ГЛАВА 7. Никому из наместников божественного вана изгои не приносили столько бед как благородному Моэрталу. После того, как он помог хитрому старикашке Ууртаку уменьшить земли изгоев в его владениях, всё отребье стягивается сюда. Вот уж верно: добрые дела не проходят безнаказанно. И главное -- изгоев не стало меньше, хотя уже два года, как пришло известие о смерти илбэча, и два года не рождается новых земель. Но народ не верит, вспоминая, что илбэч однажды затаился на дюжину лет. К тому же, охотники и сборщики харваха говорят, что Ёроол-Гуй по-прежнему приходит слишком часто, а это значит, что илбэч жив. Не верил в смерть илбэча и Моэртал. Сумасшедшая баба -- это, конечно, хорошо и похоже на правду, но одонт помнил, что где-то есть ещё дуралей-сказочник, который живёт слишком долго для простого изгоя. И он странно сумел бежать из тюрьмы. Мальчишка-охранник был обязан Моэрталу всем, но всё же предал. Значит, тому были немалые причины. Интересно было бы узнать их. И вот недавно доносчики, которых на мокром было достаточно, сообщили, что объявился Шооран. Беглый цэрэг не счёл нужным даже сменить имя. А ещё через несколько дней откуда-то пришёл Чаарлах. Всё это было неспроста, и дальновидный Моэртал начал готовиться к экспедиции. Конечно, главным здесь был не илбэч, который, скорее всего, всё-таки умер, а банды. Моэртал хотел спать спокойно, а не вскакивать среди ночи при известии, что склады разбиты и унесено всё. Поэтому прежде всего следовало разгромить отряды изгоев и навести ужас на уцелевших. Дюжины цэрэгов прочёсывали мокрое на окраинах владений Моэртала. Словно случайно они оставляли изгоям путь для отступления, и те сопротивлялись вяло, предпочитая уходить. Так уже бывало прежде. Моэртал запирал противника на длинной, уходящей в далайн полосе мокрых оройхонов, а затем ждал, когда они перемрут, не выдержав безвылазного существования на мокром, или начинал наступление, стремясь побыстрее уничтожить врага. Впрочем, атаковал он лишь дважды и оба раза успеха не имел. Изгои, в свою очередь, искали слабое место в блокаде, стараясь вырваться и уйти. Правила этой кровавой игры были известны всем, и никто не мог предвидеть случившегося. Однако, на этот раз кампания с первых же шагов пошла не так. Запертые изгои затаились и ни разу не попытались выйти наружу. Можно было подумать, что на узком мысе никого нет, но когда Моэртал выслал вперёд одну из дюжин, цэрэги встретили такое сопротивление, что с трудом сумели отойти, потеряв двух человек. Оставалось ждать, и Моэртал выбрал этот, казалось бы самый безопасный путь. Но успеха не принёс и он. В дело вмешался Ёроол-Гуй. Сначала, когда Моэрталу донесли, что, судя по звукам, Многорукий напал на один из оройхонов с изгоями, одонт обрадовался. Но потом Ёроол-Гуй выкинулся на берег, занятый цэрэгами. И хотя все солдаты уцелели, но зато два поставленных на позиции ухэра оказались сброшены в далайн. Сутки Моэртал не находил от ярости места, проклиная всё на свете. Сгоряча он отдал приказ немедленно атаковать противника. К счастью цэрэги не успели втянуться в бой, потому что взбесившийся владыка далайна обогнул мыс и напал с другой стороны, полностью лишив одонта тяжёлой артиллерии. А если бы цэрэги успели выступить, то погибла бы и часть войска. Услыхав о таком счастье, Моэртал потерял на время дар речи и был уведён лекарем в алдан-шавар. И это было плохо, потому что целые сутки не пускали к одонту приползших со стороны изгоев шпионов. А известия, которые они принесли могли поднять с постели умирающего или, напротив, убить любого здоровяка. * * * Цэрэги наступали двумя рядами. Это был старый, проверенный строй. Хотя площадь, которую они прочёсывали, оказывалась невелика, но зато к любому из воинов немедленно могла подойти помощь. И когда из-за тэсэгов с нестройными криками выбежало дюжины полторы изгоев, стражники не растерялись. Они стянулись ближе к поребрику и пошли навстречу противнику, хотя тех было больше. Обычно изгои бились бестолково, каждый сражался сам за себя, и цэрэгам легко удавалось рассеять их, но на этот раз бандиты действовали слаженно. Особенно на одном из флангов, где сражались двое совсем молодых парней, вооружённых хлыстами. С хлыстом хорошо нападать, хотя им трудно защищаться. Но такая пара, прикрывающая друг друга, оказывается неуязвима, подступа к ним нет, сбить их можно только из пращи или огненным боем. Один из цэрэгов, оказавшийся на пути, был убит сразу, второй пытался оказать сопротивление. Чтобы погасить ус парха коротким копьем, удержав своё оружие в руках, требовалось немалое искусство, и цэрэгу это удалось. С криком "Га-а!" -- он прыгнул к врагу, зная, что на близком расстоянии хлыст бесполезен, но второй изгой подсёк ему ноги. Хитиновые поножи выдержали удар, но цэрэг упал, успев ещё заметить, как опускается ему на голову массивная рукоять хлыста. Цэрэги, брошенные вперёд озлобленным Моэрталом, отступили. Победители-изгои быстро раздели убитого. Ээтгон наклонился над вторым цэрэгом. -- Эге, да он жив! Тонким шнурком Ээтгон стянул за спиной руки пленника, потом дунул ему в нос, приводя в чувство. Цэрэг поперхнулся и очумело замотал головой. -- Ну что, -- спросил Ээтгон. -- Понял, куда попал? Пленник молчал, затравленно глядя на нож в руках изгоя. Подчиняясь неприметным движениям пальцев, на острие появлялась и исчезала чёрная точка ядовитого жала. -- Понял, -- сказал Ээтгон, подождав несколько секунд. -- Теперь давай разговаривать. Ухэры меня не интересуют, а вот где стоят ваши татацы и сколько их? -- Не буду я с тобой разговаривать, -- хрипло произнёс цэрэг. При звуках его голоса Шооран, отошедший было в сторону, вздрогнул и подошёл ближе. Перед ним сидел связанным бывший его сослуживец -- Турчин. Ну конечно, кто ещё умел так ловко обращаться с копьём? -- Бу-удешь... -- протянул Ээтгон. -- Заговоришь. -- Шёл бы ты в свой шавар, -- Турчин отвернулся. Шооран понимал, что Турчин не настолько глуп, чтобы не сообразить, что с ним сейчас будет. Но Шоорану были известны и другие черты характера бывшего товарища, в частности, его упрямство или, если угодно, верность. -- Он ничего не скажет, -- произнёс Шооран. -- Я знаю. Турчин повернул голову. Лицо его исказилось. -- Ты?! -- только и мог выговорить он. -- Как видишь -- я, -- ответил Шооран. -- Ты... ты предатель! -- взорвался Турчин. -- Тебя мало бросить в шавар! Тебя удавят волосяной петлёй на глазах у всех! Тебя скормят зоггам!.. -- Это будет не сейчас, -- Шооран отвернулся, несколько секунд стоял неподвижно, потом наклонился к Турчину и перерезал верёвку. -- Иди, -- сказал он, -- и постарайся больше не попадаться. Второй раз не выкрутишься. Турчин, не заставляя себя упрашивать, быстро поднялся и сначала пошёл, потом побежал. Ээтгон, молча наблюдавший эту сцену, привстал было с места, но вспомнив что-то, сел и, лишь когда цэрэг пропал среди тэсэгов, проворчал: -- Любишь ты... отпускать. -- Что делать, -- ответил Шооран. -- Иначе не умею. Победители, оставив дозорных, пошли вглубь своих земель. Уходя, они слышали голос далайна: Многорукий искал цэрэгов. Изгои злобно просветлели лицами. Шооран шёл вместе со всеми, иногда ловя на себе косые взгляды Ээтгона. Так, вдвоём, словно приклеенные они ходили уже давно, хотя между ними не появилось даже намёка на приятельство. Более того, Шооран постоянно ощущал глухую неприязнь, идущую от молодого изгоя. В этом не было ничего удивительного, люди часто испытывают подобные чувства к тем, кому они чем-либо обязаны. Объединяла их только привязанность к Чаарлаху, не менее странная, чем взаимная нелюбовь. То есть, с Ээтгоном в данном случае всё было ясно: Чаарлах когда-то подобрал его больного, выходил, и потом они бродили по оройхонам вместе. А Шооран... возможно его тянуло к Чаарлаху просто потому, что сказочник тоже был не такой, как все. Лагерь изгоев находился на скрещении поребриков, где сходились углами четыре оройхона. Один из них появился на свет совсем недавно, когда изгои уже были заперты здесь Моэрталом. Шум, поднявшийся в лагере, после появления земли, был немедленно и жестоко прекращён. Ээтгон зарубил двоих крикунов, причём одного убивал долго и мучительно, на глазах у привыкших ко всякому, но всё же ужаснувшихся людей. -- Чтобы я не слышал больше слова "илбэч"! -- кричал Ээтгон. Хлыст, падающий на жертву, вдруг менял направление, и бритвенно-острые кромки не впивались насмерть, а лишь срезали с истерзанного мяса кровавую пену. -- Он лучше видит, что надо делать! -- Хлыст рубил хрипящую плоть. -- Вы не знаете, что может он, и ничего не можете сами! -- Новый разрез прошёл по бьющемуся телу. -- Так оставьте его в покое! -- на этот раз рука не отдёрнулась, милосердно добив лежащего. Убийства среди изгоев были делом обычным, но такая казнь возымела действие. Толпа затихла и покорно сгрудилась на поребрике, где теперь стало вольготно жить. Результаты послушания сказались довольно быстро: в течение недели появилось ещё три оройхона, и узкий мыс превратился, по выражению Чаарлаха в благодатнейшую болотину. Бандиты, бродяги, сборщики харваха, женщины, овдовевшие и выгнанные с сухих мест -- все были довольны своей предусмотрительностью и втайне ждали сухих оройхонов. Ах, если бы ещё не было солдат Моэртала, грозящих будущему благополучию!.. Единственный, кто чувствовал себя несчастным, был Чаарлах. Подозрение, павшее на него три года назад, теперь превратилось в уверенность. На сказочника смотрели с ужасом и благоговением, ни один человек, кроме Ээтгона и Шоорана не осмеливался подойти и заговорить с ним. Даже присутствие на вечерних представлениях, которые продолжал давать Чаарлах, превратилось для большинства из удовольствия в немного жутковатую обязанность. Чаарлах не мог не видеть этого и молча переживал, хотя внешне не выдавал себя никак, разве что сказки его становились всё язвительней или, напротив, печальней. Вечером после атаки, так удачно отбитой, изгои собрались на совет. Никакой особой иерархии у них не было, все они равно ходили под смертью, и потому те, кому было что сказать -- говорили, а прочие -- слушали. Первым начал говорить немолодой мужчина, которого все звали Суваргом. Несмотря на музыкальное имя, он был вспыльчив и жесток, и прославился как опытный и безжалостный боец. Подобно Шоорану он был некогда цэрэгом, чем-то не угодил благородному Ууртаку, но вместо того, чтобы покорно сносить немилость, взбунтовался и едва сумел унести ноги, бросив на произвол судьбы двух жён и кучу детей. Год Суварг охотился за осторожным Ууртаком, да и сейчас не оставил планов мести, хотя изрядно поостыл. -- Надо решать, что станем делать, -- произнёс он. -- Сейчас, когда у Моэртала не осталось пушек, можно легко пробиться и уйти. Раньше, когда тут были гиблые места -- так бы и сделали. Как поступим теперь? Лучшего места всё равно не найдём. Если бы не цэрэги, тут можно год сидеть. -- Как же! -- возразил незнакомый Шоорану изгой.. -- От цэрэгов можно отмахаться, а вот Ёроол-Гуй со всех сторон обложил. У нас один охотничий оройхон остался, всё остальное пожрано. Завтра Ёроол-Гуй туда вынырнет -- что есть станем? Уходить надо. -- Может здесь скоро сухой оройхон будет? -- подал голос кто-то. -- Жди, -- ответили ему. -- Рассчитывай на себя. -- Это верно, -- согласился тот же голос. -- Чаарлах совсем плох стал. -- Замолкни, падаль, -- процедил Ээтгон. -- Размажу как зогга, следа не останется. -- Если уходить, то только к Ууртаку, -- высказался давний шооранов знакомец Жужигчин. -- На востоке сейчас гибло, туда пол армии стянуто. Что-то ван со старейшинами повздорил. -- Нет больше старейшин, -- поделился новостью Шооран. -- Их добрые братья слопали. А теперь сюда лезут. -- Братьев нам ещё не достаёт... -- Хватит болтать! Думайте: здесь торчим или к Ууртаку уходим? Шооран расположился чуть в стороне от остальных. Сидел на корточках, мастерил, вспоминая рассказы Маканого, маску из рыбьей кожи и убеждал себя не вмешиваться в спор. Зачем, спрашивается, ляпнул про старейшин? Только привлёк к себе ненужное внимание. И без того он слишком заметен. Лишний риск ни к чему. Он и так будет рисковать, когда поползёт через авары в царство толстощёкого дурня Хооргона, чьи кости уже без остатка сгрызены жирхами, а потом пойдёт огненным болотом в свою землю. Огромную и пустую. Там больше трёх дюжин пустых оройхонов, и каждый из них может прокормить всех этих и ещё многих иных людей. Только, во что они превратят его землю? Это сейчас, загнанные словно звери, они напоминают людей, а так... дай им волю и из Жужигчина получится превосходный старший брат, Суварг вновь станет цэрэгом, дюженником, а то и одонтом. Шооран вспомнил изгоев, первыми пришедших на оройхоны старика, вспомнил бегущую толпу и дребезжащие стоны бесполезно убиваемых бовэров. Нет, он не может отдать людям свою землю, они сожрут её. Ведь это изгои образовали когда-то нищую страну всеобщего братства. Правда, здесь же, среди грязи и смерти бегает чуть не две дюжины детишек, забывших, что значит быть сухими, и никогда не пробовавших хлеба. Это им он обещал показать дух шавара и теперь готовит страшную маску. И ещё, где-то бродит Яавдай, которую он так и не нашёл. -- Не надо уходить к Ууртаку, -- сказал Шооран. -- Есть другое место. Все лица повернулись к Шоорану. -- Пройти вдоль мёртвой полосы на земли Хооргона, -- в последнюю минуту Шооран решил не говорить о новых землях, понимая, что в этом случае ему просто не поверят. Кто-то присвистнул. -- Здесь пройдём, а дальше -- как? Хооргон вана боится, он границу держит. У него же ухэры! Хрустнем, как чавга под каблуком -- и все разговоры. -- Можно пройти, -- сказал Шооран. -- Ночью. На авары кожи накидать и пройти, пока они горят. Я ходил, ближние авары не такие горячие. -- Чего ж тогда ван не прошёл? -- А ему зачем? Ну, поставит он нового одонта, так тот опять отделится. Ненадолго все замолкли, обдумывая сказанное. Потом Жужигчин, словно радуясь чему-то, крикнул: -- Не-е! Ну, пройдём мы туда, а дальше? Там же и прятаться негде, всего побережья -- пять оройхонов. Я там был, когда тот край только нашли. А потом еле убёг, когда Хооргон пришёл. Я знаю, там негде прятаться. -- Мы и не будем прятаться, -- решив что-то, произнёс Суварг. -- Мы станем в алдан-шаваре жить. Пусть Хооргон прячется. -- С ума сошёл! -- закричал незнакомый Шоорану изгой с вмятиной от кистеня над бровью. -- У Хооргона две двойных дюжины солдат, а нас втрое меньше, да увечных половина. Перебьют! -- Найдём людей, -- успокоил Суварг. -- Для такого дела люди будут. Выходим послезавтра. Завтра всем собраться, оружие чтобы было в порядке, бабам чавги заготовить. Будем прорываться, пока Моэртал палить не может. Никто не возразил. Каждый знал, что если захочет, сможет остаться здесь или отстать от отряда прежде чем он дойдёт до границы, например, во владениях того же Ууртака. Поэтому спор сразу прекратился, изгои начали расходиться, устраиваясь на ночь. Шооран незаметно отошёл в сторону. Он хотел осуществить одну мысль, пришедшую в голову на совете. Прежде, остерегаясь ночного нападения, изгои ставили на подходах к своему оройхону дозорных. Но теперь, когда цэрэгов шуганул Ероол-Гуй, вылазки явно не произойдёт, и посты не были выставлены. Но это значит, что шпионы, а их наверняка немало среди толкущегося вокруг банды сброда, побегут с докладом именно сегодня. Шооран притаился неподалёку от поребрика и стал ждать. Прошло от силы полчаса, и на фоне потухающих облаков появилась спешащая фигура. Женщина! Что же, тем лучше. Шооран, прикрывшись полой, натянул на лицо готовую маску и неожиданно вырос перед доносчицей. -- Узнаёшь ли ты меня?! -- прорычал он, раздув живот, чтобы голос звучал гулко и незнакомо. Увидав нависшую над собой уродливую светящуюся харю, женщина издала короткий нутряной вскрик и повалилась без памяти. К этому Шооран был готов. Он подхватил падающую женщину и правой рукой хлестнул по щеке. Почувствовав, как в обмякшее тело вернулась жизнь, Шооран вновь разинул усаженную иглами зубов пасть и, играя призрачной личиной, зарокотал: -- Так ты узнала меня, несчастная? -- В-ва-а... -- невнятно загундосило из темноты. Шооран едва не прыснул со смеху. Он второй раз изловил одну и ту же шпионку! Только тогда он был блестящим цэрэгом, а сегодня -- злым духом, демоном шавара или ещё неясно кем, за кого могла принять его перепуганная баба. Интересно было бы взглянуть на неё, чтобы потом признать на свету. Добавив в голос хрипа, Шооран принялся вещать: -- Иди к своему одонту и скажи, что если он хочет получить то, что просил у сказочника, пусть немедленно уведёт войска и две недели не смеет подходить сюда, а на суурь-тэсэге поставит знак -- копьё с цветком туйвана. Если же он не послушает, то из одонта станет моей тенью! Ты всё поняла? -- В-ва-а... -- Ну так ступай! Доносчица умчалась так быстро, словно оройхон был залит дневным светом. Шооран скатал маску и пошёл спать. Наутро никакого знака на суурь-тэсэге он не увидел. Впрочем, ему рано появляться: вряд ли Моэртал выслушивает доносы и днём, и в ночи. Хотя, может быть, он просто не поверил шпионке и по-прежнему хочет извести изгоев и поймать илбэча. Впрочем, Моэртал умён, и даже не веря в духа шавара, может согласиться отвести войска. Шооран вернулся в лагерь. На полпути ему встретилась девчонка, одна из сирот, что были выкинуты на мокрое. Увидав Шоорана, она крикнула: -- Иди скорее! Там Чаарлах помирает! Последние дни Чаарлах чувствовал себя худо и поднимался из колыбели лишь вечером, чтобы рассказать очередную историю. Но Шоорану и в голову не приходило, что старик, пять дюжин лет ходивший по мокрому, может умереть. Вдоль поребрика царила суета. Народ сбегался со всех сторон. Ээтгон, сжимая рукоять хлыста, стоял возле постели Чаарлаха, цепким взглядом перебирая собравшихся и, очевидно, выискивая, кто мог произнести запретное слово. А сам Чаарлах с безмятежным видом сидел на постели, словно ждал тишины, чтобы начать рассказ. -- Собрались? -- сказал Чаарлах, и Шооран отметил, что голос сказителя ничуть не изменился. -- Хорошо. Мне было бы грустно умирать молча. Кроме того, я должен вам кое-что сказать. Обо мне ходит много слухов, а ещё больше врал о себе я сам. Я никогда не опровергал выдумки, а сегодня говорю: всё неправда. Может быть уже через неделю вы убедитесь в этом. Но я прошу: не надо его искать, пусть он работает спокойно. И я не знаю, кто среди вас илбэч. Когда я мог увидеть его, я действительно закрыл глаза, чтобы они не лопнули от любопытства. А мои догадки -- это всего-лишь догадки, и они умрут вместе со мной. Вот вам сказка. Может быть, она не лучшая, но она последняя, и она обо мне: Как случилось на нашем мокром оройхоне чудо небывалое -- объявилось место грязное. Завелась грязища густая да липкая -- никто мимо пройти не мог. Охотники шли -- ногами увязли. Женщины промышляли -- поискали чавги. Мальчишки бежали -- поиграли в мышку. Девочки ходили -- замесили малашу. И так все они грязь измяли-переболтали, что слепилась из неё пребольшущая Чвака-кака. Посмотрела Чвака-кака по сторонам -- всюду грязь вонючая, хохиур пушистый, тэсэги высокие -- и говорит: -- Мир прекрасен, а я, Чвака-кака, лучше всех! Пойду, свет посмотрю, всех счастливыми сделаю! Пошла Чвака-кака по оройхону, видит безногая тайза прячется. -- Ты меня, тайза, не бойся, я Чвака-кака хорошая, хочу свет кругом обойти, всех счастливыми сделать. И тебя тоже, тайза безногая. -- Неужто тебя и есть можно, такую большущую? -- Можно, тайза, можно! Вот только свет кругом обойду. Пошли они вместе. Впереди Чвака-кака шагает, за ней тайза ползёт. Идут, а навстречу -- жирх. Чваку-каку увидел, со страху извиваться стал. -- Ты меня, жирх вонючий, не бойся, я Чвака-кака хорошая, хочу свет кругом обойти, всех счастливыми сделать. -- Тебя и есть можно, такую здоровенную? -- Можно, жирх, можно! Вот только свет кругом обойду. Пошли дальше. Первой Чвака-кака шагает, за ней тайза ползёт, сзади жирх извивается. Навстречу им тукка. Увидала Чваку-каку -- ощетинилась. -- Не бойся меня, колючая тукка. Я Чвака-кака хорошая, хочу свет кругом обойти, всех счастливыми сделать. -- А есть тебя можно? -- Можно. Пошли в путь. Чвака-кака шагает, тайза ползёт, жирх извивается, позади тукка бежит. Навстречу -- парх. Чваку-каку увидел -- усы распустил. -- Ты меня, парх усатый, не бойся. Я Чвака-кака хорошая, хочу свет обойти, всех счастливыми сделать. -- А тебя, такую сильную, есть можно? -- Можно. Пошли вместе. Парх согласился. Пошли дальше и встретили гвааранза. -- Ты меня не бойся, гвааранз крепкоспинный! Я Чвака-кака добрая, хочу свет кругом обойти, всех счастливыми сделать. -- А ты вкусная? -- Вкусная, страсть вкусная! Пошли с нами. Кругом света обойдём, а там и поедите. Пошли дальше. Впереди Чвака-кака шагает, за ней тайза ползёт, следом жирх извивается, тукка бежит, парх прыгает. Последним гвааранз волочётся, а на хвосте у него зогг-молчальник сидит. Его никто не звал, так он сам увязался. Шли-шли и обошли весь оройхон. Вернулись на старое место. Чвака-кака и говорит: -- Везде мы побывали, всё повидали, а краше родного шавара не свете нет. Значит, тут вам счастливыми быть. Ешьте меня, родные, ешьте, любимые! И растеклась грязною лужей. Чаарлах помолчал немного и добавил уже обычным голосом: -- Здорово я вас обманул. Три года все думали: "Вон илбэч идёт", -- а я -- Чвака-кака. -- Отец, -- спросил Шооран, -- неужели всё счастье в том, чтобы съесть другого? -- Понял... -- сказал Чаарлах. -- Молодец. А заметил ли, что ты единственный понял это? Ну-ка, идите сюда, вы двое... Шооран и Ээтгон подошли, присели на корточки. Лишь коснувшись руки Чаарлаха Шооран понял, что слова о его близкой смерти недалеки от истины. Чаарлах говорил, смотрел и улыбался как и прежде, но рука была такой холодной, словно в голубые дорожки вен влилась мертвящая влага далайна. -- Вас тут двое... небезразличных, -- проговорил Чаарлах. -- Дайте-ка руки! Да не мне... Не любите вы друг друга, а кабы вместе держались, так и сносу бы вам не было... -- Чаарлах усмехнулся. -- На себя посмотрите, вы же оба отмеченные. К кому судьба неравнодушна, того она в щёку целует, а там, сколько ни мойся -- след останется. Шооран вспомнил Маканого и кивнул, соглашаясь. Вот только у Ээтгона бита левая щека, а у самого Шоорана -- правая. -- Я-то вас обоих люблю -- одного потому, что я его понимаю, другого -- потому, что он меня. Согласия меж вами не бывать, один прямой, как гарпун, второй все закоулки в шаваре видит. Обещайте, хотя бы друг другу не вредить. У вас разные дороги, ходите по ним. -- Мы уже сделали себе всё зло, какое могли, -- сказал Ээтгон, глядя в сторону. -- Оно ещё долго будет всплывать. -- Но нового пусть не будет, -- Чаарлах устало откинулся на заботливо постеленную Ээтгоном шкуру бовэра, закрыл глаза. Шооран с Ээтгоном ждали, и молча стояли вокруг люди, словно сказитель ещё говорил с ними. Чаарлах медленно приподнял веки. -- Вы здесь? Я хотел попросить: когда я... в общем, завтра, не относите меня в шавар. Я всю жизнь боялся туда попасть. И далайна я тоже боялся... Может потому и жил так неприлично долго. А теперь, идите все... Я хочу спать. Вечером, когда стало ясно, что Чаарлах не проснётся, Ээтгон словно младенца поднял на руки лёгкое тело и отнёс на вершину одного из суурь-тэсэгов. Шооран шёл позади. Он видел, что Ээтгон не примет его помощи, и не предлагал ее. Остальные изгои проводили их взглядами, но остались в лагере, не решаясь далеко отходить от поребрика. Назад шли, так и не сказав ни слова. Шооран как и прежде шёл сзади, но думал не о похоронах, а о том, что с вершины суурь-тэсэга он сумел рассмотреть на соседнем оройхоне белую черту копья и привязанную к нему алую ветку туйвана. Мудрый Моэртал подавал знак духу шавара. Так они шли и не ускорили шага, даже когда гулкий удар пронёсся над оройхонами -- многорукий бог далайна явился за сказителем, который так долго ускользал от него. * * * Так в жизни всегда: то бесконечно ждёшь новостей, а их нет и нет, но зато потом они обрушиваются потоком, и думаешь: поменьше бы. Две недели одонт Моэртал требовал сведений о том, что делается среди изгоев, а тут разом вернулись двое соглядатаев. И рассказывали они такое... Жирным одонтам с внутренних земель подобные вещи рассказывают на ночь, чтобы крепче спалось. Сходились доносчики в одном: среди изгоев прячется илбэч, на мысе прибавилось четыре новых оройхона. Этому Моэртал поверил, да и как не поверить, если Ёроол-Гуй выныривает по шесть раз на дню. А вот дальнейшее... От рассказов шпионки Моэртал сначала попросту отмахнулся, а вот доклад второго соглядатая заставил его задуматься. Отослав шпионов он долго размышлял, то садясь в кресло, поставленное под деревом, то вскакивая и принимаясь быстро расхаживать. Изгои собрались завоёвывать угловые земли! А ведь это идея! Это выход на многие года! Давно известно, что примерно раз в шесть лет изгоев становится так много, что они начинают угрожать государству, и приходится начинать с ними правильную войну. А теперь их можно направлять на угловые земли. Пусть завоёвывают себе царство. Победят -- значит уйдут. Проиграют -- остатки неудачников легко перебить. Так что, действительно, имеет смысл пропустить бунтовщиков на запад. Чем он рискует, если будет обманут? Изгои, запертые в ловушке, уйдут. Но без артиллерии он всё равно не может взять их, особенно если за их спинами восемь оройхонов. -- Моэртал поёжился, подумав, как ему придётся докладывать о потерянных ухэрах. -- Что ещё? Сбежит илбэч... -- секунду Моэртал стоял неподвижно, потом опустился в заскрипевшее кресло. Лицо его просияло. -- Так вот, что это было! Не врёт баба! И никуда илбэч не денется. Что ему делать на угловых землях? Там он заперт, словно загнанная тайза, а илбэчу нужен простор -- большой и пустынный берег. Вот он и просит его. И неважно, откуда он добыл своего злого духа -- на то он и илбэч, -- Моэртал нервно растёр лицо ладонями. -- Что же делать? Выпустить изгоев, а потом прочесать оройхоны, каждую пядь, шавар вычерпать... Или, всё-таки, окружить земли, но не входить туда, не трогать илбэча. В конце концов, он хочет строить. Так пусть строит. Харваха больше у того, кто добр с сушильщиком. -- Моэртал представил, как на севере появляется не два, а дюжина сухих оройхонов, и сладко поёжился. -- Он не станет подобно Ууртаку просить, чтобы эти земли отдали ему. Большая провинция -- это большие хлопоты и большая зависть врагов. Он предложит на совете одонтов создать там новую провинцию, которая прикроет его от вечно бунтующего побережья. Он сам станет жирным одонтом внутренних земель, и цэрэги ему будут нужны лишь для почёта и славы. Лишь бы илбэч не обманул, лишь бы не сбежал... Но ведь должен хоть кто-то в мире держать своё слово! Моэртал поднялся, хлопнул в ладоши и сказал подбежавшему охраннику: -- Срочно двух гонцов -- к Ууртаку и на западную границу. И ещё: боевые дюжины пусть отойдут на сухое и ждут приказов. А на мокром поставить на дальний суурь-тэсэг копьё и привязать к нему это, -- Моэртал, не глядя, протянул руку и обломил большую ветвь туйвана, украшенную алыми цветами и плодами, похожими на неумеющее лгать человеческое сердце. * * * Последний приход Ёроол-Гуя окончательно разорил оройхоны, и когда выяснилось, что Моэртал, должно быть испугавшись Многорукого, отвёл войска, уходить решили все. Утром, когда лагерь уже гудел, Шооран отозвал в сторону Ээтгона. -- Это на тот случай, если я не дойду, -- сказал он, протягивая заново вычерченную карту. -- Смотри: здесь страна вана, это угловые оройхоны, а здесь, за огненными болотами -- пустая земля. Там сухие оройхоны: хлеб, вода и много бовэров. Я знаю, ты мне не веришь, но сходи -- и увидишь сам. -- Ты и там был? -- недружелюбно спросил Ээтгон. -- Был. Год назад. -- А чего же не остался, если там так прекрасно? -- Одинокому везде плохо. Сначала мне надо найти одного человека, и только потом я смогу пойти в эту землю. -- Хорошо, -- голос Ээтгона был холоден как влага далайна, и ледяными оставались глаза. -- Я пройдусь по этой полосе и посмотрю, что там. Он сунул карту за пазуху и ушёл, бормоча неестественно сдавленным голосом: -- Везде мы побывали, всё повидали... Когда последняя группа переселенцев скрылась за тэсэгами, Шооран бросил сумку, собранную лишь для виду, и отправился к далайну. Его не оставляло странное ощущение, словно он вернулся на год назад и строит дорогу в страну добрых братьев. Возможно, это оттого, что он вновь один на огромном пространстве, где даже с самого высокого суурь-тэсэга нельзя никого увидеть. А может быть, оттого, что он, пусть не называя имени, сказал другому человеку, что без Яавдай ему не нужна самая распрекрасная земля. Странно Ээтгон принял его известие. Не о Яавдай, конечно, а о земле. Кажется, он поверил, но ничуть не обрадовался. И вообще, Ээтгон странный человек. В каждом его слове, в каждом движении сквозит ненависть. Почему? Ревнует к Чаарлаху, что тот с первой минуты выделил Шоорана из толпы? Оскорблён, что в их схватке Шооран оказался сильнее, и жив Ээтгон лишь благодаря великодушию победителя? Или, если это всё-таки чудом спасшийсЯ Бутач, он не может простить своего нечаянного уродства? Шооран поморщился, загоняя поглубже мешающие мысли, и сказал, обращаясь к далайну: -- Ну, здравствуй. В один день он поставил два оройхона и справился бы и с тремя, если бы ему не помешал Ёроол-Гуй. Он не выметнулся на берег единым махом, а долго раскачивал в небе бесконечным множеством гибких рук, выбирая, откуда напасть, а Шооран, напружиненный, готовый к прыжку, отступал по поребрику и, словно Ван из древней легенды, кричал: -- Тебе всё равно меня не поймать! И я всё равно буду счастлив! Выстроенный мыс загогулиной перегораживал чуть не половину далайна, не столько нужный людям, сколько мешающий Ёроол-Гую, которому теперь, чтобы попасть с западного побережья королевства вана на восточное, пришлось бы сделать изрядный крюк. На следующий день Шооран, вспомнив, что данное слово нужно держать, выстроил оройхон там, где большой мыс граничил с отдельно стоящим островом изгоев. Владения бродяг в результате уменьшились, зато у Моэртала появилось разом два сухих участка. Ещё не приступив к работе, Шооран решил, что сразу вслед за тем он уйдёт отсюда. Нечего зря искушать судьбу. Многорукого он не боится, а вот людей... У каждого из них только две руки, но все вместе они куда цепче Многорукого. Не успеет схлынуть вода, как на сухое бросятся толпы народу, и чем дальше он будет в это время, тем лучше. Уйти Шоорану не удалось. Он поставил оройхон вечером, чтобы было удобней скрыться, но пробираясь между тэсэгов в сгущающейся тьме, вдруг услышал свист. Шооран замер, всматриваясь. Рослая фигура стояла в тени тэсэга неподалёку от поребрика. Если бы дозорный не свистал от скуки, Шооран мог вылезти прямо на него. Хвала мудрому Тэнгэру, что на посту оказался растяпа! Шооран повернул назад, в полной темноте вышел к другому краю мыса. Там тоже были цэрэги. Они даже не скрывались: фигуры стояли прямо на поребрике, в стороне тлела в костре солома и слышался голос Киирмона: -- От такой большой неудачи Многорукий едва не плачет. Страсть, как охота жениться, а жена опять не годится... Оставалось рваться напрямую через сухие оройхоны, где каждый встречный знал его в лицо. Но и там тоже стояло оцепление. Услышав, как фальшиво напевает сидящий в засаде Турчин, Шооран прыснул со смеху. Так вот в чём дело! Нет никакого разгильдяйства, цэрэги нарочно шумят, чтобы илбэч ненароком не попался им и, в то же время, не смог уйти. Моэртал запер его здесь, чтобы он строил для провинции землю, много земли. Не так уж это отличается от приёмов добрых братьев. Но там хотя бы мясом кормили, а что он будет есть тут? У Шоорана ещё оставалось несколько чавг и пяток туйванов, сорванных с ветви, щедро подаренной Моэрталом. Но туйван нужен, чтобы пропитать губку, когда он пойдёт через мёртвую полосу. Проплутав ночь, Шооран вернулся к далайну. Так или иначе, но раз можно строить, то строить надо. Встал на берегу, поднял руки -- это не обязательно, но так привычней и проще -- глубоко вздохнул, сосредотачиваясь, и... опустил руки. Нет, он не будет ничего строить в тюрьме. Вернее, будет, но только для того, чтобы выбраться отсюда. Далайн, который он за два года сократил на пятую часть, безучастно соглашался: "да, можно и не строить". Среди бугров влаги Шооран заметил качающийся мешок плавающего моллюска. Случайный всплеск выкинул его на берег. Шооран натянул рукавицы, подошёл и поднял подарок. Костяной палочкой извлёк склизкую плоть, заглянул в розовое нутро раковины. Если сточить у раковины острый конец, а потом сильно дунуть в него -- раздастся неприятный, но очень громкий звук. Интересно, что подумают стражники, когда услышат сигнал? Хотя, прежде раковину надо вымыть. Шооран спрятал будущую трубу, достал карту и начал выбирать, где он поставит отвлекающий оройхон. Ему пришлось построить два оройхона, прежде чем Ёроол-Гуй явился. Второй из оройхонов был юбилейным, он завершал двойную дюжину, но об этом Шооран вспомнил много времени спустя. А тогда он сначала привычно удирал от Ёроол-Гуя, а потом шёл через мыс, строить ещё один остров. Теперь, когда Ёроол-Гуй был заведомо далеко, Шооран мог ставить оройхон и не отходить назад, а идти, не опасаясь ни цэрэгов, ни глупого бога. С собой Шооран нёс корзину, где под слоем харваха были спрятаны все его вещи. Едва оройхон встал, Шооран подхватил корзину и поспешил наискосок через новую землю. Путь его лежал вглубь страны, подальше от слишком беспокойного побережья. Пройдя чуть больше восьми оройхонов, Шооран присел отдохнуть. Крестьянин возившийся неподалёку, поглядывал недружелюбно, но ничего не сказал, решив, верно, не связываться с Шоораном, раз тот не сошёл с поребрика. -- Эгей! -- окликнул земледельца Шоорана. -- Купи раковину. Мне нужна вода, -- Шооран показал пустую флягу, -- и полдюжины хлебцев. Мужчина подошёл, взглянул на раковину, молча кивнул и пошёл за водой. Конечно, витой рог стоит много дороже, и после мягмара владелец легко сбудет его цэрэгам, но Шооран предпочитал держаться от цэрэгов подальше. Крестьянин вернулся с бурдюком и хлебцами. Делали хлебцы, круто замешивая муку на перебродившей каше, а потом высушивая. Если размочить такой хлебец в воде, через полчаса получится полная миска каши. -- Харвахом промышляешь? -- спросил мужик. -- Есть-то надо, -- ответил Шооран. -- Ох, дела шаварные! -- земледелец, очевидно, был не прочь поболтать. -- Весь мир перевернулся. Раньше харвах скребли бабы да детишки, а мужики, коли прижмёт, в сушильщики шли, но с хохиуром дела не имели. А теперь всё наоборот! Этакий бугай харвах собирает, а баба -- сушильщик! Каково?.. -- У меня мать была сушильщиком, -- сказал Шооран. -- Ты что, её знал? -- Да не!.. -- отмахнулся земледелец. -- Это тут поблизости. Ещё дура нашлась, кроме твоей мамаши. Сушильщица!.. Ходит гордая, словно жена вана, на человека и не взглянет. Тьфу! Хоть бы подорвалась скорее -- не жалко. -- Трепло ты, -- сказал Шооран, вставая. -- Смотри, как бы тебе чего не оторвало. -- Эгей! -- воскликнул мужик. -- А меняться? Вот, я принёс. -- Не буду я с тобой меняться, -- сказал Шооран. -- Хлеб у тебя вонючий. -- Раковина твоя вонючая! -- злобно крикнул вслед хозяин. -- Сушильщице отнеси, она тебя приголубит! Шооран уходил, кусая губы. Больше всего сейчас хотелось выдернуть из-под харваха хлыст, чтобы сволочь, походя плюнувшая в память матери, превратилась в булькающий кровью кусок мяса. Хотя, какая он сволочь? Он просто тупая тварь, мелкий зогг, что задрав ядовитое жало, оберегает перед входом в норку доставшийся ему кусочек снеди. Но совет эта тварь дала хороший: он действительно пойдёт к сушильщице и расскажет про землю, что лежит на западе. А потом, как и обещал, возьмёт Койцога и тоже уведёт его. Не дело, что люди занимаются смертельным и ненужным промыслом, особенно женщины -- в этом тот тип прав. За очередным оройхоном открылась выжженная приаварная полоса. Шооран приостановился и решительно пошёл направо. Кислый смрад сушащегося харваха лучше любых объяснений подсказывал, куда надо идти. Как всегда, сушильщик занимал самый большой авар, что дальше прочих вдавался в свободное пространство. Сушильщица была за работой. Столбом поднимался пар, пучился, шевелясь, харвах, пел, сгорая, хитин, и женщина тоже пела медленную печальную песенку, никак не соотносящуюся с мгновенными движениями рук, спасающими её от неизбежной смерти: Мой милый ушёл на охоту, По далёким ушёл оройхонам И оставил меня одну. Уулгуй, тонкорукий и светлый, Отнеси ему сочную чавгу, Передай привет... Кончился харвах на аваре и на полуслове оборвалась песня. -- Здравствуй, Яавдай, -- сказал Шооран. Она повернулась, взглянула на него безо всякого удивления. -- Нашёл, -- голос прозвучал бесцветно. -- Я тебя искал, -- произнёс Шооран, чувствуя, что происходит совсем не то, о чём он думал, представляя, как найдёт Яавдай. -- Я даже к добрым братьям ходил, потому что ты так Киирмону сказала. Смешно, правда? Шооран говорил, стремясь словами заглушить нарастающее беспокойство, а Яавдай стояла, праздно опустив обожжённые руки, и молчала. -- ...зато я нашёл место, где можно жить. Не цэрэгом быть, не сушильщиком, а просто жить, как люди. Я не знаю, кто тебя заставил так поступить, но ты теперь не бойся, мы уйдём туда, там нас никто не сможет тронуть... Яавдай медленно покачала головой. -- Я не пойду. -- Почему? -- глупо спросил Шооран. -- Потому что я никогда тебя не любила. Я любила тогда и люблю до сих пор другого человека. -- Почему же ты сразу не сказала? -- мёртво прошептал Шооран. -- А ты спрашивал? -- Да! И ты сказала, что согласна! -- А что я могла ответить? Убить мать, брата, сестёр? Прости, мне надо было уходить раньше, сразу, как только Яавдалу исполнилось двенадцать. Шооран повернулся, шагнул, чтобы уйти. Куда угодно, подальше от себя самого. Значит он, словно наворовавший добра баргэд, просто купил девушку, не поинтересовавшись даже, что у неё на душе... Но неужели он должен был спрашивать: "Дорогая, а не влюблена ли ты в кого-то другого?" Какая бессмыслица! Хотя это уже ничего не меняет. -- Подожди, -- сказала Яавдай. -- Я должна... В общем, подожди минуту. Она подхватила корзину с высушенным харвахом и пошла к поребрику, где подальше от аваров теснились палатки. Шооран покорно двинулся следом. Яавдай нырнула под навес, принялась развязывать какой-то узел. Шооран не смотрел, что она делает, он глядел туда, где неподалёку на горячей сухой земле возилось несколько детей. Девочка лет полутора поднялась с земли, преувеличенно твёрдо ступая, как ходят недавно научившиеся дети, подбежала к Яавдай, ухватила за край жанча, спрятала лицо, потом повернулась, и снова на Шоорана глянули любопытные серые глаза. Это лицо Шооран много раз видел, когда после смерти старика, оставшись один, часами сидел над ручьём, разглядывая своё отражение. -- Яавдай, -- перехваченным голосом произнёс Шооран. -- А как же она? Это же наш ребёнок. Яавдай вскинула голову. Глаза её зло блеснули. -- Ну уж нет! Я согласна была спать с тобой, но ребёнок не твой. Он от того человека, которого я люблю. -- Неправда! -- выкрикнул Шооран. -- Я же вижу. Она похожа на меня. -- А вы с тем человеком вообще похожи, -- Яавдай невесело усмехнулась, -- только ты красавчик... был, а он -- мужчина. -- Дядя! -- сказала девочка, указывая на Шоорана. -- Да, дядя, -- быстро согласилась Яавдай. -- Чужой дядя. Иди, Бутай, к девочкам, поиграй с ними. Я сейчас. -- И ты не найдёшь этого человека, -- повернулась она к Шоорану. -- Я знаю о нём всё, даже его настоящее имя, но тебе не скажу ничего. -- Я его тоже знаю, -- проговорил Шооран. -- Я же слышал, как ты назвала девочку. Но я не буду его искать. -- Вот, -- сказала Яавдай, выпрямляясь. -- Это твоё. На протянутой ладони свернулось лазоревое ожерелье. -- Я ни разу не надевала его. И не продала. Я знала, что мы встретимся, и его надо будет отдать. Когда ты рассказывал о своей матери, я долго не могла поверить, что тебя, оказывается, тоже можно любить. Это её вещь. Возьми и уходи. Ожерелье перетекло из узкой ладони Яавдай в его горсть. Под ноги покорно легла плывущая дорога. Здесь, на сухой полосе, она была широкой, иначе он не смог бы пройти по ней непослушными ногами. Шооран не смотрел по сторонам, не видел куда идёт. Смотрел лишь на ладонь, и пальцы одну за другой перебирали голубые жемчужины. Каждая из них казалась живой. Жемчужина -- отец, погибший слишком рано. Вторая жемчужина, пронзительно голубая и с чёрной крапиной ожога -- это мама. Третья, словно тронутая сединой, но с негаснущим огнём, пробивающимся наружу -- старый илбэч и его подарок. "Ты ещё устанешь проклинать меня". Да, ничего не знать, быть никем куда проще. Новая жемчужина, чистая, почти прозрачная -- Чаарлах. Наивный слепец! Кого ты считал прозорливым? Не так трудно увидеть второе дно в сказке, куда сложнее понять самого простого человека. Жемчужина Ээтгон. Блестящая, в неё смотришь словно в зеркало. "Мы уже сделали себе всё зло, какое могли. Оно ещё долго будет всплывать". Ещё жемчужина, сияющая холодным отрешённым блеском -- это Яавдай, а следом крохотная, но горящая ярче других -- чужая, не его дочь. Сколько ещё в ожерелье жемчужин-бед, жемчужин-слёз, жемчужин-вопросов? Долго тянется нить жизни и жестоко проклятие Ёроол-Гуя. * * * Вновь своё спасение Шооран нашёл в работе. К утру он вышел к побережью, в то самое место, откуда уходил. Даже копье, оставленное в хохиуре, оказалось цело. И заграждение, окружающее пустые оройхоны, всё ещё стояло. Народу на мокром не было. Все, имеющие или не имеющие право, сейчас делили землю. Что же, тем больше чавги достанется голодному илбэчу. Шооран за спинами дежурящих цэрэгов вышел к далайну и поставил оройхон. Это был знак Моэрталу, что илбэч ушёл из окружения. На первом же суурь-тэсэге новой земли Шооран водрузил моэрталово копьё, наколов на остриё большую чавгу. -- Ты меня угостил туйваном, -- бормотал он под нос, -- а я тебя, извини, чем могу. Ты меня запер, а я -- убежал. На следующий день оцепление исчезло, но и облав тоже не было -- Моэртал понял, что илбэча лучше оставить в покое. Нагрузившись чавгой и сменяв-таки раковину на хлеб, Шооран вернулся на мыс, с которого так стремился бежать два дня назад. Первым же ударом он создал там сухой оройхон, отделённый от остальной страны лентой в два мокрых оройхона. Поскольку эта местность была опустошена Ёроол-Гуем, а илбэч отсюда ушёл, можно было надеяться, что недели три его никто не потревожит. Устраиваясь на житьё, Шооран громко разговаривал сам с собой о чавге, тэсэгах, Ёроол-Гуе -- обо всём на свете кроме Яавдай, маленьких детей, счастье и других несущественных предметах. В тот же день Шооран поставил ещё два оройхона, повторив давний подвиг Энжина. С рассветом круг начал повторяться. Шооран выстроил один оройхон, потом увидел Ёроол-Гуя и, перейдя на другую сторону мыса, следующий остров соорудил там, высушив ещё один ненужный ему участок. Лишь после этого странная истерика погасла. Шооран сидел на умывающемся оройхоне среди потоков слёз Бовэра и думал, как жить дальше. В мире оставались лишь человека, которые относились к нему по-людски: сказитель Киирмон и сушильщик Койцог. Но Киирмон благополучен, его чаша не бывает пустой. Значит, остаётся Койцог, если, конечно, он ещё жив. Шооран собрался и без сожаления покинул мыс и сухие оройхоны, где скоро начнётся столпотворение: делёж земли и власти. Он шёл на запад по стыку сухих и мокрых оройхонов, по самому опасному месту, потому что здесь обычно больше всего стражи. Но сегодня цэрэги отдыхали, обрадованные уходом ночных пархов, а земледельцы не трогали бродяг, поскольку вся страна жила ожиданием чудес. Он пересёк владения Ууртака и крошечную провинцию, где некогда властвовал Хоргоон. Оставил позади Свободный оройхон, где когда-то родился, и где не осталось ничего: ни прежних людей, ни прежней свободы. Ступил на остров изгоев, не ставший уютнее с тех пор, как безобиднейшая Нарвай смертельно напугала здесь малолетнего Шоорана. Также как и десять лет назад уходила вдаль мёртвая полоса, слался дым и жил своей жизнью далайн. Правда теперь возле огненного болота стояла застава, караулящая ушедшего на угловые земли недруга. Впрочем, нападения оттуда никто не ждал, так что пройти в огненный смрад было несложно. Шооран оглядел открывшееся пространство. Почему, собственно говоря, он должен задыхаться здесь? Всего один оройхон -- и сухая полоса соединит угловые земли со страной вана. Погибнет крошечное государство, рождённое тщеславием Хооргона. Стоит ли о нём жалеть? Зато люди смогут ходить безопасно. Довольно и он мучился здесь в завалах и горячем нойте. Сегодня это болото исчезнет. В полчаса оройхон был создан, и Шооран в третий раз за свою жизнь очутился на угловых оройхонах, поставленных когда-то старым илбэчем и, отчасти, им самим. Даже на первый взгляд за два года оройхоны изрядно переменились. На мокром никого не было, пустынной оказалась и сухая полоса. Очевидно, немало народу ушло вместе с войском изгоев. Шооран сумел незамеченным добраться к последнему оройхону, который целиком принадлежал аварам и сушильщику. Койцог был на месте. На нём была та же старая одежда, лишь на груди висела ладанка с давно погибшим и высушенным пальцем Ёроол-Гуя. Кусочек иссушенной земли тоже казался заповедником старых времён. Изменился лишь сам Койцог. Исчез отрешённый, безразличный ко всему взгляд, и Шооран подумал, что пришёл вовремя: сушильщики с беспокойным взглядом долго не живут. -- Я не смог тогда вернуться, сказал Шооран, -- но зато сейчас я пришёл забрать тебя. Ты, должно быть, и сам знаешь куда -- в новые земли на севере. -- Туда не пройти, -- сказал Койцог. -- Тройгал не пустит. Туда слишком много людей ушло, так теперь Тройгал там границу держит крепче чем от вана. Там и жирх не проползёт. -- А мы проползём, -- уверенно сказал Шооран. -- Мы-то проползём, -- голос Койцога звучал словно виновато, -- но я теперь не один. Тамгай... её выдали мне в жёны, по договору, даже не спросив. Да и как спрашивать, она же бездомной осталась. Мы тогда потребовали женщин, так просто, оттого, что не знали, что ещё требовать. Всего год назад она была мне никем, а теперь... я не пойду без неё, а она не сможет ползти ночью по мёртвой полосе. -- Если... -- Шооран запнулся, не зная, какое слово подобрать, -- если она в самом деле захочет пойти с тобой, то ей не придётся ползти. Мы пойдём по мёртвой полосе днём и не скрываясь. Там нас пропустят и дадут землю, среди изгоев у меня много знакомых. А с этой стороны, думаю, заслон уже снят, все брошены на границу с ваном. Ты же слышал, как трубили тревогу? Сегодня последний день этого царства. Койцог пренебрежительно усмехнулся и на мгновение в нём проглянул прежний сушильщик. -- Сходи, посоветуйся с Тамгай, -- сказал Шооран, а я сбегаю по делам. На час, не больше. Кстати, как поживает палач Боройгал? -- Что ему сделается? Живёт. Говорят, клад нашёл. -- Нашёл, значит? -- переспросил Шооран. -- Что же, пусть пользуется. Я скоро вернусь. Шооран выбрался на заселённый оройхон, открыто пошёл по тропе. Раз Боройгал сумел выжить и отыскать его тайник, то "дороги тукки" больше нет и остаётся надеяться, что совершить задуманное ему поможет паника, вспыхнувшая из-за гибели огненного болота. При входе в алдан-шавар суетилось с дюжину женщин, но не было ни одного цэрэга. Если на Шоорана и обратили внимание, то не посмели остановить. А в нижнем ярусе и вовсе никого не было. Пружинила под ногами земля, ползали слизни, сытно пахло наысом. "Беглый камень" оказался цел и пропустил Шоорана в сокровищницу. За последнее время здесь ничего не изменилось. Шооран подошёл к стене, снял талх. Материя казалась невесомой, и ничего не весили тонкие как высохший лист диски. Шооран сложил наряд, поколебавшись секунду, снял и доспех, оказавшийся неожиданно гибким и лёгким. Среди украшений на стене внимание привлекли заколки для волос, диадемой охватывающие голову воображаемой красавицы. Неужели -- те? Шооран протянул руку, осторожно взял два светлых полумесяца. Всё. Пора уходить. Он собирался подарить это платье Яавдай, а теперь отдаст незнакомой ему Тамгай, если, конечно, та согласится пойти за своим сушильщиком. Шооран вышел из сокровищницы, аккуратно закрепив камень, хотя и понимал, что вряд ли ему придётся вернуться сюда ещё раз. Койцог ждал неподалёку от своего авара. Рядом с сушильщиком сидела маленькая некрасивая женщина. На коленях она держала собранный узел. Второй узел держал Койцог. -- Здравствуйте, -- сказала Тамгай. -- Койцог мне всё рассказал. Конечно, мы пойдём. Вы не беспокойтесь -- я дойду. Понимаете, я очень хочу, чтобы он бросил эту работу. Я так боюсь за него... -- Понимаю, -- сказал Шооран. У Тамгай было блёклое невыразительное лицо, но оно так менялось, когда женщина смотрела на длинную физиономию Койцога, что Шоорана невольно обдала горячая волна зависти. Шооран забрал у Тамгай тяжёлый узел, а вместо него вручил пакет с царскими нарядами. -- Это подарок, -- сказал он. -- Скоро мягмар, тогда наденьте это. А сейчас -- пора идти. * * * Несчастья преследовали бывшего дюженника, а ныне одонта Тройгала все последние годы. Падение старого Хоргоона грозило ему нечаянной смертью, поскольку назначенный одонтом Пуиртал знал о двойной сути дюженника и не стал бы терпеть при себе доносчика. Поэтому Тройгалу ничего не оставалось делать, как поддержать авантюру юнца Хооргона, а потом вместе с ним бежать на угловые земли. Там поначалу всё шло хорошо, хотя слова прямодушного глупца Мунага сбылись, и цэрэги были недовольны дежурствами на границе. Но даже недовольство Тройгал обратил в свою пользу. Он мягко оттеснил мальчишку от власти, получив из его же рук титул одонта, и потихоньку вступил в переговоры с настоящим ваном. Вечносухой государь благосклонно принял вести от бывшего соглядатая, и дела вроде пошли на лад. Ван соглашался утвердить Тройгала одонтом угловых земель и принять под своё покровительство, но требовал выдачи Хооргона и казны. Тройгал соглашался выдать только Хооргона, который, ни о чём не подозревая, почивал в своих покоях. К сожалению, так лишь казалось Тройгалу, потому что в тот самый момент, когда ван согласился удовольствоваться одним Хооргоном (но обязательно целым и невредимым!), мятежный юнец исчез. Он пропал прямо из опочивальни, у входа в которую стояли верные Тройгалу люди, и найти его не удалось. Ван был разгневан, переговоры надолго прервались. Два года прошли в мучительной неопределённости. Объявить ваном самого себя Тройгал не решился -- это значило отрезать возможные пути к отступлению, и оставался одонтом неясно при ком. Между тем, цэрэги роптали, и даже земледельцы начинали повышать голоса. Применять к солдатам жёсткие меры Тройгал опасался, хотя и понимал, что недовольство может вылиться в открытый бунт. Так обстояли дела в тот момент, когда среди ночи Тройгала подняло известие, что граница прорвана. А ведь Тройгал был уверен, что ван не пойдёт на подобное безумство, которое не могло принести ему ничего кроме потерь и лишних волнений. Но потом оказалось, что границу преодолели не войска, а толпы изгоев. Как они сумели пройти, было известно лишь им и погибшим цэрэгам заграждения. Во всяком случае, ухэры не успели выстрелить ни разу. Два дня в крошечной стране шла война, цэрэги, понимая, что с такими гостями не договоришься, дрались бешено, и Тройгал уже загадывал, как после победы станет казнить предводителей противника, но неожиданно противник исчез. И лишь через сутки выяснилось, что изгои ушли на север по мёртвой полосе, которая, как было отлично известно, обрывалась в далайн. Но теперь оказалось, что огненное болото идёт не на два, а на три оройхона, а за ним начинается настоящая земля, куда и ушли изгои. Причём, они не просто сбежали, а заняли проход, поставив там захваченные у Тройгала ухэры. Крошечное царство было зажато с двух сторон. Взбешённый Тройгал вызвал дюженника Цармуга, который три года назад ходил по мёртвой полосе, проверяя, куда она идёт, и страшно избил его. -- Вонючка! Гнилоед! -- орал он. -- Поленился лишний оройхон пройти! В нойте утоплю! -- Я ходил! -- брызгая кровавой слюной, кричал Цармуг. -- Не было там ничего! -- Врё-ёшь!.. -- и Тройгал снова бил, хотя и понимал, что Цармуг прав. Прозевали илбэча и землю тоже прозевали. Самое страшное, что теперь нечем было обороняться. Четыре последних татаца, прежде грозно украшавших вход в алдан-шавар, были перенесены к границе. Больше орудий у Тройгала не было, не было и мастеров-макальщиков -- каторжные заводы стояли на восточных окраинах государства вана. Вновь Тройгал вступил в переговоры, но теперь ван требовал не только казну и ежегодную дань, но и заложников. Утешало самозваного одонта лишь то, что ван всё же ответил ему, и, значит, можно ещё поторговаться. Отвечал Тройгал уклончиво, так что было невозможно понять, какое именно сокровище не может он отдать -- сыновей или оружие и жемчуг. Ван требовал и то, и другое. В ответ Тройгал смирено отослал списки, утаив двух сыновей из шести и самое ценное среди сокровищ. Ван напомнил, что ему нужны не клочки кожи, а сами драгоценности и, в первую очередь, пропущенные в списках, доспех из чёрного уулгуя и талх, расшитый дисками уулгуя бледного. Тройгал ещё не решил, как будет отвечать, когда новый удар обрушился на него: на востоке возник оройхон, граница исчезла. Испуганный и растерянный он стоял, глядя на огромное пространство, которое было невозможно оборонять. Мунаг, быть может, и умудрился бы держаться здесь, но Мунага нет в живых. -- Надо бежать, -- сказал один из дюженников. -- Иначе раздавят, как только ван подтянет войска. -- Погодите... -- простонал Тройгал. -- Ещё есть выход. Я вёл переговоры с ваном. Отдадим казну: доспех, дорогое оружие, царское платье, и все останутся на местах. Ван обещал... -- Ну, давай, -- сказал кто-то, и Тройгал с холодным ужасом заметил, как изменились взгляды и голоса окружающих. Тройгал спешно вернулся в свои -- бывшие свои! -- покои. Двое командиров и десяток солдат из недовольных боевых дюжин шли за ним, не то охраняя, не то конвоируя. Тройгал отомкнул хитроумный замок, с натугой отворил тяжёлую дверь. Спустился вниз. Гладкая стена была пуста. Такое представлялось ему иногда в ночных кошмарах: он заходит в сокровищницу, а там ничего нет. Тройгал подошёл ближе, потрогал стену, посмотрел внизу, по сторонам. -- Где они?.. Где?.. -- бормотал он, бегая кругами по сокровищнице. -- Ну?! -- крикнул от дверей Цармуг. -- Скоро ты там, корм шаварный? Тройгал подошёл к столу, сжал тонкий нефритовый нож. Собирался ли он пробиваться на волю или зарезать себя? Копьё, пущенное Цармугом, пробило руку. Нож выпал. Солдаты посыпались по лестнице, разом навалились на одонта. -- Живьём взять мерзавца! -- закричал Цармуг. * * * Три оройхона мёртвых земель показались Шоорану неожиданно лёгкой и простой дорогой. Возможно, оттого, что он шёл не один, а может быть, из-за того, что недавно прошедшее войско расчистило путь. Гораздо больше чем за себя Шооран опасался за попутчиков. Но привычный к жаре и смраду Койцог ломил прямо, словно рвущийся к добыче гвааранз, да и худенькая Тамгай стойко переносила трудности, хотя было видно, каких мучений стоило ей сдержать кашель. В беспокойном клубящемся тумане проступили очертания земли, той самой, где Шооран потерял юношескую красоту, получив взамен рубцы и бурые пятна ожогов. Здесь он умудрился добыть палец Ёроол-Гуя. Ничто вокруг не напоминало о тех событиях, нойт и время стёрли следы. Зато сразу было видно, что эта земля теперь обитаема. Отбросы далайна не громоздились вдоль берега, а были уложены поперёк дороги, образуя высокий защитный вал. Далее, занимая весь поребрик, зевали в лицо идущим четыре ухэра. Они стояли один за другим, на специальных станках, позволявших, ежели появится Ёроол-Гуй, опрокинуть ухэр на безопасную сторону. Сразу ясно, что тот, кто устанавливал орудия, понимал толк в обороне. -- Ого! -- воскликнул Койцог. -- Я недаром унёс с собой весь сухой харвах, что у меня был. Здесь это зелье тоже требуется. -- Откуда столько ухэров? -- удивился Шооран. -- У Хооргона их было всего два... -- Штой! -- раздался окрик из-за завала. -- Кто такие? И тут же знакомый голос караульного изменился, грозные ноты сменились радостным кличем: -- Шооран?! Ты?.. Какой Ёроол-Гуй тебя жанёш?! Через засеку перебросили лестницу, на вершине вала, над частоколом изломанных костей появилась изуродованная, но сияющая радостью, знакомая образина Маканого. Койцог быстро перелез через завал, помог перебраться Тамгай. Последним спрыгнул Шооран. -- Вот наша земля, -- сказал он. -- Тут и будем жить. * * * Велик труд Тэнгэра и непостижим для ума! Чем можно вырыть далайн без дна, каким бурдюком наносить в него воду? Человек успеет умереть, прежде чем поймёт это. А Тэнгэр создал такое и отряхнув с ладоней землю, сказал: -- Таков должен быть далайн, иначе он не вместит вечного Ёроол-Гуя. Сверху Тэнгэр настелил небесный туман и сказал так: -- Здесь будет положен предел взгляду и разумению, чтобы никакая смертная тварь не проникла в сокровенные тайны алдан-тэсэга и не сравнялась со мной. Всё сущее -- и бездна, и небо, и крепкая стена послушествовали слову старца. Лишь когда пять оройхонов были заселены зверями ползающими, бегающими и прыгающими, и пришла очередь человека, Тэнгэр встретил непослушание. -- Ты должен думать о вечном, -- молвил Тэнгэр, -- ибо таков мой уговор с Ёроол-Гуем. Но человек сказал на это: -- Нельзя думать о вечном, когда дети плачут от голода, и не знаешь, чем накормить их. -- Ты можешь есть всё, что растёт на оройхонах, -- объяснил Тэнгэр, -- а из зверей тебе годны для пропитания прыгающий парх, быстрая тукка и вонючий жирх, от которого выворачивает нутро. Но не вздумай брать в пищу ничего из того, что плавает в далайне. Это корм Ёроол-Гуя, и ты умрёшь от него. -- Спасибо, добрый Тэнгэр, -- сказал человек и ушёл собирать чавгу и ловить зверей шавара. Тэнгэр ждал человека целую неделю и, не дождавшись, пошёл по его следам. Он отыскал пропавшего и грозно спросил, как тот посмел бежать от своего создателя. -- Я не бежал, -- ответил человек, -- я заблудился, потому что этот мир мне незнаком. -- Что же, -- молвил Тэнгэр, -- видно прежде мне придётся обучить тебя простым вещам, чтобы они не мешали мудрому. Знай: то, что над твоей головой -- зовётся небом, а то, что под ногами -- твердью. У всякого оройхона четыре стороны, и, значит, в мире есть четыре пути. Там, где стена мира всего ближе -- находится восток, а там, где она дальше всего -- запад. -- Мудрый Тэнгэр, -- возразил человек, -- даже там, где стена далайна ближе всего, она слишком далеко. Я не вижу её. -- Как ты глуп! -- воскликнул господь. -- Вон там -- запад, а там -- восток. Это ты запомнить можешь? -- Да, мудрый Тэнгэр. Я запомню это. -- А если ты станешь так, чтобы по правую руку у тебя был восток, а по левую -- запад, то перед твоим лицом окажется север, а сзади -- юг. Зная это, ты никогда не заблудишься на оройхонах. Это всё, что тебе надлежит знать о мире. -- Но ведь в мире есть не только твердь, -- удивился человек. -- Ещё есть далайн, и он больше земли. -- Далайн я создал для Ёроол-Гуя, -- ответил Тэнгэр, -- но многорукий Ёроол-Гуй должен быть ненавистен тебе, поскольку он зло, а я -- добро. -- Почему? -- Да потому, -- загремел Тэнгэр, -- что я создал тебя, а Ёроол-Гуй тебя съест! -- Не сердись, я понял, -- сказал человек. -- Ты добр, ибо создал меня на съедение Ёроол-Гую. Но мне неясно иное. Если по правую руку у меня будет добро, а по левую -- зло, то что окажется перед моими глазами, и что за спиной? -- Ты ещё глупее, чем кажешься! -- вскричал Тэнгэр. -- Ты никогда не сможешь думать о вечном! И раздосадованный Тэнгэр ушёл прочь и лишь много веков спустя заметил, что неторопливые мудрые мысли отравлены глупой загадкой: что находится перед лицом стоящего между добром и злом. И как ни гнал старик Тэнгэр этот вопрос, он не мог ни избавиться от него, ни дать ответ. А человек, оставшись один, просветлел лицом и воскликнул: -- Я понял! Впереди будет жизнь, а за спиной -- мёртвая вечность. Но у меня нет глаз на затылке, поэтому я буду смотреть вперёд.