившемуся. Да и то сказать: все, кого обуревало беспокойство, кто мог и хотел уйти с насиженных мест, ушли ещё год назад, и теперь страна была образцом, о каком мечталось одонтам прошлых лет. Возможно поэтому власти не стали искать илбэча. Одонтам внутренних земель это было ни к чему, а прочих Моэртал сумел убедить, что свободный илбэч принесёт больше пользы, чем пойманный. И Шооран оправдал высокие надежды. Каждую неделю то здесь, то там возникал оройхон. Большинство из них приносили сухие участки, так что успокоившаяся страна вновь пришла в движение, только на этот раз верноподданническое. Добрые граждане один за другим получали большие поля из рук законной власти, и царские баргэды путались в тройных и четвертных дюжинах, подсчитывая грядущие доходы. Так прошёл месяц, и второй, и все были довольны. Всё это время Шооран вёл жизнь сказителя. Ходил по мокрым оройхонам, стараясь только не забредать вглубь болота, чтобы избавить себя от ненужной беготни в случае визита Многорукого. Вечерами собирал вокруг себя людей и повествовал о мире, людях и богах. Иногда, когда боялся, что не хватит голоса, говорил под музыку, но чаще, в подражание Чаарлаху, старался обойтись без сувага. Пел о том, что слышал в чужих землях, порой придумывал своё. Но в конце всякий раз звучала история о смерти Чаарлаха, певца, выдававшего себя за илбэча, чтобы илбэч мог спокойно жить. Известность Шоорана росла, его и крошку Ай узнавали издали, и теперь они могли бы спокойно идти через сухие земли, не боясь предусмотрительной ненависти мужиков. Но зато и строить становилось всё тяжелее. Сказитель всегда на виду. Чтобы отвести от себя подозрения, Шооран дожидался, пока утомлённые люди разойдутся, потом, вслепую совершал ночной бросок, куда-нибудь в сторону, в предутренние часы ставил оройхон и возвращался к Ай, покорно караулившей уложенный в колыбель суваг. После этого приходилось день или два отсыпаться, а затем можно было начинать всё с начала. Единственное место, где Шооран старался не останавливаться надолго, был мыс около владений Моэртала. Здесь помнили, что он беглый цэрэг и объявлен вне закона. Зато именно сюда чаще всего прибегал Шооран ночами, увеличивая новую провинцию, которой управлял Ыуртак -- взрослый сын зажившегося на свете одонта Ууртака. Полуостров рассекал далайн на две приблизительно равные части, пролив, соединявший их, с каждой неделей становился всё уже, так что скоро можно было надеяться увидеть вдали берег -- проклятую страну добрых братьев. Безумный илбэч за два года не принёс стране вана ни единого сухого оройхона, Шооран создал их больше полутора дюжин. И это не считая собственной страны и работы в плену у общинников. Лишних земель по-прежнему не было, но всё же всякий здоровый мужчина мог найти себе место. Изгоями оставались калеки и женщины. Им не давали земли здесь и не пускали в новую страну, позволяя умирать на мокром. Впрочем, облав на них тоже не устраивали -- калеки не опасны, а выловить их, прочесав изрезанное и бесконечно растянутое побережье -- непросто. Среди этого однообразно-пёстрого люда Шооран становился всё более заметен, так что начинал подумывать, а не бежать ли ему обратно в свою страну или, напротив, поближе к кресту Тэнгэра. Но пока продолжал изображать сказителя, а ночами работать, надеясь, что Ай ничего не поймёт. -- Я ухожу по делам, -- ему больше не приходилось добавлять, что он скоро вернётся, это подразумевалось само собой. Ай кивнула, соглашаясь, и он исчез в сгущающейся багровой тьме. В разобранной колыбели остался лежать суваг. Шооран знал, что пока он не вернётся, Ай не ляжет в постель и будет спать, соорудив гнездо из каких-то обрывков. Шооран спешил на север. Сейчас, когда стало известно, что Ёроол-Гуй плавает по другую сторону мыса, надо успеть нанести удар с этой стороны, сузив пролив до крайнего предела. Шооран бежал, привычно нащупывая почти невидимую дорогу. Перешагивал камни, старался обходить слишком глубокие лужи -- берёг башмаки, изрядно стоптанные за последнее время. И чуть не упал, наступив на что-то мягкое. В темноте вскрикнули. Шооран наклонился, стараясь понять, не поранил ли он человека, неосторожно улёгшегося спать поперёк дороги. Высек искру на свитый из соломенной пряжи фитиль, раздул огонь. Тлеющее пятно расползлось по концу фитиля, смутно осветив лицо Шоорана и женщину, приподнявшуюся на локте из похожей на корыто плохо разложенной колыбели. Это была воровка, которая пыталась ограбить Ай пару месяцев назад. -- Ты? -- произнесла женщина. -- Пришёл... Я знала, что никуда ты не денешься. Невозможно было сказать, будто он спешил по делам и споткнулся об неё случайно. Женщина, двумя руками обхватившая его за шею, не поверила бы, да и сам он в эту минуту не верил в такую случайность. Вместо этой ничтожной правды вспыхнула другая истина: никакая самая адская работа не сможет погасить зов крови, жарко застучавшей в висках. Женщина откинулась назад, притягивая Шоорана к себе. Тлеющий фитиль с шипением упал в грязь. От никогда не мытого тела кисло пахло застарелым потом, но это Шооран заметил лишь когда умолк стук крови в ушах и вернулась способность понимать. -- Ну вот, видишь, как хорошо, а ты меня гнал, глупый, -- шептала женщина, прижимаясь к нему. -- Ведь хорошо, правда? Шоорану было противно и стыдно, и очень хотелось оказаться сейчас где-нибудь далеко. -- Знаешь что, -- сказала женщина, -- давай останемся здесь? Этот оройхон может быть уже сегодня высохнет, и мы получим землю. Тебе дадут, я знаю. -- С чего ты взяла, что он высохнет? - произнёс Шооран. Ещё утром он колебался, работать ли здесь или бежать на оконечность мыса и лишь в последнюю минуту выбрал второй вариант. А теперь выясняется, что здесь его ждали. -- Это проще, чем чавгу съесть, -- улыбнулась невидимая собеседница. -- Думай сам: Многорукий у восточного берега -- значит илбэч -- тут. Не станет же он к Многорукому в пасть прыгать. В центре он строил, на юге -- строил. Там сейчас землю делят, там шумно. Что ему, жить надоело? Значит, он или мыс дальше двигать станет, или наш оройхон сушить. Ясно? Шоораном овладел страх. Воровка дословно повторила все его недавние рассуждения. Казалось, она вот-вот скажет: "А ведь илбэч -- это ты". Но по счастью, последнего шага женщина не осилила. Слишком уж заманчиво маячило перед нею будущее счастье. Она принялась гладить Шоорана по голове, плечам и быстро, боясь, что её прервут, зашептала: -- Землю получим, поставим палатку, будем хорошо жить, как люди. Ты не думай, я молодая, во всяком случае, моложе тебя. Мне ещё трёх дюжин нет. Я сильная, я всё буду делать для тебя, а ты станешь рассказывать свои истории. Я же знаю, ты сказитель, я тебя слышала, хоть ты меня и не замечал. У тебя славные истории, ты хорошо поёшь. А я буду тебя лелеять... -- Нет, -- выдавил Шооран, чувствуя, как скручивает его чужая воля. -- Ну что ты?.. -- всполошилась женщина. -- Если хочешь, мы и коротышку твою возьмём. Пусть живёт -- жалко, что ли? Я ведь тогда не со зла её ударила, я же не знала, что это твои вещи... Шооран лежал неподвижно, но мысль его металась, словно загнанная тукка. Бежать отсюда как можно скорей! Бежать и никогда не возвращаться, пока его не вычислили и не раскололи будто пустую скорлупку. Только как вырваться из чужой, провонявшей потом постели, куда его зашвырнуло одиночество и собственная глупость? Почему-то другие умеют легко находить себе женщин, а потом легко бросать их и не узнавать при встрече, а он чувствует себя связанным, хотя ничего не обещал. Но если он хочет остаться собой, эти ремни должны быть разорваны. -- Нет! -- повторил он громче, разжал обхватившие его руки и сел. -- Это было случайно и больше не повторится. Я не останусь, и мне не надо ни земли, ни твоего счастья. Он ждал слёз, жалоб или язвительного смеха и оскорблений, но ничего этого не было. Женщина тихо сказала: -- Ну, как знаешь... -- и молчала всё время, пока он наощупь натягивал одежду, лишь на прощание произнесла: -- Если надумаешь вернуться -- приходи. Шооран ничего не ответил. Он поднялся и быстро пошёл назад. Тяжёлое чувство не оставляло его. Почему-то казалось, что Ай звериным чутьём уловит чужой запах и скажет: "Больше по таким делам не уходи". Но Ай безмятежно спала, устроившись неподалёку от устроенной для неё постели. Едва забрезжил свет, они собрались и по тропе между сухими и мокрыми оройхонами поспешили на восток. Несколько раз им приходилось прыгать в грязь и пережидать, пока мимо пройдут тянущиеся к восточной границе отряды цэрэгов. * * * Дальновидные старейшины не зря притесняли в своих владениях илбэчей. Они-то прекрасно понимали, что устойчивой монолитной власти илбэч не принесёт ничего, кроме смут и расстройства. И всё же, зараза, которую с таким трудом удавалось обуздать внутри страны, проникла извне и разрушила государство. Чужие, чудно вооружённые цэрэги и чужие старейшины, которых приказано было величать братьями, заменили привычное начальство. Если бы дело ограничилось этим, да порками за поминовение запрещённого отныне Ёроол-Гуя, то можно было бы считать, что ничего не изменилось. Но с приходом новой власти сломался весь старый порядок. Уцелели лишь баргэды, присягнувшие захватчикам и переименованные в старших братьев. Добро Ёроол-Гуя было объявлено общим, но как и прежде распоряжались им баргэды, выдавая инструмент свободным отныне служителям, когда те направлялись на работы. А вот выдача еды прекратилась. На жалобы голодных людей баргэды разводили руками: "Ничего нет, всё вывезли братья", -- и беззвучно шептали, призывая на головы обидчиков гнев опального бога. Первыми взбунтовались резчики камня. Эта удивительная профессия процветала только на кресте Тэнгэра. Даже здесь далеко не каждый камень годился в дело, и мастера из поколения в поколение передавали секреты: как расколоть упругий кремнёвый желвак, чем сточить мешающий выступ и каким образом смастерить наконечник копья, чтобы им одинаково удобно было и высекать искру и протыкать врага. Камнерезы составляли особый клан и жили по своим законам. В незапамятные времена их потомки заселили крест Тэнгэра, и старейшины разумно не вмешивались в их жизнь. Здесь были свои баргэды, свои обычаи и чуть ли не своя вера. Мастера недолюбливали Ёроол-Гуя и кланялись большущей глыбе полосатой яшмы, которую называли алдан-тэсэгом. Прокормить себя древнейшие оройхоны не могли, поскольку земля изрытая на много локтей вглубь, давно потеряла плодородие. Во втором ярусе алдан-шавара тоже ломали камень, так что и здесь плодородный слой был снесён. Но, поскольку добыча и обработка камня составляли богатство всей страны, то мастера не знали недостатка ни в чём, справедливо полагая, что шесть с лишком дюжин сухих оройхонов смогут прокормить их. За стеной из вульгарного легковесного камня всегда было много огня, вина и мяса. Но зато и старейшины никогда не знали нужды в кремне. Ничего подобного добрые братья не пожелали принимать во внимание. Закон один для всех, исключений из него быть не должно. И со всей твёрдостью, на какую способна лишь военная власть, крест Тэнгэра был превращён в каторжные мастерские. Камнерезов принялись выстраивать по ранжиру, загонять в штреки и к шлифовальным станкам под рёв раковины и кормить раз в сутки нарочно испорченной кашей. Семьи мастеров -- жёны, малолетние дети и прочие "посторонние" были выставлены за стены и распиханы по сельским оройхонам. Тогда и произошло первое возмущение, подавленное быстро и решительно. Обглоданные ыльками тела зачинщиков были повешены над воротами, и порядок в мастерских восстановился. Правда, вдруг оказалось, что погибли или были "охлаждены" в далайне все мастера-оружейники до единого. Поставки кремнёвого оружия практически прекратились, а те ножи, кистени и копья, что с грехом пополам были изготовлены, разлетались вдребезги при первом же ударе. Впервые старшие братья задумались: правильно ли они ведут себя в завоёванной стране. Но предпринять ничего не успели -- в одну ночь крест Тэнгэра опустел. Лишь к вечеру сбившаяся с ног охрана поняла, что непокорные мастеровые ушли под землю. Ломка камня на кресте Тэнгэра длилась много поколений и подземные выработки уходили на неведомую глубину. Под вторым ярусом алдан-шавара располагался третий и четвёртый, а наклонные штольни уходили ещё глубже, но там не бывал никто из чужих, а сами работники ревниво оберегали тайны подземелий, так что всякая выдумка могла оказаться правдой, а самые правдоподобные рассказы не имели никакого отношения к истине. Но видимо там оказался не только камень, но и вода, а может быть, и какие-то харчи, во всяком случае, ни сдаваться, ни помирать с голоду бунтовщики не собирались. А вот из цэрэгов, пустившихся следом, почти никто не вернулся. Немногие уцелевшие рассказывали о камнях, неожиданно срывавшихся с потолка, про обвалы, погребающие разом дюжину воинов, о тёмных колодцах под ногами, где не умолкает крик падающего, и ещё о дюжине дюжин страхов подземного царства. Лишь непокорных камнерезов цэрэги так и не видели. В ту пору ещё были возможны переговоры и примирение, но братья выбрали более жёсткий и, как им казалось, верный путь. Прочесав окрестные оройхоны, они выловили семьи камнерезов и потребовали от восставших покорности, угрожая, в противном случае, перебить заложников. Чтобы доказать серьёзность своих намерений, они казнили троих стариков. Этого нельзя было делать ни в коем случае! Старики, хранители мастерства, были в особом почёте на каменном кресте. В тот же день верхний, освоенный цэрэгами ярус алдан-шавара превратился в ловушку для тех, кто вздумал жить под крышей. Когда к вечеру солдаты убрали тяжёлые плиты, разом закрывшие все входы, они обнаружили, что верхний ярус полон дыма. Больше двойной дюжины цэрэгов задохнулось в запертом алдан-шаваре, и лишь через несколько дней удалось достать их тела. А пока разъярённые завоеватели сладострастно изобретали пытки для схваченных женщин, землекопы устроили новую каверзу. Под утро участок земли, где стоял один из лагерей, с грохотом провалился вглубь оройхона, а выскочившие в буквальном смысле слова из-под земли бунтовщики перебили растерявшуюся охрану и, освободив своих домочадцев, увели их в нижние ярусы источенных словно губка оройхонов. Потери этого дня оказались больше чем при завоевании всей страны. Устрашённые братья отошли с древних колдовских оройхонов, хотя попыток обуздать мятежников не оставили. Они пытались выкурить камнерезов дымом, но дым не шёл в нижние ярусы. Хотели затопить шахты, отведя в алдан-шавар один из ручьев, но успеха не добились и здесь. Оставалось ждать, пока запертое в глубинах население перемрёт с голоду. К сожалению, один из пленных старейшин сообщил, что именно на кресте Тэнгэра располагался главный продовольственный склад, и "если доблестные братья не вывезли провизию... ах, им не было известно о складе? Как жаль!.. Склады всегда были на каменных оройхонах -- там много сухих пещер, которые всё равно пустуют... Какое воровство? Там бывает только охрана и добытчики камня, а им красть незачем, у них и так всё есть. На сколько хватит хлеба? Если бережно расходовать, то года на три. Но там ещё наыс есть, сушеный туйван, вяленое мясо..." Положение сложилось безвыходное. Вместо доходов вожделенный крест Тэнгэра приносил одни протри. В бесполезной войне с подземной цитаделью прошёл год, а братья не только не усмирили непокорных, но уже и днём не осмеливались показаться в пределах полуразрушенных стен. К этому времени созрел новый заговор. На этот раз взбунтовалась всего дюжина человек, но последствия их возмущение повлекло столь же тяжкие, как и война камнерезов. Забастовали сушильщики. Издревна в земле старейшин сушильщики были презираемой кастой, так что с приходом новых властей в их жизни мало что изменилось. Сторож на суурь-тэсэге мог сколько угодно дудеть, оповещая о начале работы, подойти к авару сушильщика и проверить, чем тот занимается, он всё равно не смел. Из недобродившей каши сушильщики пекли на аваре лепёшки, а в корзинах с мокрым харвахом контрабандой получали от сборщиков чавгу, а порой и пахучее мясо шаварных зверей. Такое существование могло бы продолжаться долго, но наступил мягмар -- великий праздник бессмертного Ёроол-Гуя. Прошлый праздник прошёл почти незаметно, в стране ещё не стихли бои, и народ предпочёл затаиться, хотя победители не успели навести своих порядков. Но сейчас, когда установился мир, причин для отмены праздника не было. И пусть не шли к далайну канувшие в прошлое старейшины, пусть охотники сменили пики на серпы и даже в новогодние дни не приближались к запретному шавару, сушильщиков всё это не касалось. Дюжина опалённых огнём людей построилась в жиденькую колонну и направилась к берегу, нестройно распевая: "О отец наш, Ёроол-Гуй!". Выходка была настолько неожиданной, что разленившаяся охрана перехватила беглецов лишь у самой границы мокрых оройхонов. Преступление было серьёзным: побег и явное поклонение дьяволу. За такие дела полагалось не менее полудюжины маканий, но судья помнил, что за люди перед ним и потому ограничился поркой. Экзекуцию сушильщики перенесли стоически, и жизнь, казалось, пошла по старому пути... но, как говорится, по той же тропе, да в другую сторону. Неприкасаемость сушильщиков имела свою изнанку: они были нищи и всеми презираемы, но зато свободны от наказаний. Собственно говоря, это были единственные свободные люди в стране. Они соглашались жить впроголодь и умирать возле аваров, но плетей они не простили. Спешить и действовать сгоряча сушильщики не привыкли -- на подготовку ушло у них почти две недели. Но начав они действовали быстро и решительно, понимая, что когда харвах шипит на аваре -- не время раздумывать. Утро того дня началось как обычно, но вечером сигнальщик напрасно трубил конец работы -- от аваров никто не появился. Сушильщики были в это время возле самой границы. Они шагали плотной группой, не скрываясь, так что пограничная стража заметила их издали. Две дюжины цэрэгов вышли навстречу, собираясь гнать нарушителей в лагерь. Цэрэги видели, что беглецы безоружны, и не ожидали сопротивления. Так что вряд ли они успели понять, что происходит, когда в них полетели дымящиеся свёртки, и над далайном загрохотали взрывы. Ещё ни в одной войне харвах не расходовался так щедро и неэкономно. Заряд, которым можно было уничтожить вчетверо большую армию, разнёс стражников в прах. Не желая оставлять обидчикам плоды своего труда, сушильщики выпалили из стоящих возле поребрика ухэров и ушли в царство вана, где были приняты с нескрываемой радостью. Немудрено, что когда через день исчезло огненное болото, и сухая полоса соединила две страны, добрые братья нападать не смогли, а армия вана, напротив, начала готовить вторжение, собираясь если не захватить всю страну, то хотя бы отобрать бывшие земли старейшин и, главное -- крест Тэнгэра. И, как ни странно, лучшими помощниками вана в этом деле оказались войска добрых братьев. Первый урожай после мягмара всегда самый обильный. В этом году взбудораженный далайн бушевал особенно сильно, и созревшая хлебная трава ломалась, не выдерживая тяжести зерна. Но в мисках у освобождённых служителей ничего не прибавилось. Их жизнь ничем не отличалась от существования каторжников. Те крохи, что им перепадали, хрустели неперебродившими зёрнами и не могли не только накормить, но и просто поддержать силы. -- Всё увезли братья... -- вздыхали баргэды. Это казалось правдой. Огромная нищая страна ринулась кормиться в захваченной области. Теперь чуть не любой общинник мог стать цэрэгом, и они шли туда дюжинами дюжин. Армия захватчиков выросла невиданно и потеряла боеспособность. Новобранцев никто особо не учил военному делу, а облагать оройхоны всё новыми и новыми податями они научились сами. Вряд ли даже голодным цэрэгам удалось выгрести весь хлеб до последнего зерна. Потом говорили, что с большого поста начался бунт баргэдов, недовольных потерей положения, но не смевших возмутиться открыто. Но именно тогда в руках служителей будто случайно остались тяжёлые цепы и ножи для срезания колосьев. В прежние времена опасный инструмент отбирался сразу по окончании работ. Говорили ещё, что в житницах баргэдов оставался хлеб, и людей можно было с грехом пополам, но прокормить. Хотя, не всё ли равно, что могло быть?.. Главное -- что произошло на самом деле. Служители были неорганизованы и не годились на роль заговорщиков. Лишь на двух оройхонах гарнизоны были вырезаны внезапным ударом, так что цэрэги не успели схватиться за кистени. Во всех остальных местах вооружённому неповиновению предшествовал долгий крик, что позволило цэрэгам собраться и дать отпор бунтовщикам. Если бы оройхоны занимали те дюжины, что некогда захватили страну, то на этом восстание превратилось бы в усмирение, но служителям противостояли вчерашние общинники, столь же немощные в военном деле, что и восставшие. Битва выродилась в гигантскую драку, копья использовали как палки и лишь изредка, чтобы проткнуть упавшего. Силы оказались примерно равны: служители брали числом, а у братьев была какая-никакая, но выучка. Ночь склонила чашу весов в сторону восставших: цэрэги нуждались в отдыхе, а служители могли атаковать, беспрерывно сменяя друг друга. Несколько отрядов, укрывшихся в алдан-шаваре, были удушены дымом, повалившим со второго яруса, хотя там, казалось было нечему гореть. В толпе восставших верховодили вынырнувшие невесть откуда кольчужники, и это могло окончательно убедить беспристрастного наблюдателя, найдись он сейчас, что бунт не случаен, а спланирован тщательно и заранее. Однако, утром положение изменилось. С севера по широкому коридору, проделанному пленным илбэчем, двинулись обученные дюжины братьев. Сопротивляться им служители не могли: началась паника, а следом и резня. Именно этого и ждали стянутые на сухую полосу у Торгового оройхона войска вана. Теперь их встречали как спасителей и лучших друзей, а братья, уставшие рубить безоружных, откатились на свои земли почти не огрызаясь. Мир заключён не был, но бои на широкой, в три оройхона, перемычке шли вяло. Умирать никому не хотелось, а жить мирно братья не умели. Война тлела вдоль поребрика, глупая и неизбежная словно огненное болото. Вместе с отрядами сияющего вана шёл по древней земле и сказитель Шооран. Шёл, не опасаясь быть узнанным, борода, наконец пробившаяся на щеках, скрыла выжженные шрамы, а его имя было неизвестно добрым братьям, обещавшим не расспрашивать пленного илбэча и сдержавшим слово. Шооран сопровождал войска на свой страх и риск, но был зато неподотчётен никому из командиров. Сегодня он развлекал солдат, завтра, окружённый служителями, пел на краю мокрого оройхона славу вечному Ёроол-Гую, а ещё через день, затерявшись в толпе, смотрел, как выходят из-под земли неукрощённые камнерезы, а мудрый Моэртал, командующий войсками вана, обещает от имени своего владыки вернуть мастерам все права и привилегии. Местные жители, прореженные войной и потерявшие способность трезво оценивать происходящее, казалось вовсе забыли о том, что надо не только радоваться победе, но и жить: кормиться самим и кормить войско. Не обращая внимания на пристальные взгляды баргэдов, они шатались с одного оройхона на другой и так усердно причащались милостям Ёроол-Гуя, что Ай приходилось немало повозиться, чтобы набрать чавги на обед себе и Шоорану. Между тем, началась раздача земель -- ван переустраивал страну по знакомому образцу. Первыми выгоду предприятия поняли баргэды, которых с избытком оставалось в стране. Часть чиновников вернулись к своими книгам, остальные быстренько стали землевладельцами, получив наделы, каких и в земле изгоев ни у кого не было. Простодушные служители, отликовав своё, обнаружили, что они никому не нужны, и могут отправляться в далайн, шавар и на четыре стороны света. Воцарившиеся хозяева оставляли на своей земле лишь тех работников, без которых не могли обойтись, а прочих гнали долой. Мокрые земли стремительно начали заполняться изгоями. Все они были испуганы, растеряны и не знали, как существовать дальше. Смерть ждала их у каждого тэсэга, и они покорно умирали, не умея прожить без начальственного окрика и ежедневной миски каши. Спасти их мог только илбэч, если бы он создал новые сухие участки. Первое время Шооран ничего не строил, опасаясь, что здесь его высчитают ещё быстрее, чем в родных местах. Лишь однажды пробежал часть пути к земле вана и поставил оройхон -- копию Торгового, в надежде, что тот облегчит ему будущую работу. Но теперь, насмотревшись на мучения изгнанников, Шооран решил взяться за дело всерьёз. Первый оройхон в этих краях он пристроил рядом с тремя островами Энжина. Сам он при этом откочевал подальше, чуть не к самой линии фронта и потом долго хвалил себя за предусмотрительность. Рождение оройхона вызвало в стране взрыв, но совершенно не такой, какого ожидал строитель. Не было ни радости, ни удивления, почти никто даже не стремился вернуться на сухое. Все искали илбэча, чтобы убить его. Илбэч уничтожил границу! Он сломал спокойную жизнь! Он оскорбил Ёроол-Гуя!!! Толпы выброшенных на побережье людей затаптывали насмерть всякого, кто казался хоть чем-то подозрительным. Шооран был чужим, его выдавала одежда, говор, походка, но он вовремя понял, что происходит и успел примазаться к одному из отрядов, которые должны были наступать на страну добрых братьев, а на самом деле стояли, не желая подставлять головы под копья и кистени. Скучающие цэрэги с радостью приняли сказителя, о котором и дома кое-кто слыхал. Но одно дело -- слыхать, совсем другое -- слушать. То, что молодой Чаарлах вышел именно к ним, льстило воинам, хотя они как и большинство народа древним легендам предпочитали анекдотический рассказ о женитьбе Ёроол-Гуя. И Шооран послушно говорил то, что хотели слушать цэрэги: -- Многорукий влез на оройхон: Нет ли тут хотя бы пары жён? Стать моей женой -- большая честь, я её не буду даже есть. На зубах жена хрустит, утоляет аппетит. Но сейчас жена, даю вам слово, мне нужна для кой-чего другого... Вдалеке, медленно нарастая, родился шум. Вскоре можно было слышать отдельные голоса и выкрики, хотя разобрать, о чём кричат люди, не удавалось. Но и без того было ясно, что происходит на мокром: очередная жертва попала под подозрение, и сейчас её бьют, заставляя сознаться во всех грехах вселенной, или тащат к далайну, чтобы с благочестивым воплем: "О отец наш, Ёроол-Гуй!" -- сбросить в пучину. Шооран зябко поёжился, отгоняя чересчур яркую картину. Нет страшнее зверя, чем сорвавшийся с привязи раб. -- Держи-и её!.. -- донёсся с мокрого взвизг. А ведь там убивают женщину... Шооран прервал рассказ, приподнялся, окинул взглядом слушателей. Их было не так много: дюжины полторы цэрэгов, вовсе не обративших внимания на крик, земледелец из бывших чиновников, пришедший не ради сказителя, а чтобы лишний раз попасть на глаза властям, ещё несколько случайных человек. -- Где Ай? -- спросил Шооран. -- Кто её видел? Слушатели, покорные воле рассказчика, повернулись, словно высматривая: где же Ай? Ай не было. -- Уйдё-от!.. -- голосили за тэсэгами. Шооран побежал на крик. Сзади застучали сапогами цэрэги. За последнюю неделю солдаты привыкли в Ай. Время от времени то один, то другой подходил к уродинке и, протянув чавгу и зрелый туйван, предлагал: "Выбирай, чего хочешь?" -- а когда прозрачные пальчики снимали с ладони чавгу, воин хохотал и радостно вопил, обращаясь к товарищам: -- Видали, чавгу выбрала! Из-за этой однообразной, но в общем безобидной шутки Ай стала как бы своей в отряде, и цэрэги были не прочь заступиться за неё, тем более, что это обещало новые развлечения. При виде цэрэгов бродяги, толпившиеся возле-суурь тэсэга, бросились врассыпную. Шооран, жалея, что в руках нет хлыста, ринулся за ними, догнал одного, сшиб с ног, тут же, ухватив за ворот заставил подняться и, приблизив расширенные от бешенства глаза к лицу изгоя, прошипел: -- Где она?! -- Я-не-виноват! -- коротко, в одно слово, вскрикнул пойманный. -- Она сама!.. -- Где она!? -- Там... -- изгой мотнул головой в сторону тёмного зёва пещеры и закатил глаза, ожидая расправы. Шооран толчком опрокинул его в нойт и бросился к шавару. Цэрэги с гневным рычанием били пойманных. Из шавара тянуло холодом и мёртвым спокойствием, которым не было дела до творящегося вокруг. -- Ай! -- безнадёжно крикнул он в стылую тьму, не ожидая ответа и надеясь лишь, что в шаваре нашла свой конец какая-то другая женщина, а Ай бродит где-нибудь в поисках чавги. Но неожиданно у самого входа от стены отлепилась тень, и знакомый голосок протянул: -- Я-а ту-ут... Шооран, пригнувшись, нырнул под свод шавара, выдернул Ай из липкой жижи, вынес к свету. -- Больна-а... -- выговорила Ай. Она освободилась из рук Шоорана и прямо на мокром принялась стаскивать изодранные буйи, спасшие её на недолгие минуты от зубов хищной мелочи. Из складок одежды на голую припухшую коленку свалился зогг. Ай, не глядя, щелчком скинула его на землю и снова занялась буйями. -- Ты гляди... -- удивился кто-то из цэрэгов, -- живая! Вот уж действительно -- тварь шаварная, ничто её не берёт. Шооран помог Ай стащить набрякший нойтом кожаный чулок, вновь подхватил уродинку на руки, быстро пошёл к поребрику, шепча в прижатое к черепу звериное ушко: -- Сейчас, сейчас, всё будет хорошо... Там вода, помоешься, болеть перестанет... Ай прижималась к нему и тихо постанывала. Цэрэги, оставшиеся возле суурь-тэсэга, со смехом стаскивали в шавар забитых насмерть людей. Тела убитых казались кучами падали, что валяются вдоль далайна. Вид их не вызывал у Шоорана ничего, кроме чувства досады. * * * Почти месяц Ай болела. Обожжённые ноги покрылись язвами, карлица не могла ходить и, если бы не Шооран вовсе бы погибла. Шооран поставил палатку на сухом, возле самого алдан-шавара, где и прежде запрещалось жить служителям. Владелец земли не смел прогнать сказочника, которому покровительствовало воинское начальство, и Шооран откровенно этим пользовался. Вместе с цэрэгами он требовал себе провиант и откармливал недовольную Ай сладкой кашей и мясом. Ай поправлялась медленно, и Шооран целыми днями сидел возле неё. Думал. Ни разу в голову не пришла мысль: зачем он спасал никчемушное, искалеченное существо? Ай мешала ему, не давала как следует работать, словно верёвка, опутывающая ноги каторжника, но без этих пут Шооран уже не мыслил себя. Ай была не нужна ему, но он был нужен Ай, а это гораздо больше. Ай был нужен не муж, не сказитель, не илбэч, а просто человек по имени Шооран. Ай ничего от него не требовала, она лишь хотела, чтобы он, пусть не всегда, но обретался где-то неподалёку, и чтобы это было ради неё. Не такое уж большое желание и не столь обременительный труд, если забыть о долге илбэча. С некоторых пор Шоорану казалось, что все люди должны быть такими как Ай: мелкими скомканными и изуродованными, а те большие и красивые, что благоденствуют на сухом или беспомощно пропадают на мокром -- это не люди, а просто особые существа, вроде шаварных, но хитрее и опаснее. Как и прежде Шооран оставался илбэчем, но месяц возле постели чудом уцелевшей уродинки изменил его. Отныне он строил не для людей, а против далайна. Люди превратились в толпу, которую надо было обвести вокруг пальца. Этот душевный излом готовился давно и был закономерен, ведь и прежде по следам Шоорана шёл Ёроол-Гуй, так что илбэчу приходилось жить, зная, что люди умирают из-за его дел. Гораздо проще справляться с такой работой, если не считать людей за людей. Удобнее. Вот только когда недочеловек смотрит тебе в глаза и в лице у него мука... Шооран ходил опустив взгляд к земле. И ещё он перестал сочинять и рассказывать новые сказки. Но этого никто не замечал. За месяц Шооран четыре раза выбегал к южному побережью и ставил оройхоны. Разбрасывал их как придётся, заботясь о собственной безопасности, а не о сухих землях. Ёроол-Гуй порядком потрепал ряды неопытных бродяг, так что лишь во время пятого похода Шоорану пришлось выдёргивать из-под одежды хлыст и отмахиваться от насевших изгоев. Особой опасности в том не было: охотники и уцелевшие кольчужники были при деле, перейдя в ополчение, созданное Моэрталом, а бывшие служители сражаться не умели. Они бестолково наскакивали, размахивая кулаками, а увидев загудевший в руках Шоорана хлыст, остановились и попятились. Ещё минута и они обратились бы в бегство, но именно в это время из-за тэсэгов появился повернувший на крик дозор. -- Стоять всем! -- знакомо гаркнул молодой дюженник, явно только что назначенный и не утративший ещё служебного рвения. Шооран опустил хлыст и сгорбился, стараясь остаться неузнанным. К нему, держа наготове копьё, подходил Турчин. Свеженаклеенный значок дюженника ярко выделялся на его доспехе. -- Я сказитель, -- сипло произнёс Шооран. -- Пришёл сюда вместе с войсками пресветлого вана, а эти бродяги напали на меня! -- Ска-азитель... -- протянул Турчин, пристально разглядывая Шоорана. -- Прочих -- гнать! -- распорядился он, не оборачиваясь. Приказание было лишним, местные изгои давно разбежались. Меня называют молодым Чаарлахом, -- сказал Шооран, всё ещё надеясь, что Турчин не признает в заросшем и грязном оборванце бывшего товарища. -- Значит, сказитель, -- повторил Турчин. -- А это, -- он кивнул на хлыст, -- твой язык. Длинноват немного. -- Война, -- объяснил Шооран. -- Без оружия нельзя, сами видите. -- Что же, сказитель, -- Турчин явно принял решение. -- Расскажи нам, в таком случае, про объевшегося чавгой. Шооран молча кивнул и, окружённый солдатами, направился к недалёкому поребрику. Сел, не торопясь скатал хлыст, хотел спрятать за пазуху, но один из цэрэгов со словами: "Дай-ка сюда!" -- отнял хлыст. Шооран не возражал. Его сейчас беспокоило одно: узнал ли его Турчин, а если узнал, то как поступит. Хотя в последнем особых сомнений не было, Шооран знал, что душе Турчина благодарность чужда, и ни былое приятельство, ни память о прошлом спасении не заставит Турчина отпустить пойманного дезертира. Так что остаётся надеяться, что лохмотья и отросшая борода надёжно похоронили блестящего цэрэга. Вот только почему Турчин потребовал именно байку про объевшегося чавгой? Когда-то, рассказывая Турчину о встрече с Чаарлахом, Шооран упомянул непрозвучавшую сказку. Почему-то Турчина задело, что сказки он так и не услышал. Он потом долго приставал к Шоорану, выясняя, о чём же всё-таки повествует эта история. Возможно, при звуках знакомого имени в нём всколыхнулось старое любопытство, а может быть, он так издевается, прежде чем схватить разоблачённого преступника. В любом случае, играть следует до конца. Шооран вздохнул и начал: -- Жил на свете Хапхуун -- богатый человек. Было у него три поля с хлебом, три туйвана с плодами, три ручья с бовэрами да подземелье с грибами. А чавги у него не было. Всё ел Хапхуун, в дюжину глоток пихал, лишь чавги ни разу не пробовал. Самому копать -- боязно, у людей покупать -- достатков жаль. Так и маялся в мечтах: что за чавга такая вкусная?.. Через минуту Турчин самозабвенно ржал над нехитрыми поворотами побасенки. -- Ну, уморил!.. -- хрипел он, отмахиваясь рукой. -- Во дают! Значит, от каждого по чавге, а если не съешь, то за всё вдвойне платить!.. Не, ты только послушай!.. Когда Шооран умолк, Турчин ещё долго икал, отплёвывался и утирал раскрасневшееся лицо. -- Да где же ты раньше был, дорогой? Ты всегда ко мне приходи, хоть каждый день. И если обидит кто -- тоже ко мне иди -- дюженника Турчина все знают! Шооран поклонился медленно и церемонно, как кланялся после представления Чаарлах, потом подошёл к цэрэгу. Протянул ладонь: -- Хлыст верни. -- Чево?! -- возмутился солдат. -- Хлыст ему? Скажи спасибо, если живым отпустят! -- Отдай! -- приказал Турчин. -- Он свой изгой, с наших земель. Я его вроде даже припоминаю. Ему безоружным нельзя, от местных-то надо отбиваться... Солдат нехотя вернул секущий ус, и Шооран ещё раз поклонившись, ушёл. Уходя он даже не особенно горбился, теперь Турчин видел в нём всего-лишь сказителя, и Шооран мог больше не беспокоиться, что его узнают. И всё же рисковать Шооран не стал. В тот же день он собрал свои пожитки и вдвоём с оправившейся Ай ушёл в страну добрых братьев. Он не ожидал там ничего хорошего, но пошёл этим путём, потому что считал его самым безопасным. Пара случайных бродяг скорее всего легко пройдёт через страну, увлечённую войной и иными важными делами. * * * Мокрые земли в стране добрых братьев поражали пустотой. Лишь сборщики харваха появлялись здесь, да и те ходили большими группами, ревниво присматривая друг за другом. Охота и сбор кости разрешались общинникам только в дни мягмара, а остальное время прибрежные оройхоны стояли пустыми. Нетронутая чавга хрустела под ногами, и Ай блаженствовала в этих райских по её мнению местах. Шооран вёл Ай почти по самой середине мокрых островов, где не бывало людей. Правда, от Ёроол-Гуя здесь вряд ли удалось бы сбежать, но к этой опасности путешественники притерпелись и не принимали её в расчёт. Лишь на ночь они устраивались поближе к поребрику, и тогда вечером или рано утром Шооран мог полюбоваться страной всеобщего равенства. За прошедшие годы страна обнищала окончательно. Те из общинников, кто был хоть на что-то годен, бежали в землю изгоев или устроились в отряды цэрэгов. Остальные вовсе махнули рукой на сохранность урожая, тем более, что после захвата страны старейшин налоги на общинников были снижены. Шооран, поднявшись на тэсэг, разглядывал проплешины вытоптанных полей и старался представить, что начнётся здесь через месяц, когда старшие братья поймут, что склады пусты, а потерянные завоевания назад не вернуть. Но пока нелепое государство беспечно доживало последние отпущенные судьбой недели, бодро проедая остатки своих богатств. За три дня Шооран и Ай прошли больше половины страны, приближаясь к западным границам. Сначала Шооран остерегался строить в этих местах, представляя, как закипит взбудораженный известием народ. Но потом понял, что если не высушивать землю, то ещё много времени ни одна живая душа не заметит его работы. Ведь к самому далайну не выходят даже сборщики харваха. На четвёртый день Шооран оставил Ай пастись неподалёку от поребрика, строго наказав прятаться, если поблизости появятся люди, а сам, вернувшись на пару оройхонов назад, начал работу. Он находился напротив того места, где страна вана узким мысом рассекала далайн. Два месяца назад встреча с воровкой не дала ему сжать пролив до одного оройхона. Сегодня рядом не было никого, и Шооран поставил два острова, а затем ушёл, не опасаясь ни людей, ни бога. Ай ожидала его возле кучи отобранной и перемытой чавги, и, пока он ел, сидела рядом, держа его за рукав жанча и негромко гулила, словно полугодовалый младенец, что служило признаком самой искренней радости. Неделю они кочевали вполне довольные жизнью и друг другом. На нетронутой чавге Ай легко кормила Шоорана, а тот постепенно превращал ровный прежде берег в сплошную цепь шхер и узких мысов. Наконец Шооран настолько осмелел, что начал работать, оставив Ай поблизости. Он лишь запретил ей приближаться к далайну, зная, что запрет она не нарушит. Действительно, Ай ковырялась в грязи там, где он оставил её, и даже, когда гулко хлопнул далайн, и недостроенный оройхон превратился в фонтан крутящейся влаги, Ай не кинулась бежать, а лишь встала возле вещей, готовясь защищать их от незваного гостя. Разрушение недостроенного оройхона било по Шоорану так, словно все камни нерожденного острова падали на него разом. Превозмогая дурноту и боль, Шооран отступал по поребрику. Он уже видел, на какой оройхон поднимается Ёроол-Гуй, но не торопился отбегать, зная, что Многорукий может вдруг переметнуться на соседний остров, и тогда вновь придётся бежать. Бросив мгновенный взгляд в сторону, Шооран увидел Ай. Она стояла, гневно сжав кулачки и вовсе не собиралась отступать перед каким-то там Ёроол-Гуем. Ёроол-Гуй наползал лавиной, повсюду с сочными шлепками падали извивающиеся руки, вцеплялись в камень, пружинисто тащили зелёно-прозрачную массу бесконечного тела. И хотя соваться на занятый оройхон было чистым самоубийством, Шооран соскочил с поребрика, в три прыжка долетел к Ай, подхватил её и ринулся обратно. Ему оставалось сделать не больше шага, когда резкий рывок опрокинул его. Шооран упал грудью на спасительный поребрик, Ай скатилась на безопасную сторону, но самого Шоорана потащило назад. Истончившийся до невидимости отросток щупальца вцепился в ногу и волок Шоорана прочь от поребрика, туда, где выплясывали, ожидая, другие руки, готовые передраться из-за его растерзанного тела. Шооран, не глядя полоснул ножом, хотя знал, что волосяной щупалец так просто не перережешь. Нож скользнул словно по струне, не причинив никакого вреда. Свободной рукой Шооран отчаянно хватался за поребрик, Ай, покраснев от натуги, тянула его за ворот жанча. И неожиданно безжалостная хватка разом исчезла, Шооран вместе с Ай перевалились на другую сторону поребрика. Лишь потом, когда вернулась способность соображать, Шооран заметил, что остался босым. На буйе лопнул подгнивший ремень, и Многорукий содрал обувь с правой ноги. Что же, бог далайна всё сгрызёт -- не сумел сожрать илбэча, позавтракает старым буйем. Шооран разобрал уцелевший буй на отдельные кожаные чулки и смастерил из них какое-то подобие обувки. Потом осмотрелся, раздумывая, как жить дальше. Жадный бог не пощадил ничего из барахла, у них не осталось ни запасной одежды, ни инструментов, ни постелей. Даже оброненный нож был подобран и пожран Ёроол-Гуем. Сохранился лишь сунутый за пазуху хлыст, карта и спрятанные драгоценности: заколки и мамино ожерелье. Прожить на мокром голышом -- невозможно. Даже безумцы вроде Нарвай или Ай в те годы, когда она жила одна, таскали за спиной изрядные тюки. Случалось, изгой терял своё добро, но и в этом случае оставался выход. Что-то можно было смастерить заново, что-то выменять на чавгу или харвах. Иной раз, другие изгои делились с неудачником обносками. Здесь не было других изгоев, показаться общинникам было равносильно гибели, а голыми руками нельзя добыть и обработать ни кожу, ни кость. Ай, у которой хотя бы рукавицы уцелели, беспечно возилась невдалеке от поребрика, на нетронутой Ёроол-Гуем стороне, добывая горы бесполезной чавги. Шооран размышлял. Выходило, что надо либо возвращаться к кресту Тэнгэра, либо быстро идти вперёд, пробиваясь в землю изгоев. Страна изгоев была гораздо ближе, но там предстояло пересекать огненное болото. Вряд ли то, что у него на ногах, выдержит такое путешествие. Но и дальнюю дорогу к старейшинам ему тоже не одолеть. Решила всё мысль о Ёроол-Гуе. Дорога назад шла вдоль открытого побережья, где хозяин далайна мог явиться в любую минуту. А в узкий залив, отделяющий землю изгоев, он сунется вряд ли. Шооран подозвал Ай и, ничего не говоря, показал рукой, в какую сторону им надо идти. * * * Всего в мире оставалось два участка огненных болот, ограничивающих на севере и юге землю изгоев. В этих двух местах некогда безбрежный далайн касался уже не стены Тэнгэра, а всего-лишь пограничных оройхонов. Болота простирались на три оройхона каждое, но, подойдя со стороны мокрых краёв, можно было сократить путь до одного оройхона. Впрочем, Шооран знал, что именно там всегда стоят дозоры и секреты, и потому заранее свернул в дымную и влажную преисподнюю. Ай, не колеблясь пошла за ним и лишь покашливала время от времени, зажимая рот. Привычный путь среди кипящего нойта показался в этот раз особенно тяжким. Шооран ощущал, как ненадёжна его обувь, горячая земля жгла ноги сквозь тонкий чулок, а любое неловкое движение могло разорвать рыхлую, потерявшую прочность кожу. И когда впереди показались завалы, за которыми стояли пикеты изгоев, Шооран не стал скрываться, а пошёл прямо, стремясь поскорее уйти со смертельной тропы. -- Назад! -- раздался голос от завала. -- Убирайтесь вон, вы здесь не нужны! -- Я сказитель Шооран! -- крикнул Шооран. -- Это моя земля. Я ходил странствовать, обошёл вокруг света, а теперь вернулся домой! Над костяным валом появилась фигура цэрэга. В свободной стране не любили слово "цэрэг", воинов никто так не называл, но сейчас Шооран обратил внимание, что перед ним именно цэрэг. Прекрасная одежда, отличное вооружение и привычная жестокость. Цэрэг скинул прикрывающую глаза маску, сдвинул с лица губку, и Шооран увидел Жужигчина. -- А я тебя сразу узнал, -- сказал Жужигчин. -- Здравствуй, парень. Вот и встретились. Думаешь, я забыл, каков вкус игл с твоего башмака? Пришла пора поквитаться... -- Жужигчин хотел спрыгнуть вниз, но увидев,что Шооран сунул руку за пазуху, на всякий случай остался наверху. -- Мотай отсюда! -- крикнул он злобно. -- Топай обратно, там тебя очень ждут! Из-за частокола хитиновых колючек донёсся хохот. -- Идём, -- сказал Шооран Ай и, осторожно переставляя ноги, двинулся в обратный путь. Они сумели второй раз пересечь тлеющий ад и выйти живыми, не попав на глаза беспечной страже добрых братьев. Хотя последние шаги Шооран делал через силу, едва выдерживая боль. Раскалённый нойт просачивался сквозь стоптанную подмётку и разъедал ноги. К вечеру они выбрались к сухой полосе и переночевали в развалинах разорённых каторжных мастерских. Там же прятались и следующий день. Шооран разодрал на части свой жанч и навертел на ноги чудовищного вида опорки. И речи не могло быть о том, чтобы пройти в них сколько-нибудь приличное расстояние даже просто по мокрому, не говоря уже о гиблых краях, но Шооран и не собирался совершать дальних походов. Он хотел всего-лишь пройти в свою страну, не взирая на жужигчинов, не желающих его туда пускать. Ночью они перебрались ближе к проходу, к самой кромке мокрых оройхонов. Два года назад этот участок был высушен, но всё же вдоль поребрика валялись кучи сора, а вдалеке нелепо торчал разбитый остов макальника. Подобные вещи уже не удивляли и не возмущали Шоорана. Разумеется, в нормальной стране всё было бы давно убрано, на месте свалки рос хлеб или стояли палатки, но здесь не нормальная страна. Здесь всё общее и, значит, некому убирать. Ай сползала на мокрое, принесла чавги. Зарывшись в мусор они провели остаток дня, а когда начало темнеть, на мокрое ушёл Шооран. Обрывки жанча плохо защищали и без того ошпаренные стопы ног, но всё же Шооран вышел к далайну. Первый поставленный им оройхон уничтожал огненные болота в этой части мира, второй высушивал три оройхона разом, открывая широкую дорогу в страну изгоев. На заставах по обе стороны границы тревожно ревели раковины, метались огни факелов. Две армии готовились отражать нападение. Спокоен оставался только Шооран. Окончив работу он вернулся за Ай. Та спала, свернувшись калачиком под иссохшим рыбьим панцирем, где Шооран оставил её. Шооран осторожно поднял Ай, и она, не просыпаясь, выпростала из-под накинутого жанча руку и обхватила его за шею. Опорки свалились с ног Шоорана, он шагал по щиколотку в выступившей воде, бережно, словно младенца прижимая к груди маленькое бесполое существо, которое заменило ему жену, дочь, а пожалуй, и всё человечество. * * * Попасть в страну изгоев мог ныне далеко не каждый, но внутри нравы были ещё достаточно вольными. Если не бросать нескромного взора на чужое имущество, то всякий мог, не сходя с поребрика, шагать в любую сторону. А сухая полоса так и вовсе была открыта для всех желающих. Шооран и Ай легко добрались к своему оройхону -- бывшему "своему", где прежде находилось поле Шоорана, и где остались немногие друзья. Однако, на крошечном участке Маканого возились какие-то незнакомые люди. Шооран не стал ни о чём расспрашивать их и отправился к дому Койцога. Остановился у палатки, постучал по колышку. На стук появилась Тамгай. Мгновение она, не узнавая, смотрела на Шоорана, потом тихо охнула, произнесла: "Ты? Вернулся..." -- и вдруг заплакала. -- Вернулся, -- сказал Шооран. -- А где Койцог? Тамгай подняла покрасневшие глаза и движением, ставшим, верно, привычным за последнее время, указала в сторону далайна. -- Взорвался. -- Как?! -- не понял Шооран. -- Зачем? Он же не хотел больше заниматься этим поганым ремеслом! -- Так вышло, -- произнесла Тамгай. -- Он не хотел, а пришлось. Ты, наверное, не знаешь, ты уже ушёл, а тут -- указ. Границу держать нечем, сушильщиком быть никто не соглашается, вот совет и решил: с каждого поля -- налог: три ямха высушенного харваха в год. Это вроде и немного, но где его взять? А он, -- Тамгай запнулась, не решаясь назвать умершего по имени, -- он умел, это все знали. И пошли к нам люди, все с детьми маленькими. В ногах валялись, плакали в голос, последнее отдавали. А он на малышей спокойно смотреть не мог, вот и согласился это зелье сушить. У Хооргона на службе он так не работал. Других выручил, а сам... -- Тамгай, очевидно уже не замечая того, снова повела в сторону пальцем. -- Вот значит как... -- сказал Шооран. -- Ясно. Построили, значит, страну счастья... С земли вас, хотя бы, не гонят? -- Нет, у нас всё-таки не царство вана, женщины тоже могут землю иметь, а за этот год у нас заплачено. До конца года нас никто не тронет. На первое время Шооран и Ай остановились у вдовы сушильщика. Тамгай предложила Шоорану одежду, оставшуюся от Койцога, так что Шооран снова был полностью экипирован. Через пару дней, почувствовав себя сносно, Шооран отправился на промысел. Год назад, увеличивая страну изгоев, он создал узкий и довольно длинный выступ, который должен был мешать Ёроол-Гую. Там, на землях, отделённых от прочего мира двумя рядами мокрых оройхонов, вряд ли часто встречаются люди. Изгои, разбогатев, потеряли вкус к ходьбе по грязи. Шооран предупредил Ай, что вернётся на следующий день, взял самую большую торбу и отправился в путь. За день он наскрёб полную торбу харваха, а вечером и утром выстроил пару оройхонов, стремясь, по возможности, рассечь далайн на части и затруднить жизнь своему многорукому противнику. Подходя к палатке Тамгай, Шооран услышал тихий стонущий скрип. Такие звуки издавала Ай, когда Шооран смазывал язвы на её больных ногах жгучей настойкой из смолы туйвана. Шооран откинул полог, вошёл. Ай лежала на животе, Тамгай влажной губкой протирала ей спину. На серой коже густо вздувались багровые, сочащиеся сукровицей рубцы. -- Что с ней? -- быстро спросил Шооран. -- Плеть, -- ответила Тамгай, не разгибаясь. -- Её поймали, когда она возвращалась с чавги, а сегодня день илбэча, простым людям выходить на мокрое нельзя. -- Тоже новый указ?.. -- проскрипел Шооран. -- Новый. Оройхоны перестали рождаться, так Суварг объявил, что это оттого, что люди продолжают шататься по побережью, когда им заблагорассудится, и мешают илбэчу. С тех пор, пойманных на мокром в непоказанные дни, начали пороть. -- Чушь! -- крикнул Шооран. -- А если им встретится сам илбэч, они его тоже? -- Сказали, что илбэч предпочтёт быть поротым, но живым, -- пояснила Тамгай. -- Что они знают об илбэче?.. -- гневно начал Шооран, но тут же поспешил поправиться: -- О нём вообще ничего не известно кроме того, что он ходит один. Я чуть не всю жизнь провёл на мокром, и, кто знает, может быть и илбэч сидел среди моих слушателей, но я не взялся бы ничего решать за строителя оройхона. А эти гады жирхоголовые... -- Шооран не договорил и, присев на корточки принялся легонько гладить по волосам скулящую Ай. На следующий день он собрал несложный инструмент Койцога, подхватил суму с харвахом и ушёл к аварам. Глазомер не подвёл Шоорана, за день страшной, на грани гибели работы он изготовил ровно шесть ямхов взрывчатого порошка. Вряд ли ему удалось сделать столько, если бы не "лёгкая рука" и бесшабашное сознание, что так просто он погибнуть не должен. Хотя, когда новоявленный сушильщик возвращался к дому, его лёгкие руки болтались словно усы у обожравшегося парха, и, чтобы двинуть ими, надо было сделать заметное усилие. Три ямха харваха Шооран отдал Тамгай. -- Мягмар близок, и вряд ли на будущий год Суварг с Ээтгоном отменят налог, -- а второй пакет отнёс ночью к палатке, стоящей возле соседнего поля. Он легко преодолел наивные хитрости самодельных заграждений и долго сидел в темноте возле палатки, слушая дыхание спящих. Потом сунул свёрток под полог и ушёл. От Тамгай он знал, что Яавдай так и живёт вдвоем с дочкой. Бутай уже подросла и вместе с другими детьми бегала на вытоптанной площадке возле суурь-тэсэга. Шооран видел её издали, и, хотя сразу признал, но подходить не стал, мучаясь и не зная, что он может ей сказать. Сутки после огненной работы Шооран отдыхал: спал и отъедался хлебом, затем стал собираться в путь. -- Я ухожу, -- сказал он Ай, -- а через две недели вернусь за тобой. Ай завозилась, стараясь подняться. -- Я тоже пайду... -- Нет. Тебе нельзя. Сначала ты должна выздороветь. Я вернусь, и мы пойдём вместе. -- Я с табой... -- Я действительно вернусь... Шооран беспомощно оглянулся, не зная, как уговорить уродинку. Потом достал тщательно спрятанный голубой материнский жемчуг, осторожно надел ожерелье на шею больной. -- Теперь ты веришь? Ай провела пальцами по неожиданному украшению, покорно закрыла глаза: -- Ты только прихади скаре-е... Две недели Шооран провёл на мысе, уводя его дальше в далайн. Ёроол-Гуй обитал где-то неподалёку и то и дело появлялся, мешая работе, но даже, когда он успевал разрушить недостроенное, Шооран всего-лишь переходил на другую сторону мыса и ставил оройхон там. Он уже не мучился так тяжело от ударов Многорукого, порой ему даже казалось, что натиск бога ослабел, в нём нет прежней силы. А может быть, он просто привык к ежедневной боли. Всякий день ему удавалось создать кусок земли, а в иные дни и по два, так что к концу второй недели он смог обозначить на карте дюжину и три оройхона, пара из которых оказались даже сухими. С противоположных концов полуострова можно было разглядеть берега добрых братьев и земли, принадлежащие вану, но Шооран давно потерял интерес к такого рода экскурсиям, и на оконечность оройхонов не ходил, стараясь держаться привычного поребрика. Назад Шооран вышел в день, разрешённый для всех людей. Добыча у возвращавшихся была невелика, и Шооран ничем не выделялся среди прочих искателей чавги. Правда, нёс большой моток живого волоса и изогнутую кость, годную для нового сувага. Ай уже оправилась от экзекуции, но Шооран прежде отпросился ещё на день и, сбегав на крайний юг страны, уничтожил последнюю границу и последний во вселенной участок огненных болот. С этого дня ничто не прикрывало государство изгоев от соседей, держать границу стало невозможно, всякая армия могла свободно идти, куда только пожелают её командиры. Впрочем, Шооран уже понял, что безупречно храбрые цэрэги не пылают желанием атаковать таких же воинов, как они сами. Так что большая война вряд ли вспыхнет, даже если позволить солдатам вцепиться друг в друга. К тому же, он не видел причин, по которым должен был заботиться о безопасности и сохранении власти Суварга, Жужигчина и даже Ээтгона. Шооран выждал несколько дней, чтобы помочь Тамгай с уборкой урожая, и, едва на заставах утихла беготня, взял Ай и ушёл, продолжая бесконечное кружение около сужающегося далайна. До очередного мягмара оставалось совсем немного времени, и надо было успеть выйти на восточное побережье и поставить там хотя бы полдюжины островов. * * * Мозолистая Пятка не зря получил своё прозвище. Среди всех бродяг он был самым неугомонным. Он и в детстве был таким: бегал на соседний оройхон в том возрасте, когда другие дети ходить не умеют. Его и ругали, и наказывали, и буйи отняли -- так он босиком бегал. От этого ступни его покрылись мозолями, грубыми и твёрдыми, словно кость, и не было такой колючки, которая могла бы причинить ему боль. Даже на мокрое Мозолистая Пятка выходил босиком и разгуливал там словно в башмаках на двойной подмётке. Родители Мозолистой Пятки умерли, оставив сыну поле и здравый смысл, но бродяга не сумел распорядиться наследством. Здравый смысл подсказывал: "Надо жить возле своего поля и есть свой хлеб", -- но Мозолистая Пятка собрался в дорогу, а поле досталось чужим людям. Потеря не огорчила Мозолистую Пятку. -- Я всё видел на родном оройхоне, -- сказал он, -- а теперь хочу посмотреть остальные чудеса, слухи о которых живут под небесным туманом. Он обошёл все оройхоны в стране и повидал всякие диковины, что есть на них, и здравый смысл сказал ему: -- Ты видел всё, теперь остановись и отдохни. Но Мозолистая Пятка лишь усмехнулся и пошёл дальше. Он обошёл все мокрые оройхоны, босиком спускался в каждый шавар, потому что боялся пропустить интересное, а твари, шевелящиеся в нойте, ничего не могли сделать с ним. Перья гвааранза ломались о крепкие мозоли и иглы тукки не причиняли бродяге вреда. Наконец ему надоело дразнить зверей, а в шаваре не осталось неисхоженных закоулков. Тогда снова подал голос здравый смысл. -- Вернись домой, -- сказал он, -- и живи, как все люди. Но Мозолистая Пятка не согласился, ведь на свете были ещё огненные болота. Он обошёл дымные царства, где нет ничего, кроме огня и грязи, где тлеют на ходу и рассыпаются самые крепкие башмаки, но босые ноги не знали усталости и не боялись дороги. В последнем путешествии он не встретил ничего любопытного и вернулся недовольным. -- Вот видишь, -- уговаривал здравый смысл, -- ты зря не послушал меня. Теперь-то, когда вселенная исхожена, ты, может быть, угомонишься? -- Нет, -- сказал Мозолистая Пятка, -- раз у человека есть ноги, он должен идти. Раз у человека есть глаза, он должен видеть новое. Я пойду дальше. -- Куда? -- воскликнул здравый смысл. -- Ведь ты обошёл все земли! -- Я поворачивал и ходил по кругу, -- сказал Мозолистая Пятка, -- а человеку следует ходить прямо, иначе недолго сбиться с пути. И он пошёл прямо, никуда не сворачивая. Вскоре тропа кончилась, впереди замаячили авары. -- Стой! -- встрепенулся здравый смысл. -- Дальше пути нет! -- Значит, я пойду без дороги, -- сказал Мозолистая Пятка и ступил босой ногой на авар. -- Остановись! -- заклинал здравый смысл. -- Туда нельзя идти! Если уж так неймётся -- сверни в сторону! -- Я не жирх, -- ответил Мозолистая Пятка. -- Я хожу прямо. И он пошёл вглубь огненной страны, где не бывал ни один человек. Здравый смысл скулил и плакал, авары жгли тусклым пламенем, но Мозолистая Пятка продолжал идти, ибо постиг смысл своей жизни: не останавливаться, не сворачивать и не возвращаться. Обугливалась грубая кожа натруженных ног, и султан дыма отмечал его путь. С каждым шагом вокруг становилось страшнее, здравый смысл потерял от испуга остатки разума и мог лишь молиться и твердить: -- Бог создал это, чтобы ты не ходил. -- Значит, я должен идти, -- усмехался Мозолистая Пятка, -- иначе не нужен ни бог, ни его запреты. Наконец, перед ним встала стена, выстроенная в незапамятные времена многомудрым Тэнгэром. Стене не было края ни в одну, ни в другую сторону, а вершина её купалась в небесном тумане. -- Это конец! -- зарыдал здравый смысл. -- У дороги нет конца, -- возразил Мозолистая Пятка. -- Это лишь преграда на пути. -- Это твой конец, дурень! -- возопил здравый смысл. -- Взгляни на свои ноги -- мозоли больше не помогут тебе, их нет, они превратились в уголь! Ты не сможешь вернуться назад и скоро сгоришь тут, не доказав ничего и никому! -- До стены ещё три шага, -- сказал Мозолистая Пятка. -- Я должен пройти их. Но и там я не поверну, а буду биться в эту стену, потому что сильнее боли и страха желание знать, что впереди! Мозолистая Пятка не вернулся к людям, и вскоре истаял одинокий дымный султан над дальними аварами. Нетрудно догадаться, что произошло там, возле стены Тэнгэра. Но неисправимые бродяги врут, будто иногда с той стороны тянет ветром, словно сквозняк дует в распахнутую дверь. И тогда им кажется, будто Мозолистая Пятка всё ещё идёт куда-то, за гранью мира, по ту сторону бесконечности.