ГЛАВА 4.




Первые два оройхона, в том числе и родной Свободный оройхон
Шооран преодолел частью бегом, когда поблизости никого не было, а
частью ползком, когда навстречу попадались толпы переселенцев.
Перед людьми, к которым он так стремился, Шооран начал испытывать
ужас. Чудилось, что первый же встречный закричит: "Это он, это
илбэч!" -- и тогда случится страшное. Но когда позади остался не
только свободный оройхон, но и земли западной провинции, где он
жил с мамой, Шооран немного успокоился, а точнее, устал бояться.

Он шёл по мокрому оройхону, на всякий случай держась поближе к
поребрику, когда неожиданно его остановили. С полдюжины людей --
не то земледельцев, не то слишком хорошо одетых изгоев, не
скрываясь шагали по поребрику, и один из них приметил за тэсэгом
Шоорана.

-- Эгей, парень! -- крикнул он -- Ты оттуда?

Шооран молча кивнул.

-- И что там?

-- Дерутся, -- сказал Шооран, судорожно придумывая, что бы ещё
добавить.

-- А земля-то есть?

-- Не знаю, -- наконец выбрал линию поведения Шооран. -- Я не
дошёл.

-- А мы дойдём! -- хохотнул изгой. Он спрыгнул с поребрика,
подошёл к Шоорану, улыбаясь щербатым ртом и благоухая брагой,
представился: -- Благородный Жужигчин -- одонт новых земель.
Ну-ка, что ты там у меня наворовал? -- и он рванул у Шоорана туго
набитую наплечную сумку.

-- Отдай! -- закричал Шооран, но Жужигчин не слушал.

-- Ого! -- завопил он радостно. -- Да тут не чавга, тут
настоящая жратва! И барахла полно!

Хотя в группе было трое мужчин, каждый из которых казался
заведомо сильнее его, Шоорану не стало страшно. Возможно
оттого, что он понял: илбэча в нём не признали. Шооран подскочил
к Жужигчину, дёрнул сумку к себе. Это ужасно напоминало недавнюю
драку двух бродяг, но Шооран был слишком возмущён грабежом, чтобы
вспоминать и сравнивать.

Жужигчин ударил ногой в живот. Кольчуга спасла от игл, а может
быть, их просто не осталось в сношенном башмаке, но удар заставил
согнуться от боли. Когда чёрные круги в глазах перестали
вращаться, Шооран увидел, что все трое мужиков толкаются над его
сумкой, перебирая уложенные там вещи. Не разгибаясь, Шооран
шагнул вперёд и ударил ногой. Теперь-то иглы точно достигли
цели! Жужигчин с воплем повалился в нойт. Шооран, пристально
глядя на двух оставшихся противников, поднял гарпун.

-- Отдайте сумку!

Один изгой попятился, но второй резко выдернул из под полы
свёрнутый в клубок хлыст и наотмашь секанул им. Пока хлыст
описывал свистящую дугу, Шооран отпрыгнул в сторону, и удар лишь
разбрызгал грязь.

"Хлещется, словно парх усами", -- подумал Шооран, уходя от
второго удара. После третьего шлепка он прыгнул почти под самый
ус, так что изгою, который при каждом ударе гасил движение,
пришлось разворачиваться и долго тащить оружие на себя,
чтобы рубануть вновь. Этого Шооран ему не позволил. Подскочив
вплотную, он ударил гарпуном. Ему показалось, что зазубренное
остриё пробило куклу, слепленную из грязи, так слабо было
сопротивление. Рванув гарпун на себя, Шооран повернулся к
Жужигчину. Тот отползал, пихаясь здоровой ногой, оставляя в грязи
глубокую борозду, и кричал:

-- Я пошутил! Вот твоя сумка! Я пошутил!

Женщины на поребрике визжали.

Шооран подхватил растерзанную сумку и кинулся бежать. Лишь
пробежав чуть не целый оройхон, он остановился, выбрался на
чистый поребрик, сел. Руки дрожали. Как-то вдруг Шооран понял:
только что он убил человека. Даже если изгой останется жив, это
всё равно ничего не меняет, ведь бил Шооран насмерть, и это
оказалось легче, чем заколоть бовэра.

В стороне послышались голоса. Шооран вздрогнул. Сейчас подойдёт
ещё кто-то, и ему опять придётся убивать. Нет благодарение
Тэнгэру, это идут женщины с чавгой. Но ведь потом придут другие,
те, кто признаёт лишь право хлыста...

Шооран поднялся. Стараясь казаться грозным и решительным, побрёл
по дорожке.

Надо уходить. Куда?..




* * *




Дюженник Тройгал спустился вниз и остановился перед тяжёлой
костяной дверью. Тёмную кость густо покрывали резные завитки, и
Тройгал с минуту простоял неподвижно, разглядывая резьбу и
собираясь с мыслями. Дверь вела в покои одонта Хоргоона, но
самого хозяина не было в алдан-шаваре, и вряд ли он вернётся
сюда. Вчера одонта вызвал к себе великий ван, и теперь Тройгал,
сопровождавший начальника, принёс наследнику неутешительные
новости. Ван был разгневан, что уже два года провинция Хоргоона
не поставляет в центральный арсенал харвах, и из-за этого
срывается давно задуманный поход против изгоев.

А что мог сделать Хоргоон? После смерти строптивой сушильщицы он
оказался в отчаянном положении. Казалось сама судьба ополчилась
на него. Простолюдины, рискуя навлечь на себя гнев всемогущего
одонта, отказывались заниматься опасным ремеслом, а принуждаемые,
предпочитали сбегать и становиться изгоями, чем гибнуть в
пламени. Немногие, кого удалось заставить взяться за щётку
сушильщика погибали прежде, чем успевали хоть чему-то научиться.
Переманить же сушильщика из другой провинции не удалось, несмотря
на все старания. Можно было подумать, что кто-то специально не
допускает их в земли Хоргоона. А потом харвах перестал поступать
и со Свободного оройхона -- живший там сушильщик умер. Или в его
смерти тоже виноват одонт? Нет, конечно. Хоргоон всё делал
по-совести и старался как мог, но ван и слушать не стал
оправданий. Очевидно, у него был на примете другой одонт, и
государь просто искал, к чему бы придраться. Благородный Хоргоон
был брошен в темницу. Вскоре должно было последовать и
назначение нового наместника.

Обо всём Тройгал доложил юному отпрыску одонта. Прочих, нелюбимых
сыновей можно было не принимать во внимание. К юнцу
Тройгал пришёл не из каких-либо особых побуждений, а скорее из
чувства субординации, да ещё, может быть, желая ввести в
завязавшуюся игру лишнее действующее лицо. Однако, сынок,
оставленный одонтом за главного на оройхонах, действовал быстро и
решительно, показав, что папа в нём не ошибся. Немедленно были
созваны на совет все начальники дюжин. Дюженники собрались просто
послушать, что может сказать им погибающий наследник. Все
двенадцать командиров были людьми государевыми и заступаться за
опальный род не собирались. Вот если бы одонт содержал их на свои
средства... тогда другое дело, а так -- нет. Однако юный Хооргон
решительно испортил их благодушное настроение. Речь его была
коротка:

-- Вы знаете, -- начал он, -- что наш добрый одонт в немилости у
вана, и скоро сюда прибудет новый наместник, -- дюженники
кивнули, -- знаете, чем это грозит моему роду, и чем -- вам, --
на этот раз командиры кивнули менее дружно. Себя-то они считали
в полной безопасности. Поэтому наследник поспешил развить мысль:
-- Новый начальник приедет со своей охраной -- дюжина воинов, не
больше. Но каждому из них обещано повышение, ведь это свои
цэрэги. Не думаю, что хоть кто-нибудь из вас сохранит знаки
власти. А ведь при отце вы привыкли жить хорошо, и вам непросто
будет привыкать к роли простых цэрэгов.

-- Что же делать? -- спросил один из дюженников -- молодой
Цармуг.

-- Новый одонт не должен сюда приехать, -- решительно сказал
Хооргон. -- Дерзкое нападение изгоев ещё на землях одонта
Ууртака, и все вы сохраняете свои места. А я особо позабочусь о
награде.

-- А когда назначат нового одонта, нам снова придётся нападать?
-- спросил Мунаг. -- Так недолго и навсегда изгоями стать.

-- Я постараюсь, чтобы следующим одонтом назначили меня, --
сказал Хооргон, и дюженники впервые всерьёз задумались над его
словами.

Через час был составлен план действий. Дюженник Тройгал с двумя
посыльными вернулся на царский оройхон, чтобы вовремя
предупредить молодого хозяина о назначении и времени выхода
нового одонта. Остальные начали готовиться к набегу. Припасли
грязные жанчи -- натянуть поверх доспехов, вместо копий с
кремнёвыми наконечниками вооружились костяными пиками и хлыстами
из уса парха. К вечеру отряд одонта обернулся бандитской шайкой.
А на следующий день поутру прибежал гонец и сообщил: "Идут".

Знатный Пуиртал, только что назначенный одонтом западной
провинции, с небольшим отрядом телохранителей направлялся к своим
землям. Пуиртал был родственником царственного вана, хотя и очень
далёким. Государственная мудрость подсказывала ванам, что нельзя
назначать на должности близкую родню -- детей, братьев,
племянников, которых у вана насчитывались дюжины дюжин. Они
жили по алдан-шаварам центральных оройхонов, наряжались, плодили
детей, проедали припасы, но не обладали ни малейшей властью.
Одонтами были только чужие или те из родственников, кого ван не
считал близкими. Со своей крови трудно строго спрашивать. И
можно понять, каких трудов стоило Пуирталу добиться назначения.
Он ловко сыграл на недостатке в арсенале харваха, но понимая, что
теперь харвах будут спрашивать с него, вёл с собой двух обученных
сушильщиков, которых заранее сманил, обещав жён, жизнь в
алдан-шаваре, и еду со своего стола. Короче, у Пуиртала было
предусмотрено всё. Не знал Пуиртал лишь одного: что командир его
телохранителей крепко выпил вчера с каким-то незнакомым
дюженником, и теперь все умные планы известны одному из сыновей
бывшего одонта.

Кортеж двигался медленно, носильщики, тащившие паланкины, часто
сменялись, дважды Пуиртал останавливался, чтобы
засвидетельствовать своё почтение знакомым одонтам. В результате,
путь, который взрослый человек с поклажей мог преодолеть за
четыре часа, занял у наместника весь день. Серебристый дневной
цвет облаков начал сменяться лиловым, когда Пуиртал приблизился к
границам своих будущих владений.

Как обычно перед закатом на благородного Пуиртала сходили
возвышенные мысли. Новый одонт немало путешествовал, посетил
чуть не все сухие оройхоны, во время мягмара любил затравить
парха или понаблюдать за охотой на гвааранза, участвовал в
облавах на мятежных изгоев и даже, преодолев мёртвые болота,
ездил с посольством в земли старейшин. Так что, повидав половину
мира, Пуиртал представлял истинную его величину и не стал бы
добиваться власти над двумя ничтожными клочками суши, если бы не
верное убеждение, что власть он получает не над островами, а
над многим множеством людей, кормящихся от этой унылой, но такой
щедрой земли. На каждом сухом оройхоне живёт по меньшей мере
тройная дюжина людей, и каждый из них виноват перед одонтом. В
том и состоит подлинное величие.

Громкие крики прервали мысль. Паланкин накренился, Пуиртал
вывалился наружу. Он не сразу понял, что происходит -- вокруг
раздавались вопли; боевой клич: "Га-а!", сухие хлопки бичей,
стук гарпунов и копий сливались воедино и вызывали помрачение
чувств. Лишь через несколько секунд Пуиртал сообразил, что его
отряд -- полторы дюжины цэрэгов -- подвергся нападению изгоев.
Несмотря на нищенский вид, нападавшие были отлично вооружены,
действовали дружно, и их было по крайней мере впятеро больше, чем
охранников. Несколько цэрэгов уже валялись оглушённые ударом
секущего уса и проткнутые гарпунами. Двое успели установить
татац. Орудие рявкнуло на всю округу, выплюнув тучу мелкого
камня. Но, очевидно, нападавшие хорошо знали, что такое татац, и
под выстрел попало лишь трое. В то же мгновение рыжебородый
бандит подскочил к артиллеристам. Одного он свалил ударом
костяной пики, другого оглушил кистенём, вращающимся на ремне
вокруг левой руки.

Пуиртал не был трусом. Он выхватил широкий костяной тесак -- знак
власти одонта -- и, прыгнув, ударил рыжебородого в грудь. Лезвие
рассекло жанч и скрябнуло по панцирю. Пуиртал едва успел
уклониться от прожужжавшего возле головы кистеня. Биться в
нарядном цамце против одетого в хитин противника было невозможно.
Оставалось надеяться, что грохот татаца переполошил оройхоны, и
скоро сюда прибудет подмога. На помощь земледельцев одонт не
рассчитывал: урожай только что скошен, и значит, ни один хам
не высунет носа из палатки.

-- Все ко мне! -- взревел Пуиртал, отступая под натиском
рыжебородого. По счастью, у того оставался только кистень --
зазубренная пика застряла в горле цэрэга.

На призыв отозвалось лишь трое воинов. Бросив на произвол судьбы
имущество, дрожащих носильщиков и визжащих жён, Пуиртал начал
отходить. Однако, противник не занялся грабежом, а продолжал
гнать одонта. Режущий бич вырвал копьё из рук одного цэрэга,
второго свалил удар тесака. Пуиртал перепрыгнул поребрик,
стараясь укрыться за ним. Под ногами захлюпала грязь, резко
завоняло нойтом. "Если бандиты загонят нас на мокрый оройхон,
помощи ждать будет неоткуда", -- успел подумать Пуиртал и тут же
увидел отряд. Четыре дюжины цэрэгов сомкнутыми рядами двигались к
месту битвы. Разбойники пришли в замешательство, раздались крики,
и оборванные фигуры, не приняв боя, исчезли за тэсэгами.

Пуиртал и единственный уцелевший воин перелезли поребрик и пошли
навстречу своим спасителям. Вёл отряд толстощёкий увалень, явно
из местной знати, глуповатый на вид и очень молодой, -- сколько
ему?.. полторы дюжины?.. чуть больше? Таким дозволяют командовать
только знатные папы.

Увалень приблизился к Пуирталу и отрекомендовался:

-- Хооргон, сын благородного Хоргоона.

Услышав, что перед ним сын того самого Хоргоона, которого он с
таким трудом свалил, Пуиртал пришёл в замешательство и, не зная,
как себя держать, неуверенно представился:

-- Благородный Пуиртал, ваш должник.

-- Так вы новый одонт! -- юноша склонился в поклоне. -- Счастлив
быть полезным.

У Пуиртала отлегло от сердца. Значит здесь уже всё известно, и
юнец правильно воспринимает предстоящую гибель отца. Вероятно,
отношения с папашей были не из лучших, и наследником назначен
другой сын. Очень удачно!

Придерживая друг друга под локоть, Пуиртал и Хооргон вернулись к
носилкам. Там их ждало кровавое зрелище: слуги, носильщики,
женщины, все до последнего были заколоты. Здесь же лежали тела
его цэрэгов и несколько погибших бандитов. Не было видно только
двоих сушильщиков. Глядя на груду тел, Пуиртал подумал, что
правильно сделал, взяв с собой лишь двух жён, а остальную семью
решив перевезти попозже. Потом его взгляд задержался на сытых
лицах убитых разбойников, и одонт отметил про себя, что вряд ли
эти люди жили на мокром, и значит исток заразы следует искать не
среди изгоев, а гораздо ближе.

Юнец говорил какие-то соболезнующие слова, потом пригласил в
паланкин. Одонт занял своё место, которое недавно так неловко
покинул, Хооргон, испросив разрешения, устроился напротив.

-- Что делать, -- приятно улыбаясь, говорил он, -- одонт Ууртак,
да не промочит он своих ног вовеки, достойнейший человек и мудрый
правитель, но почему-то на его землях часто происходят подобные
вещи. Конечно, поблизости три оройхона населённых изгоями, но
ведь в других провинциях изгои тоже есть, а столь дерзких
нападений не случается.

Пуиртал слушал подобострастно произносимые слова и успокаивался,
проникаясь добрыми чувствами к тактичному молодому человеку.
Пожалуй, он не будет слишком строго взыскивать с опального рода.
Молодой Хооргон, так и быть, останется жить в алдан-шаваре.

Цэрэги, заменившие носильщиков, остановились, паланкин опустился
на землю.

-- Милости прошу в ваши владения, -- произнёс Хооргон, откинув
полог.

Пуиртал шагнул наружу. Ноги скользнули по нойту.

-- Что это значит?! -- гневно воскликнул одонт.

Перед ним расстилался пустынный в вечернее время мокрый оройхон.
Вокруг толпились незнакомые цэрэги. За спиной вскрикнул и упал,
захлёбываясь кровью, последний телохранитель.

-- Вот ваш дворец, одонт, -- учтиво выговорил Хооргон и самолично
распахнул тяжёлые двери, за которыми открылась мрачная тьма
шавара. В беспросветной глубине что-то вздыхало, доносилось
бульканье и жирные шлепки падающих капель.

-- Ступайте, сияющий господин, -- улыбаясь потребовал Хооргон, --
и да пребудут ваши ноги вечно сухими...




* * *




После победы над пришельцами перед Хооргоном встала непростая
задача. Надо ехать ко двору, добиваться места, а как это
делать, благородный Хооргон не знал. Обычно ван просто утверждал
новым одонтом наследника умершего. Если же одонт сменялся
насильственно, то назначался кто-либо из приближённых ко двору. А
дети одонтов к вану не допускались. Хооргону предстояло
разрушить эту традицию. С другой стороны, Хооргон не хотел
уезжать, опасаясь удара в спину, а ехать ко двору и просто
боялся. Поэтому он решил выждать -- один день, не больше. Но
именно этот день оказался решающим.

Новость принесли осведомители, которых старый одонт
предусмотрительно содержал за свой счёт. Одонты не без оснований
рассматривали Свободный оройхон как свою вотчину, и потому
следили за всем, что там происходило. И когда прошёл слух о новых
землях на западе, Хооргон узнал об этом первый. Слухи следовало
проверить, и Хооргон послал на разведку отличившегося в недавней
схватке Мунага с дюжиной солдат. Такой выбор объяснялся тем, что
Мунаг был храбр, достаточно честен, и в то же время Хооргон
недолюбливал дюженника с тех пор, как тот сыграл не до конца
понятную роль в деле о сыне сушильщицы. Ведь сам Хооргон лучше
всех знал, что было в руках мятежника -- ломкая игрушка или
настоящий нож.

Мунаг немедленно собрал дюжину и отправился в путь. Вернулся
он в тот же день к вечеру, принеся самые утешительные новости. На
западе действительно обнаружилась земля -- два сухих оройхона,
отделённых от материка узким перешейком огненного болота. Причём,
один из оройхонов, по всему судя, был высушен совсем недавно: на
нём ещё не было плодоносящих туйванов. Всё это могло означать
одно из двух: либо безумный илбэч жив и просто скрывался все
эти годы, либо, что более вероятно, родился новый илбэч.

Это, впрочем, слабо волновало Хооргона. Главное -- появились
земли, которыми надо как следует распорядиться. Выслушав
доклад Мунага, Хооргон час сидел в задумчивости, потом
встряхнулся и созвал командиров на совет.

-- Я решил, -- начал он, -- что пришла пора восстановить
справедливость. Всем известно, что мой покойный отец, -- Хооргон
печально вздохнул, а Тройгал вдруг подумал, что старый Хоргоон,
похороненный сыном, вернее всего, ещё жив, -- мой отец напрямую
происходил от красавицы Туйгай, которая рожала детей илбэчу Вану.
Более того, наш род начинается с любимого сына, которому Ван
завещал свои земли. Самозванец, захвативший царский тэсэг, должен
быть изгнан в шавар, из которого он вынырнул. И вы -- доблестные
воины, будущие одонты, должны мне в этом помочь.

Если бы дюженники услышали эти слова два дня назад, они без
колебаний связали бы помешанного, но теперь, скреплённые круговой
порукой, принуждены были молчать, стараясь понять, что задумал их
сопляк-повелитель, один раз уже обошедший их. И лишь услышав о
новых землях, на которые можно попасть, пройдя мёртвой полосой,
цэрэги закивали, улыбаясь. Хооргон решил проблемы просто --
он задумал отделиться от державы вана и основать своё
государство. Не так это много -- два сухих оройхона, но мёртвая
полоса есть мёртвая полоса, ван не посмеет напасть на непокорных.

И лишь строптивец Мунаг проявил недовольство.

-- У нас два оройхона здесь, -- сказал он, -- и там тоже будет
два. Но сейчас мы живём спокойно, а там должны будем держать
границу, сидя возле мёртвой земли...

-- Ты трус! -- рявкнул Хооргон. -- Я не собираюсь бежать на
угловые оройхоны. Я буду нападать! Люди устали от
несправедливости, армия перейдёт на сторону законного владыки!

-- Я не трус, -- возразил Мунаг, -- это все знают. Но я не вижу
смысла в вашей затее.

-- Достойный Мунаг не высовывал носа дальше сухой полосы, которую
охраняет его дюжина, -- вступил в спор Тройгал, -- а я бывал и у
восточной границы, и на царском оройхоне и потому знаю, что
говорю. Повелитель прав -- армия узурпатора велика, но
сражаться не станет. Ван лопнет словно распоротый ножом авхай.

-- Почему же тогда... -- начал Мунаг, но махнул рукой и умолк.

Было решено против вана пока не выступать, а выделив
отряд для защиты обжитых оройхонов, остальных цэрэгов послать на
запад, наводить порядок, пока изгои и жители свободного
оройхона не организовались и не могут дать отпора.

-- ...а затем, -- заключил Тройгал, незаметно взявший в
руки ход совещания, -- нам предстоит большой поход к царскому
тэсэгу за короной ванов, которую наконец получит подлинный
владелец!

И нет ничего удивительного, что командовать тремя дюжинами,
составившими заградительный отряд, пришлось Мунагу, а остальных
повёл к новым землям Тройгал.

Первые двое суток Мунаг прожил спокойно. Он понимал, что с тремя
дюжинами цэрэгов не сможет блокировать оройхоны, и потому лишь
следил, чтобы противник не подошёл незамеченным. У вана были
свои соглядатаи на каждом оройхоне, но те из шпионов, кто жил
среди бедноты, не слишком понимали, что вокруг происходит, а
достойный Тройгал не торопился оповестить вана, что сменил
хозяина. Поэтому в ставке забеспокоились не сразу, и лишь на
третий день на дороге показался паланкин благородного Ууртака,
прибывшего узнать, что творится в соседних землях. Мунаг не стал
вступать в бой с телохранителями. Он лишь вышел на поребрик,
требовательно поднял руку, а когда носилки остановились, и в
окошечке показалось морщинистое лицо наместника, сказал:

-- Доблестный одонт, поспешите домой. Сегодня вам здесь не
пройти.

Изготовленный к стрельбе татац за спиной дюженника подтверждал
его слова, так что Ууртаку оставалось лишь благосклонно кивнуть
и приказать носильщикам поворачивать вспять.

Мунаг блефовал. Грозный татац не был заряжен, и вообще, харваха,
захваченного в караване Пуиртала, могло хватить от силы на
дюжину выстрелов. А тот харвах, что готовили пойманные
сушильщики, Хооргон оставлял себе. Сушильщики, получив женщин и
сладкую пищу, работали исправно, но харваха всё равно было мало,
ведь впереди маячила война.

И она пришла.

Ван послал против мятежных оройхонов немалое войско -- шесть
отрядов, в каждом из которых была двойная дюжина солдат.
Пугать такую силу не имело смысла, и Мунаг встретил наступающих
пальбой из татацев. Он правильно рассчитал: основная масса
карателей двигалась вдоль мокрого оройхона, словно во время
операции против изгоев. Там Мунаг поставил два из трёх своих
татацев. Первая пушечка неожиданно бабахнула, и хотя каменный рой
побил немногих, противник пришёл в замешательство. Привыкнув к
походам против небольших и плохо вооружённых банд, цэрэги не
знали, что предпринять. Однако и у них нашёлся командир,
сообразивший, что татац перезаряжать долго и, значит, второго
выстрела не будет. Ободрённые цэрэги с гиканьем ринулись на
штурм. И тут выпалил второй татац.

Войско остановилось, не зная, чего ожидать впереди. Спустя
несколько часов цэрэги приволокли установленный на полозьях
толстобокий ухэр и открыли стрельбу. Ухэр громыхал, сжигая на
каждый выстрел треть ямха лучшего харваха, но не принося никакого
вреда. Предусмотрительный Мунаг успел отвести своих солдат и
оттащить татацы. Теперь, слушая раскаты пальбы, он лишь злорадно
и вместе с тем досадливо морщился. Имей он хотя бы вдвое больше
воинов, можно было бы сделать вылазку и отнять орудие, а главное
-- запас харваха.

Вторую атаку Мунаг отбил прежним способом, не потеряв ни одного
человека. Тогда войско разделилось и двинулось небольшими
группами через поля и приграничную полосу. Часть цэрэгов
пошла в обход по мокрому оройхону. Три дюжины защитников не
могли держать такой фронт, Мунаг начал отступление. Двое суток он
маневрировал, перебрасывая три своих орудия с приграничной полосы
на мокрое. Последний выстрел был сделан с верхушки суурь-тэсэга
по движущемуся через поле отряду. Двое суток прошли в непрерывных
стычках и рукопашных схватках. Всё это время воины Тройгала
занимались самым мирным делом: вывозили из бывшей резиденции
одонта сокровища, припасы, всевозможный скарб.

На новые оройхоны были уведены мастера, и самые опытные
земледельцы. Унесли даже резную дверь алдан-шавара, хотя
доставить её на место не сумели -- вынырнувший из пучины чёрный
уулгуй схватил двух носильщиков а, стараясь достать остальных,
уцепился за дверь и скинул её в далайн. Зато дверь смертников,
закрывавшая вход в шавар, где казнили преступников, прибыла на
место благополучно. С оставленных оройхонов было унесено
всё, независимо от того, принадлежало это вану, одонту или
ограбленным и кинутым жителям.

Два ухэра и несколько татацев, переправленных через мёртвую
полосу, Тройгал установил возле перешейка, превратив свои
оройхоны в неприступную крепость. В далайне возникло ещё одно
крошечное государство.

Последним с земли ванов пришёл Мунаг с полудюжиной уцелевших
цэрэгов. Остальные погибли или вовремя поняв, что их послали на
верную смерть, бежали через мокрые земли искать счастья в
восточных провинциях в надежде, что там не будут слишком
тщательно выяснять, откуда они явились.

Хооргон, выслушав доклад дюженника, некоторое время сидел молча,
потом начал говорить, тихо и медленно, но под конец всё более
распаляясь и переходя на крик:

-- Значит, ты считаешь, что провёл удачную кампанию... В то
время как я добывал для страны новые области, ты, погубив
четверть войска, растранжирив харвах и потеряв татацы, не сумел
сберечь доверенные тебе оройхоны. Ты понимаешь, что теперь мне
придётся штурмовать самозванца через мёртвые земли, а у меня нет
для этого людей?.. И ты ждёшь похвал?! Ты не герой, ты трус и
предатель!

-- Вы отлично знаете, что удержать те земли нашими силами
невозможно, -- сказал Мунаг. -- Иначе бы вы не вывозили сюда
всё подряд ещё прежде, чем ван узнал о восстании. Я считал, что
моя задача продержаться как можно дольше, чтобы дать Тройгалу
возможность закрепиться здесь и наладить оборону. А те земли всё
равно были потеряны для нас.

-- Он считал!.. -- задохнулся Хооргон. -- Если это так, то почему
ты не перебил оставшееся мужичьё, почему не поджёг поля?

-- Всходам нет и недели, -- возразил Мунаг, -- они не горят.
А со старухами я не воюю -- я солдат, а не палач.

-- Ты трус и предатель! -- заорал Хооргон.

-- Ложь! -- багровея взревел Мунаг. -- Вы, ради своих удобств,
послали меня на смерть, и теперь вам досадно, что я сумел выжить!

Мунаг шагнул вперёд, хватаясь за кинжал, но четверо охранников
повисли на нём и бросили на колени, заломив руки.

-- Говоришь, ты не палач? -- звенящим от бешенства голосом
спросил Хооргон. -- Это верно. Но ты сейчас познакомишься с нашим
новым палачом. Предателям место в шаваре, а ты давно у меня на
примете. Думаешь я забыл, как ты лгал моему отцу, подсовывая
травяной ножик? Тебе не удалось убить меня тогда, не выйдет и
сейчас. Ну что, вспомнил, пособник бандитов?

Мунаг поднял голову, безуспешно попытался встать, потом в его
лице что-то изменилось, и Мунаг сказал тихо:

-- Вспомнил. Наверное это был единственный правильный поступок в
моей жизни.

-- В шавар! -- распорядился Хооргон.

Мунага приволокли на мокрый оройхон, к подножию суурь-тэсэга.
Дверь, недавно закрывшаяся за благородным Пуирталом, а потом с
великими трудами перетащенная сюда, уже висела на месте.
Кажется, это было первое, что обустроил Хооргон в своей стране.
Палач распахнул тяжёлые створки.

-- Великий государь добр, -- возгласил он, -- и даёт тебе
возможность спастись и очиститься в его глазах. Если ты
действительно так храбр, как говоришь, то пройди через шавар, и,
если останешься жив, государь простит тебе всё.

Мунаг взглянул на палача и узнал его. Перед ним лыбился щербатым
ртом громила Боройгал, лизоблюд и осведомитель, заправлявший
делами на Свободном оройхоне и наконец получивший тёплое местечко
на сухом. Боройгал сорвал с Мунага порубленный панцирь и боевые
башмаки, приготовился втолкнуть бывшего дюженника в темнеющий
проём, но Мунаг вырвал руку из пальцев палача, презрительно
плюнул и ушёл в шавар сам.




* * *




Наместник Моэртал пристально рассматривал стоящего перед ним
молодого охотника. Слишком уж он молод, полутора дюжин лет,
которые он назвал, ему явно не исполнилось. Но с другой стороны,
это и хорошо, значит парень ещё не служит двум господам, и можно
не опасаться, что он станет наушничать в пользу вана или
кого-нибудь из соседей. А воины после возмущения западной
провинции нужны. Особенно здесь, на северной оконечности страны,
где непрерывно приходится усмирять шайки изгоев, основавшихся на
раскиданных безумным илбэчем оройхонах.

-- Как, говоришь, тебя зовут? -- переспросил Моэртал.

-- Шооран, -- ответил охотник.

-- Где живут твои родственники?

Шооран повёл рукой в сторону далайна и ответил:

-- Их нет.

-- Ты из западных земель, -- не спросил, а лишь констатировал
одонт, -- наверняка сын цэрэга, это видно, ты слишком хорошо
одет. Отец твой погиб, иначе ты сбежал бы вместе с ним. Как
видишь, я знаю о тебе всё, ещё прежде, чем ты начал рассказывать.
Но мне непонятно, почему цэрэги не позаботились о своих семьях в
первую очередь?

-- Они так и сделали, -- сказал Шооран. -- Но я не сын цэрэга,
мой отец был охотником со Свободного оройхона. Хооргон прошёл
через наши земли, многих убил, многих угнал с собой. А прежде мы
жили богато.

-- Ах да! -- вспомнил наместник. -- Свободный оройхон! Было на
западе что-то такое. Но, в таком случае, ты должен хорошо знать
мокрые земли, уметь рыть чавгу, собирать харвах.

-- Я умею, господин, -- сказал Шооран.

-- А я и не сомневался, -- съязвил Моэртал, -- но мне нужны не
грязекопатели, а воины. Ступай за оружейником, он тебя проводит.

Седой дюженник привёл Шоорана в комнату полную всевозможного
оружия. Сделал широкий жест:

-- Выбирай.

-- Что придётся делать? -- спросил Шооран.

-- Охота.

Шооран оглядел полки и стены. Здесь были булавы и пращи, годные
лишь для охоты на человека, их Шооран обошёл стороной. Были копья
с кремнёвыми наконечниками, выдававшиеся даже не всем цэрэгам. На
мгновение взгляд Шоорана задержался на огромной коллекции
хлыстов, но Шооран предусмотрительно решил не выдавать своего
знакомства с этим оружием. Выбрал поножи, упруго обтягивающие
икры и позволяющие ходить по колено в нойте -- кто знает,
не в шавар ли пошлёт его одонт? Отобрал два гарпуна -- гладкий и
зазубренный. Долго держал в руках длинную пику для охоты на
гвааранза, потом отложил её в сторону. Что с пикой, что без пики
-- с гвааранзом ему не справиться. Зато взял тонкую сеть, равно
годную и против парха, и для охоты на тукку. Не жанчем же в неё
кидать, словно в детстве. Перемерил несколько кожаных шлемов с
прозрачными щитками, спасающими глаза от брызг нойта. На богатые,
но неудобные костяные шлемы даже не взглянул, вызвав
одобрительное ворчание оружейника. А под конец не выдержал и взял
длинный кинжал из цельной кости, способный и колоть и резать.

Одонт бросил небрежный взгляд на вооружение Шоорана и сказал:

-- Вчера мои охотники поймали в шаваре зверя. Он заперт в одном
из залов дворца. Ты должен пойти и убить его.

Вслед за оружейником Шооран спустился во второй ярус
алдан-шавара. Остановился перед тяжёлой дверью. Через дверь
донёсся резкий запах нойта. Шооран удивлённо пожал плечами.
Таскать нойт с мокрого оройхона, чтобы держать в алдан-шаваре
какую-то мерзость! Что это, глупость или особое тщеславие?

Двое цэрэгов приоткрыли дверь, Шооран вошёл в скупо освещённый
зал. Дверь гулко захлопнулась за ним. Шооран остановился,
выставив гарпун и готовый отпрыгнуть в сторону. Разумеется,
бледного уулгуя здесь не может быть, гвааранза тоже не так просто
поймать живьём, значит, скорее всего, ему предстоит встретиться с
пархом.

И тут тёмная громада, которую Шооран вначале принял за выступ
скалы, шевельнулась, и лишь тогда Шооран понял, что это и есть
зверь. Шооран невольно попятился -- зверь был больше самого
огромного гвааранза. Поблёскивающий панцирь поднимался вровень с
грудью Шоорана, две пары клешней, каждая из которых могла
перекусить охотника пополам, шевелились, судорожно раскрываясь и
со стуком захлопываясь. Клешнями зверь напоминал гвааранза, но
был много крупнее и, главное, там, где у гвааранза в два ряда
бугрятся уязвимые для пики глаза, у этого блестела гладкая и
наверняка несокрушимая броня. По бокам чудовища волнообразно
шевелились острые плавательные перья, бесполе
бросаться на звук или выпустит тонкие осязательные щупальца, по
которым можно бить. Шооран переложил оба гарпуна в левую руку,
правой потянул из-за пояса нож, готовясь отсекать гибкие усы,
прежде чем они скрутят его. Потом быстро шагнул в сторону. Стоять
перед громадными клешнями явно не стоило, так же как и соваться
под хвост, способный одним ударом растереть его в нойт. Зверь,
скрежеща панцирем, начал разворачиваться. Несомненно, он видел
охотника. Но и Шооран заметил кое-что. Разворачиваясь, мон
бросаться на звук или выпустит тонкие осязательные щупальца, по
которым можно бить. Шооран переложил оба гарпуна в левую руку,
правой потянул из-за пояса нож, готовясь отсекать гибкие усы,
прежде чем они скрутят его. Потом быстро шагнул в сторону. Стоять
перед громадными клешнями явно не стоило, так же как и соваться
под хвост, способный одним ударом растереть его в нойт. Зверь,
скрежеща панцирем, начал разворачиваться. Несомненно, он видел
охотника. Но и Шооран заметил кое-что. Разворачиваясь, монстр не
пользовался хвостом, но зато его панцирь приподнимался над полом.
Значит, там ноги -- уязвимые сочления, хрупкие суставы. И,
следовательно, есть надежда обездвижить противника.

Не дожидаясь, пока чудовище приблизится, Шооран прыгнул вперёд и
в сторону и ударил под панцирь двумя гарпунами сразу. Гарпуны с
громким стуком ударились о край хитинового покрова и, не встретив
сопротивления, неожиданно глубоко вошли внутрь. Лишь там один из
них за что-то зацепил. В ответ раздался громкий человеческий
крик.

Зверь повалился набок, и Шооран увидел, что под пустым панцирем
прячутся двое цэрэгов. Один двигал клешнями, другой -- хвостом и
плавательными перьями. Чудовище оказалось фальшивым. Теперь один
из цэрэгов стонал, зажимая глубокую рану. Гарпун ударил его в
бок и лишь по счастливой случайности не вспорол живот.

Распахнулась дверь, вбежали люди. Раненого унесли. Старый
оружейник хлопнул Шоорана по плечу и велел идти к одонту. Моэртал
больше ни о чём не спрашивал, лишь сказал:

-- Ты действительно отважен и неплохо владеешь гарпуном. Я беру
тебя, хотя для цэрэга этого недостаточно. Только не думай, что ты
будешь служить при алдан-шаваре. Для начала тебе придётся
половить бандитов на мокрых оройхонах.

Шооран склонился в поклоне.

-- Да пребудут вечно сухими ноги справедливейшего одонта.

Выйдя от наместника, Шооран облегчённо вздохнул. Честно говоря,
он не надеялся, что ему удастся выдержать испытание, всего
вернее, его должны были прогнать даже не выслушав. А служба
цэрэгом была последней надеждой Шоорана остаться незамеченным и
уцелеть.

Вернувшись на земли вана, Шооран сумел за одну ночь пересечь
несколько оройхонов и к началу военных действий был на землях
одонта Ууртака, где встретился с изгоями Жужигчина. Они слабо
напоминали забытое всем миром человеческое отребье, ютившееся
западнее свободного оройхона. Эти отщепенцы промышляли набегами
на сухие острова, а при случае не прочь были ограбить и своего
брата изгоя. Стычка с ними окончательно убедила Шоорана, что
правды нет не только в сухих краях. Там было хотя бы подобие
закона, здесь же царило право хлыста. И всё же для этих людей он
должен был делать землю. Не для изгоев, и не для цэрэгов, а
просто для людей, каких он пока ещё не встречал.

Ночью, возбуждённый пролитой кровью Шооран вышел к побережью и
поставил оройхон. Это удалось сделать незаметно, на ночь изгои
или уходили грабить сухие оройхоны или же устраивались поближе к
поребрику, где легче скрыться от Ёроол-Гуя. А сейчас они вообще
постарались уйти подальше из мест, где разворачивались войска
вана.

Оройхон не прибавил сухих земель, но увеличил площадь республики
изгоев. Результатом было то, что ван на сутки отложил наступление
на западную провинцию, а среди изгоев началась всеобщая и
жестокая резня. Все искали илбэча. Шоорана спасло то, что обе
стороны решили, что вернулся безумный илбэч. Слишком уж похож был
почерк -- оройхон возник ночью и казался полностью бесполезным.

Всякого, кто был старше среднего возраста хватали, волокли к
далайну, истерически требуя строить, строить!.. А не дождавшись
земли, -- убивали, сбрасывая в пучину. Разгром довершил
Ёроол-Гуй, пожравший всех, очутившихся на берегу, без различия
возраста.

Шооран выбрался из этой передряги умудрённый горьким опытом.
Теперь он знал, как исполняется проклятие Ёроол-Гуя, и понимал,
почему большинство илбэчей погибало, поставив один или два
оройхона. Спастись от Ёроол-Гуя не так сложно, гораздо труднее
спастись от людей. Шооран понял, что единственный способ стать
незаметным -- подняться над толпой. Илбэча ищут среди изгоев,
охотников, собирателей харваха. И никому не придёт в голову
заподозрить гордого цэрэга, который живёт на сухом и появляется
на побережье лишь чтобы бить бандитов и искать илбэча. Первая же
попытка увенчалась успехом -- благородный Моэртал принял Шоорана
на службу, хотя ему ещё не исполнилось дюжины и трёх лет.

Первый месяц Шооран попал на выучку к оружейнику. По нескольку
часов в день тот тренировал его, заставляя упражняться с разными
видами оружия, а потом, когда учитель уходил на покой, Шооран
превращался в мастерового и вместе с подневольным людом
ремонтировал доспехи, правил клинки, вытачивал костяные пики.
Шоорана не допускали лишь к работе по камню. Рыхлый камень
оройхонов не годился в дело, а покупной кремень, добывавшийся на
кресте Тэнгэра, стоил крайне дорого, и обрабатывать его могли
только самые опытные мастера. Вообще-то, мастера камнерезы жили в
стране старейшин и не выходили с креста кроме как в праздник
мягмара, но и в земле вана были свои оружейники способные
починить сломавшийся наконечник копья или заново отполировать
затупившийся нож.

Когда обучение закончилось, Шоорана стали назначать в охранение
на мокрый оройхон. Тут-то и выяснилось, что никакой особой
свободой рядовые цэрэги не пользуются. Охрана курсировала вдоль
поребрика только днём и обязательно парами, к далайну же не
выходила вообще. Неудивительно, что шайки изгоев легко избегали
встреч с ними.

Сказочная жизнь цэрэгов на поверку тоже оказалась довольно
обыденной. Цэрэги жили в алдан-шаваре, носили удобную одежду,
много и хорошо ели, но Шооран за годы отшельничества привык ко
всему этому и был разочарован. Собеседниками сослуживцы Шоорана
оказались никакими, и если бы не сказитель Киирмон, Шооран
попросту заскучал бы. О том, чтобы обзавестись семьёй Шооран не
думал, вина старался не пить, а в игре в кости, которой азартно
предавались другие цэрэги, не нашёл никакого удовольствия.
Неудивительно, что встреча со сказителем стала для Шоорана
спасением.

Сказитель Киирмон жил вместе с цэрэгами, развлекал их игрой на
суваге да скабрезными историями про женитьбу Ёроол-Гуя, и учил
богатых детей, рассказывая старинные легенды. О самом себе
Киирмон говорил уклончиво, так что можно было подумать, что
прежде он был чуть ли не одонтом. Но с другой стороны
получалось, что сказитель немало побродил изгоем, был своим
человеком среди разбойников, побывал на каторжных работах и не
раз обедал с самим царственным ваном. А что делать, если с давних
времён повелось, чтобы главным действующим лицом любого анекдота
рассказчик называл себя?

Шооран, сам испытавший и богатую и нищенскую жизнь быстро сошёлся
с пожилым сказочником. Они встречались где-нибудь, Шооран и
Киирмон с неизменной чашей в руках и рассказывали друг другу
истории, перемежая правду и вымысел. Шооран рассказывал легенду
о хохиуре, которую так любил Хулгал, и легенду о дурне Бовэре,
рассказанную старым илбэчем, а в ответ слышал сказку о сроке
жизни, легенду об упрямом илбэче, а потом и шёпотом рассказанную
историю о цветке туйвана, за которую в землях вана можно было
поплатиться головой.

С простыми земледельцами Шооран не мог сойтись. Когда он
появлялся на пороге палатки, хозяева сгибались в заискивающем
поклоне и немедленно соглашались с любой его фразой, даже не
пытаясь вникнуть в смысл слов. Если в семье были молодые девушки,
их немедленно старались прихорошить и вытолкнуть вперёд, так что
эти непрерывные смотрины прочно, хотя и ненадолго отвратили мысли
взрослеющего Шоорана от прекрасного пола. К тому же у Шоорана
оказался тонкий слух, и он разбирал, что говорят за его спиной
подобострастные земледельцы и радушные мамаши оройхонских невест.

Однажды возбуждённый и непривычно трезвый Киирмон явился к
Шоорану и с порога заявил:

-- К нам пришёл Чаарлах!

-- Кто это такой? -- безразлично спросил Шооран.

С утра он был в дурном настроении. Близился мягмар, со времени
постройки последнего оройхона прошло больше двух месяцев, а
он, ничего не делая, терял время на службе у вана.

-- Как?! -- вскричал Киирмон. -- Ты не знаешь Чаарлаха? Это же
лучший сказитель страны! Он единственный полностью знает
историю сотворения мира, говорит он, не подыгрывая на суваге, а
когда начинает рассказывать байки, люди падают от смеха в нойт.
Послушать Чаарлаха -- большая удача. Я знаю, что ты толковей
других и потому зову тебя.

-- Так он наверняка в покоях у одонта, -- сказал Шооран. -- Кто
меня туда пустит?

-- Чаарлах сидит на мокром оройхоне. Ещё ни одному одонту не
удавалось зазвать его к себе. Чаарлах говорит, что если ван
захочет слушать его истории, он не должен бояться промочить ноги.

-- Идём, -- сказал Шооран, вставая.

Через две минуты он был готов и вышел к ожидавшему Киирмону. При
виде Шоорана тот ахнул:

-- Доблестный воин, ты что же собрался идти на земли изгоев в
доспехе? Цэрэгов там не любят, особенно когда они ходят в
одиночку.

-- Я иду не воевать, а слушать сказителя, -- возразил Шооран. --
Чаарлах приглашал к себе вана, неужели он откажет цэрэгу?

-- Как знаешь, -- сказал Киирмон, -- но я бы не рискнул идти так.

К началу представления они опоздали. Маленький плешивый старичок
уже сидел на застеленном кожей камне лицом к недалёкому далайну,
а вокруг расположились несколько дюжин слушателей. При виде
цэрэга по толпе прошло волнение, несколько человек приподнялись
было со своих мест, но Чаарлах движением сухой руки навёл
порядок. Шооран и Киирмон, выбрав место, расстелили принесённые
лоскутья кожи и уселись. Старикашка громко, так что всем было
слышно, рассказывал правду о сотворении мира. Рассказывал иначе,
чем другие, не боясь задать вопрос. Срединные века имели начало и
конец -- как Тэнгэр успел вырыть далайн, не имеющий дна? И где
взял столько воды? И если у далайна действительно нет дна, то
во что упираются восемь столбов, увенчанных суурь-тэсэгами? Или
Тэнгэр продлил далайн до тех глубин, куда стремятся падающие
тела, и потому потерявшая вес влага не выливается? И на все
вопросы сказителя Тэнгэр насмешливо отвечал: "Нет, я сделал
иначе, а как -- тебе, не бывшему рядом, не догадаться вовек".

Такого рассказа Шооран прежде не слыхивал, а ведь он и сам не раз
гадал, почему влага не выливается из далайна, если у того нет
дна.

Когда рассказчик умолк, из толпы раздался громкий молодой голос:

-- Отец, расскажи про объевшегося чавгой!

-- Нет, -- усмехнулся Чаарлах. -- Сегодня будет другая сказка --
про непобеждённого жирха.

По толпе прошла волна, все уселись удобнее и вновь приготовились
слушать. Сказки про жирха не знал никто. Чаарлах начал
торжественным речитативом, каким рассказывают о сотворении мира и
других великих делах:




Окончив строительство и на бессчётные века избавившись от
Ёроол-Гуя, старик Тэнгэр вернулся к алдан-тэсэгу, чтобы наконец
вкусить отдых. Но оказалось, что место на алдан-тэсэге занято --
пока хозяина не было, мелкий жирх вполз на вершину и разлёгся
поперёк алдан-тэсэга. Тэнгэр наклонился и дунул, чтобы очистить
место, но жирх вцепился в сиденье всеми своими ножками, которых у
него много больше, чем нужно для ходьбы, и не слетел. Тэнгэр
хотел раздавить непрошенного гостя пальцем, но жирх сказал ему:

-- Я вонючий жирх, и если ты раздавишь меня, то благоуханный
алдан-тэсэг станет смердеть во веки веков. Будет ли тебе приятно
думать о вечном среди вони?

-- Тогда сойди с алдан-тэсэга сам, -- сказал Тэнгэр.

-- Ни за что! -- заявил жирх. -- Вы, могучие и бессмертные могли
только драться друг с другом. Ну так деритесь, а миром управлять
стану я.

-- Ну уж этого не будет! -- сказал Тэнгэр. Он спустился вниз и
сорвал пучок свежей травы, чтобы смахнуть жирха долой. Но пока
Тэнгэр ходил, кончилось малое время жирха, и он умер. Тэнгэр
взглянул на дохлую тварь и понял, что ему уже никогда не победить
жирха. Пусть он мал и мерзок, но он был на алдан-тэсэге и вонял
оттуда на всю вселенную, и умер там, никем не выгнанный, а значит
-- непобеждённый. И те твари, чья жизнь ещё короче, чем у жирха,
верили, что миром с давних пор и до скончания веков правит
царственный жирх, да пребудет вечно сухой дюжина дюжин его цепких
лапок.




Конец сказки был встречен напряжённым молчанием. Люди сидели,
боясь оглянуться на молодого цэрэга, а сам Шооран обратил
внимание, что несколько человек встали и уходят, стараясь не
повернуться к нему лицом. И всё же двоих он узнал. Это были
жители его оройхона, и скорее всего, они испугались быть
узнанными.

Один из изгоев, слишком сильный и хорошо вооружённый для
простого отщепенца, поднялся и положил перед сказителем несколько
больших чавг. Следом потянулись остальные слушатели, каждый клал,
что мог. Подошли и Киирмон с Шоораном. Сказитель цэрэгов подал
сладкую лепёшку. Шооран достал мешочек с наысом и спелый плод
туйвана.

-- В твоей сказке, -- сказал он, -- словно в алдан-шаваре, два
яруса. Нижний стоит грибов, верхний -- туйвана.

-- Ты поэт, мальчик, -- промолвил Чаарлах. -- Зачем тебе копьё?

Шооран не ответил, лишь сказал:

-- Отец, переночуй эту ночь у меня.

-- Я привык здесь, -- Чаарлах улыбнулся, -- поближе к Ёроол-Гую.
Нам было бы скучно друг без друга. Но вечером я снова буду
рассказывать истории. Если хочешь -- приходи.

Предложение казалось провокационным. Для одинокого цэрэга
соваться на мокрый оройхон перед наступлением темноты было
равносильно самоубийству. Но всё же Шооран ответил:

-- Я приду.

При этих словах стоящий неподалёку молодой изгой, тот, что просил
сказку про обжору, презрительно фыркнул и пошёл прочь. Шооран
успел разглядеть лишь скатанный в узел хлыст из уса парха,
который парень не посчитал нужным спрятать, да искалеченную щёку
изгоя. Такой след оставляет на живой коже башмак цэрэга с
вправленными в него иглами.

Вечером Шооран вновь пришёл на мокрый оройхон. Как и в прошлый
раз он был в доспехах цэрэга, но без копья. Шооран понимал, что
рискует, но он хотел добиться, чтобы здешние изгои признали его
право ходить по их землям.

На этот раз кроме Шоорана не оказалось ни одного гостя с сухих
мест. И было ясно, что не изгои собрались здесь, а бандиты. Хотя
и простых изгоев, что жили, перебиваясь со дня на день, тоже
хватало. Но все первые ряды занимали вооружённые мужчины,
достаточно сильные, чтобы выдержать жизнь на мокром, но
строптивые и непокорные и потому не сумевшие устроить своё
существование по закону ванов. Шооран уселся в последнем ряду,
позади копателей чавги, нищих собирателей харваха, позади калек и
ненормальных, которыми было переполнено побережье.

За спиной Шоорана в нескольких дюжинах шагов мертвенно светился
далайн. Он не спал никогда, ночью как и днём холмы влаги бились о
кромку оройхона, а не нуждающийся в свете Ёроол-Гуй мог выйти на
берег. Далайн был совсем близко, и Шооран не выдержал. Посреди
рассказа он бесшумно поднялся. Его ухода никто не заметил,
свечение далайна не рассеивало темноты. Люди завороженные
голосом сказителя, сидели спиной к далайну, и лишь сам Чаарлах
мог видеть, как бесшумно клокочет светящаяся влага, а потом
далайн медленно гаснет, заслонённый громадой новой земли. Но
звучный молодой голос согнутого временем старика не задрожал и
никак не выдал волнения. Чаарлах продолжал рассказывать длинную и
трогательную историю о пяти братьях, один из которых оказался
илбэчем.

Шооран тихо вернулся на место и, унимая дрожь в руках, сидел,
пока рассказ не подошёл к концу. Лишь тогда он поднялся и пошёл
по гребню, разделявшему оройхоны. Его силуэт был виден на фоне
мутных облаков, и наверняка, некоторые заметили его, но никто не
окликнул, не остановил, не напал. Здесь, среди отбросов общества
умели ценить слово, и раз цэрэг приглашён сказителем, он должен
уйти живым.

Лишь когда до сухого оройхона было совсем близко, сзади
раздались крики, очевидно, изгои обнаружили выросший в темноте
остров. Крики не утихали и, кажется, суматоха была готова перейти
в драку. Шооран остановился, прислушиваясь и пытаясь понять, что
там происходит. Потом, услышав, как кто-то, спотыкаясь и шлёпая
по лужам, бежит рядом с поребриком, Шооран метнулся вбок и поймал
невидимого беглеца.

-- Что там за свара? -- потребовал он.

-- Ой!.. -- загундосил из темноты женский голос. -- Я всё скажу,
я к вам и бежала, доблестный цэрэг. Я всегда готова услужить
доброму одонту Моэрталу, да пребудут его ноги...

-- Короче! -- рыкнул Шооран.

-- Там оройхон, и налётчики поймали илбэча.

-- Как это?.. -- не понял Шооран. -- Кого?

-- Хартай догадалась, что сказочник на самом деле -- безумный
илбэч. Он один такой старый, и он ходит по всей стране уже
давным-давно. Значит, он и есть илбэч.

-- Что?! -- закричал Шооран. -- Болваны!..

Отшвырнув шпионку, Шооран побежал обратно, надеясь, что успеет.
Он сходу врезался в толпу, начал продираться в середину. Света
ему хватало -- над головами пылали не меньше десятка скрученных
из соломы факелов. Недаром же во время набегов грабители
подчистую уносили с собой связанную в снопы солому, а некоторые
из земледельцев, говорят, попросту откупались от непрошенных
гостей тою же соломой.

Чаарлах стоял прижатый к крайнему от далайна суурь-тэсэгу, по
лицу сказителя бродила язвительная улыбка. Люди наседали на
старика со всех сторон, и сдерживал их всего один человек --
парень с хлыстом.

-- Пусть строит! -- орали обезумевшие люди. -- Нам негде жить,
пусть он делает землю!..

-- Не ваше дело!.. -- надрывался в ответ парень. -- Если он
илбэч, он лучше знает, что надо делать!

Распущенный хлыст размывно вращался в руках парня, один из
наседавших, вытолкнутый вперёд, упал, обливаясь кровью, но,
кажется, этого никто не заметил.

-- Мы лучше знаем! -- визжали женщины. -- Пусть строит!

Шооран вырвал из рук какого-то человека острогу и одним прыжком
взлетел на тэсэг, оказавшись как раз над головой Чаарлаха.

Среди других искусств оружейник обучал Шоорана специальному
боевому крику, которым можно заглушить вой целой толпы и смутить
кого угодно. Теперь уроки пригодились.

-- Молча-а-ать!!! -- взревел Шооран. -- Дурни, какой он илбэч?!
Он был у вас на глазах весь день, так когда он мог выстроить этот
ваш дурацкий оройхон!?

-- Он безумный илбэч, он один здесь такой старый! -- выкрикнул
чей-то голос, но прежней уверенности в нём не было.

И всё же, хотя напор ослаб, толпа не расходилась.

-- А тебе что за дело? -- мимо головы Шоорана просвистел камень.
-- Командуй у себя -- здесь не сухой оройхон!

-- Он хочет забрать илбэча себе-е!.. -- забился истошный крик.

Шооран чувствовал, как вокруг сгущается ненависть.

-- Нет!!! -- вновь громыхнул он. -- Это сказитель, он будет
ходить, где хочет, а отсюда он уйдёт... вот с ним! -- Шооран
ткнул в парня злобно щерящегося изуродованным ртом.

-- С Ээтгоном?.. -- захохотали в толпе. -- Думаешь, он вернёт
илбэча тебе?

-- Говорят вам -- это не илбэч! -- надседался от крика Шооран.

-- А где тогда илбэч?

-- Я откуда знаю?! -- Шооран махнул рукой в сторону нового
оройхона. -- Он был там, за вашими спинами, а теперь прячется.
Вот и ищите.

-- Он прячется! -- зашумели в толпе. -- Найдём -- и пусть строит
для нас!

Загорелось ещё несколько факелов, люди распавшись цепью,
двинулись в сторону нового оройхона. У тэсэга осталось всего
дюжины полторы человек.

Шооран спрыгнул со скалы.

-- Уходите, -- сказал он старику и юноше. -- Я обещал, что вы
уйдёте вместе.

Парень молча скатал хлыст, взял под руку Чаарлаха, и они пошли
вдоль далайна в сторону недалёкого оройхона изгоев.

-- Поторопитесь! -- крикнул вслед Шооран. -- Ёроол-Гуй тоже ищет
илбэча, и его не уговоришь поискать в другом месте.




* * *




-- Значит, илбэч был в твоих руках, а ты отпустил его, -- Моэртал
произносил слова привычно не спрашивая, а утверждая.

-- Благородный одонт ошибается, -- сказал Шооран. -- Не только я,
но и все, кто был на берегу, ни на секунду не сводили глаз со
сказителя. Он никак не может быть илбэчем.

Одонт досадливо поморщился.

-- Как ты ещё глуп, -- проговорил он. -- Что мы знаем об илбэче и
о его работе? Не думаешь ли ты, что илбэч должен таскать для
оройхона камни... Может быть, для того, чтобы выстроить оройхон,
достаточно рассказать сказку, повернувшись лицом к далайну. И уж,
во всяком случае, старик видел, что там происходило. Он мог
видеть илбэча и указать его нам.

-- Было темно, -- напомнил Шооран. -- Факелы зажгли позже.

-- Всё равно, -- одонт был непреклонен, -- ты упустил илбэча.

-- Виноват, -- Шооран склонил голову.

-- И вообще, -- продолжал одонт, -- мне непонятно, что ты делал
ночью на мокром, и как сумел вернуться.

-- Я уже говорил: ходил слушать сказителя. Чаарлах сам пригласил
меня.

-- А ты и поверил... Слушал бы Киирмона, я его для этого кормлю.
Только помни -- мне нужны не сказочники, а солдаты.

Одонт задумался, а потом произнёс словно самому себе, хотя
именно на эти тихие слова следовало обращать внимание более
всего:

-- Значит, илбэч прячется в республике изгоев. Во всяком случае,
уйти к тем изгоям, что в провинции Ууртака он не сможет, туда
сейчас и жирх не проползёт. После праздника мягмара я пошлю наших
людей в помощь Ууртаку. Тебя -- тоже. Тогда и посмотрим, что ты
за штука, стоит ли тебя отправлять на поиски илбэча, и вообще,
стоит ли тебе быть цэрэгом.

-- Слушаюсь, -- сказал Шооран.

Предупреждение Моэртала не испугало, а скорее обрадовало Шоорана,
ведь оно значило, что вскоре он снова увидит далайн и, может
быть, сумеет что-то сделать. И заодно отведёт угрозу от
Чаарлаха, который, по словам наместника, никак не может быть в
тех краях.

На свой оройхон Шооран вернулся в прекрасном расположении духа.
Проходя мимо палаток, в которых ютились земледельцы, Шооран
увидел девушку, ту, что он опознал на мокром оройхоне. Вообще-то
он встречал её и раньше -- оройхон мал, населяет его чуть больше
тройной дюжины человек, так что можно запомнить всех в лицо.
Просто прежде Шооран не обращал на девушку внимания, а теперь
подошёл, чтобы поговорить и успокоить.

-- Привет, -- сказал он.

Лицо девушки побледнело, она поняла, что её узнали. Конечно,
никто не запрещал вольным земледельцам выходить на мокрый
оройхон, но одно дело вместе с другими женщинами ходить за
чавгой, совсем другое -- быть замеченной в компании налётчиков и
изгоев.

Девушка сглотнула волнение и тихо ответила:

-- Здравствуйте, храбрый цэрэг.

-- Как тебя зовут? -- спросил Шооран.

-- Яавдай... -- ответ прозвучал шёпотом.

-- Не надо бояться, Яавдай, -- произнёс Шооран и, не зная, как
успокоить девушку, добавил: -- Я тоже люблю сказки. Очень.

Яавдай ничего не сказала на эти слова, и Шооран не мог понять,
убавилось ли страха в её глазах. Сам Шооран был удивительным
образом стеснён разговором. Вроде и сказать ему было нечего, но
повернуться и уйти, как делал обычно, почему-то не мог.

-- Вы, -- наконец нашёл он тему для беседы, -- остаётесь здесь
или будете покупать землю на том оройхоне, что стал сухим?

-- Здесь... -- губы Яавдай едва шевельнулись.

-- Почему? Участок можно поменять на больший. Я зайду к тебе
завтра, а ты пока подумай.

Обрадованный удачным завершением разговора, Шооран быстро ушёл. О
том, почему он, обычно легко подбиравший слова, вдруг стал
косноязычен, Шооран не подумал, но на другой день, потратив
полчаса на поиски, явился в палатку Яавдай. Девушка жила вместе с
матерью, младшим братом и двумя младшими сёстрами. Мать
немедленно выгнала младших на улицу, а старшую дочь принялась
подталкивать к Шоорану и расхваливать на все лады, словно
торговка, пытающаяся удачно сменять жанч из гнилой кожи на все
блага мира. Но на этот раз неумная мамаша не раздражала Шоорана,
он попросту не обращал на неё внимания, целиком поглощённый
тёмным огнём, горевшим в глазах девушки.

Яавдай сидела молча, с неподвижным лицом, на вопросы отвечала
тихо и односложно, так что беседу в основном вела мать. Между
делом Шооран узнал все обстоятельства семьи, которые складывались
попросту трагично. Семья жила бедно, поле было
маленьким, и после выплат оставалось так мало зерна, что
приходилось не только есть чавгу и жирха, но и вообще сидеть
голодными. А три месяца назад умер отец Яавдай, даже не погиб, а
умер от какой-то болезни. Яавдалу -- единственному сыну ещё не
исполнилось двенадцати лет, поэтому он не мог наследовать отцу,
и поле должны были отобрать в казну, а потом отдать тому, кто
согласится в течение шести лет кроме налогов отдавать
государству половину урожая. Такого рода перетасовки участков
предупреждали бесконечное дробление земли и приносили вану
изрядный доход. Только война, а потом сумятица, связанная с
появлением новой сухой земли, позволила обезглавленной семье
удержаться на месте, и не быть немедленно выгнанной в нойт. Но
все понимали, что долго так продолжаться не может.

-- Сколько лет мальчишке? -- спросил Шооран.

-- Одиннадцать, послезавтра исполнится.

Шооран усмехнулся. Он совсем забыл, что сегодня первый день
мягмара, и послезавтра день рождения всех мужчин. Женщины моложе
-- они родились на пятый день.

-- Одиннадцать -- двенадцать -- какая разница? -- сказал Шооран.
-- Я поговорю с баргэдом, чтобы он закрепил поле за вами как
наследство. Думаю, он согласится, у него сейчас много дел на
новой земле.

Самому Шоорану исполнялась дюжина и три года. Но он до такой
степени уверовал в полторы дюжины, которые приписал себе,
поступая в цэрэги, что искренне считал Яавдай маленькой, хотя на
самом деле она была на год старше его.

Никогда ещё мягмар не проходил так быстро. Всю праздничную
неделю Шооран был свободен от службы и каждый день с утра
заходил за Яавдай и уводил её гулять. Мать без слова отпускала
дочку с молодым цэрэгом, хотя две младшие сестры и брат не
разгибаясь трудились на прибрежных завалах. Сам Шооран ещё ни
о чём таком не думал, но судьба Яавдай всем казалась решённой.
Соседи вновь стали ласковы с осиротевшей семьёй, а баргэд с
готовностью сделал нужные пометки в сшитых из кожи книгах,
закрепив землю за несовершеннолетним Яавдалом.

Утром первого дня по окончании мягмара Шооран пришёл проститься.

-- Уходим на запад, -- сказал он, -- к одонту Ууртаку. У него
четыре оройхона с изгоями, так что не знаю, сколько там придётся
пробыть...

-- Она будет ждать, -- сказала мамаша, и Яавдай молча кивнула.

Догадливая мать вышла из палатки, оставив дочь наедине с
Шоораном, и они так и просидели всё время друг напротив друга.
Лишь когда подошло время уходить, Шооран спросил:

-- Ты вправду будешь ждать?

И Яавдай, как всегда помедлив, чуть слышно ответила:

-- Да.




* * *




Против изгоев в войсках великого вана существовало два метода
борьбы. При этом одонты всегда угрожали применить первый метод,
но действовали вторым. В самом деле, кому охота гробить солдат на
мокром, когда гораздо проще запереть бандитов в их убежищах и
подождать, пока они сами перемрут. Особенно удачно, если в дело
вмешается Ёроол-Гуй, тогда кампания может закончиться совсем
быстро. И хотя на этот раз было дано строгое указание с военными
действиями не тянуть, всё же осторожный Ууртак не спешил гнать
цэрэгов под хлысты бунтовщиков. Даже известие о том, что илбэч
объявился на севере, не заставило его торопиться. Дюжины заняли
оборону вдоль поребриков и ждали, кляня бандитов и начальство --
одних вслух, других молча, чтобы никто не услышал.

Дюжина, в которой состоял молодой боец Шооран, попала в самое
опасное место. Стоять приходилось на мокром, в виду далайна. С
двух сторон нависали оройхоны с закрепившимися изгоями.
Один из этих оройхонов возник совсем недавно и к тому же был
немедленно опустошён Ёроол-Гуем, поэтому наступление
предполагалось на соседнюю землю. Но всё же иметь в тылу
вражеский оройхон было неприятно, поэтому цэрэги передового
охранения имели возможность ругать ещё и дурного илбэча,
подкинувшего им подобную штуку.

Изгои тоже понимали выгоду своего положения и одну за другой
предпринимали попытки выйти из окружения, прорвавшись через
новый остров. В конце концов, даже неторопливый Ууртак понял,
что дальше тянуть нельзя, и назначил срок наступления. Однако,
состояться ему было не суждено.

Шооран вдвоём с цэрэгом Турчином стояли в передовом охранении.
Турчин был потомственный цэрэг, глубоко убеждённый в своей
исключительности, а на самом деле глуповатый и беспомощный во
всём, кроме поединка на коротких копьях или ножах. Выросший в
алдан-шаваре под заботливым присмотром, Турчин чрезвычайно
страдал от сырости, вони, жгучего нойта, но больше всего -- от
невозможности прилечь. В своих бедах он винил илбэча, из-за
которого расплодилось столько бандитов.

-- Поймаю мерзавца, -- сладострастно говорил он, -- и копьём ему
в живот... или нет, сначала плёткой шкуру со спины спущу, нойтом
намажу, а потом...

-- Будет тебе, -- сказал Шооран, у которого от этих разговоров
руки сами тянулись к копью, -- ложись, лучше, спать. Ночь скоро.

-- Ну ты сказанул!.. -- протянул Турчин. -- Как тут спать? В
луже, что ли?..

-- А как эти спят? -- Шооран кивнул на тёмный оройхон, -- так и
мы.

-- Я откуда знаю -- как? Это же изгои. Может они и вовсе не спят.

-- Спя-ат! -- протянул Шооран, с трудом сдерживая смех. -- В
лучшем виде спят. Мы их караулим, а они дрыхнут. Вот, смотри, как
это делается, -- Шооран раскатал на камне кожу, загнул края,
скрепил их костяными зажимами и улёгся в широкую, как корыто
колыбель. -- Вот и всё, спи как в алдан-шаваре.

Турчин недоверчиво смотрел на Шоорана.

-- У меня этого нет, -- сказал он, коснувшись застёжек.

-- У меня есть запасные, -- успокоил Шооран, выбираясь из
колыбели, -- я дам, но чтобы никто не знал -- мы всё-таки на
посту. Уйдут изгои -- лови их потом.

-- Спят они давно, -- проворчал Турчин, расстилая кожу.

Шооран быстро соорудил колыбель для Турчина, тот улёгся,
несколько раз повернулся, пожаловался недовольно:

-- Жёстко!

-- Что делать... -- сказал Шооран. -- Не дома. И ты учти: спать
будем в очередь. Один пусть наблюдает.

-- Ладно, -- нехотя согласился Турчин. -- Давай на костях: кому
первому караулить.

Шооран не раз слыхал, что игральные кости у Турчина фальшивые,
поэтому он с готовностью согласился метнуть жребий, и ничуть не
был удивлён, когда ему выпало дежурить первому. Поворчав для
виду, что страдает за свою доброту, Шооран помог напарнику
улечься поудобнее и через минуту услышал его храп.

Вид расстилавшегося неподалёку далайна вселял в Шоорана
нетерпеливую тревогу, но всё же он честно выждал два часа, пока
не сгустилась непроницаемая тьма, и тогда разбудил сочно
похрапывающего Турчина.

-- Ты с ума сошёл! -- запротестовал Турчин. -- Я спать хочу!

-- Твоя очередь, -- Шооран был непреклонен. -- Разбудишь меня,
когда начнёт светать.

Шооран силком поднял Турчина, а сам улёгся в колыбель и
немедленно затих. Турчин потоптался немного, на некоторое время
застыл, опираясь на копьё.

-- Ты спишь? -- позвал он.

Шооран повернулся на другой бок, нечленораздельно, словно во сне,
пробормотав что-то. Турчин вздохнул, прошёлся было по поребрику,
но споткнулся о расплывшийся в темноте камень, выругался, наощупь
отыскал свою постель, из которой его так безжалостно вырвали.

-- Какие сейчас могут быть изгои? -- причитал он. -- Здесь только
ноги ломать, а не бегать. Часок можно и поспать. Никто и не
узнает.

Шооран лежал пластом, восхищаясь логикой цэрэга. На изгоев ему,
верно, наплевать, а если явится Ёроол-Гуй? Тогда уж точно никто
не узнает, как проводили время дозорные.

Ночной оройхон жил приглушённой жизнью. Кто-то возился
неподалёку, чмокала грязь, хлюпал нойт. Мертвенно опалесцировал
далайн, близкий, очень близкий...

Шооран тихо встал, убедившись, что Турчин спит крепко, двинулся к
далайну, раскрываясь ему навстречу, схватывая мыслью тяжёлую
влагу и беспредельную глубину. Далайн вздрогнул и сдался,
затвердев оройхоном, погасло призрачное свечение, холодная влага
отступила, изгнанная землёй. Шооран нашёл свою постель, повалился
в неё и уснул. Теперь можно было спать спокойно -- оройхон, на
котором они находились, стал недосягаем для Ёроол-Гуя, а
караулить изгоев Шооран не собирался. Главное же -- разбудить
его должен был бессонный Турчин. Чтобы тот не проспал, Шоорану
пришлось оттащить кожаную постель на пару шагов в сторону, в
ложбинку, где её должна подтопить выступающая вода, шум которой
уже был слышен.

Вопль Турчина мог разбудить и мёртвого.

-- А-а!.. -- кричал Турчин, тыча трясущейся рукой вдаль. --
Там!.. Там!..

-- Труби! -- подсказал Шооран.

Турчин вытащил витую раковину, визгливый звук тревоги прорезал
утренний туман. Протрубив, Турчин заметался, не зная, что делать
дальше.

-- Постель спрячь, -- бросил Шооран, торопливо скатывая свою
колыбель.

Теперь, когда мысли Турчина были заняты собственным спасением,
можно было переходить в атаку.

-- Как это случилось? -- резко спросил Шооран. -- Ты же караулил.
Здесь был кто-нибудь?

Ответ мог быть только один, и Шооран его услышал:

-- Никого!.. -- выкрикнул Турчин. -- Совсем никого! Всю ночь
глаз не сомкнул.

-- Мы не сомкнули, -- поправил Шооран. -- Одному одонты не
поверят, особенно если станет известно, что другой спал.

Турчин закивал с готовностью, а Шооран напористо продолжал
обработку.

-- Почему ты тогда ничего не заметил? Может, из-за тумана?

-- Да-да, из-за тумана! -- ухватился за спасительную подсказку
Турчин. -- Туман вон какой густющий, за дюжину шагов ничего не
видно.

-- Так ведь бандиты уйдут! -- закричал Шооран. -- Через новый
оройхон! Труби ещё!

Будоража окрестности рёвом раковины, они ринулись сквозь плотный,
едва подбеленный утренним светом туман. На границе нового
оройхона Шооран предусмотрительно остановил напарника и здесь,
на пересечении поребриков они и метались, пока не услышали
стук оружия и топот бегущих на помощь цэрэгов.

Пробная вылазка показала, что изгои действительно не теряли
времени даром и, едва рассвело, ушли через новый оройхон.
Преследовать их казалось бессмысленным, тем паче, что появились
более важные дела. Оройхон, ставший сухим в предутреннюю ночь,
располагался исключительно неудобно -- он касался остальных сухих
земель лишь одним углом, а со всех остальных сторон был окружён
мокрыми оройхонами. Разумеется, об отделении этого оройхона не
могло быть и речи, его ограждала не узенькая мёртвая полоса, а
легкопроходимый и широкий перешеек, тем не менее, одонту Ууртаку
надо было заверить вана в своей преданности и, по возможности,
извлечь из ситуации выгоду.

Ууртак со своей личной гвардией отправился на царский оройхон,
казённые дюжины и войска, присланные другими одонтами, остались
беречь провинцию. За неделю дальновидный Ууртак убедил вана, что
не стоит из одного оройхона создавать новый округ, который,
конечно же, захочет самостоятельности, а гораздо лучше отдать
оройхон верному Ууртаку. Шооран за эту неделю вернул изгоям долг,
поставив ещё один оройхон, вклинивающийся в далайн, и как бы
восстанавливающий земли изгоев.

Отправляясь в ставку, Ууртак на всякий случай запретил заселять
высохший оройхон и выделил для его охраны двойную дюжину цэрэгов,
среди которых оказался и Шооран. Делать на пустом оройхоне было
нечего, цэрэги продувались друг другу в кости, рассказывали, кто
умел, истории и скучали по оставленным семьям. Грустил и Шооран.
Представлял, как он приводит Яавдай на берег и словно безумный
илбэч говорит: "Смотри!" -- и перед изумлённым взором девушки
рождается земля. Лицо Яавдай останется неподвижным, но чёрный
огонь в зрачках полыхнёт с небывалой силой. А потом он покажет,
как умывается земля, освобождается от яда и грязи, покрывается
свежей травой, как проклёвываются сквозь жирную землю резные
ростки туйванов. Он скажет: "Эта земля для тебя. Живи", -- и на
лице Яавдай появится неуверенная улыбка.

Переполненный такими мыслями Шооран рано утром отправился через
опустевшие мокрые земли к далайну. Его никто не заметил, да и
сам остров был обнаружен лишь к концу дня, когда Шооран стоял на
посту, охраняя перешеек.

Смелая вылазка не принесла душе успокоения, зато помогла Шоорану
понять: мечты его не о новых землях, а об Яавдай. Шооран
затосковал. Он шептал слова легенды, которые, казалось, знал,
когда ещё не умел говорить: "Я проклинаю илбэча! Он нигде не
найдёт покоя и не встретит счастья. У него не будет друзей, и
даже родственники станут издеваться и мучить его..." Шооран
шептал, пока слова не начинали терять смысл, а перед глазами
стояло лицо Яавдай. Нет, она не способна издеваться, этого
просто не может быть, здесь бессильно даже проклятие Ёроол-Гуя.
Она обещала ждать... Короткое "да", сказанное на заданный
между делом вопрос, обрело для Шоорана важный смысл. Шооран
убеждал себя, что никакого проклятия и вообще нет, ведь была
семья у старика, даже когда он стал илбэчем, а потомки илбэча
Вана правят целой страной.

Вскоре одонт Ууртак вернулся из удачной поездки, и
вспомогательные войска, так никого и не поймавшие, начали
собираться домой. Однако, той дюжине, что посылал на запад
Моэртал, отдыхать не пришлось. Наместник, поняв, что илбэч
ускользнул, решил хотя бы расправиться с изгоями и бунтовщиками,
так что вернувшейся дюжине пришлось немедленно занимать позицию
вдоль мокрого оройхона.

На этот раз Шооран оказался в заградительном отряде довольно
далеко от далайна и вмешаться в события не мог. Передовые дюжины
вошли на безнадёжные земли, сломив сопротивление неорганизованной
толпы изгоев, рассекли её надвое и погнали одних на ухэры
заграждения, других дальше на юг, где стояло ещё два оройхона,
узкой лентой протянувшихся вглубь далайна. Выбраться из этой
западни казалось вовсе невозможным.

Заряженные ухэры и татацы стояли на самых видных местах, но одонт
разрешил стрелять лишь в самом крайнем случае. Кроме того, было
приказано не убивать тех, кто сдаётся в плен. Всё-таки, Моэртал
не был абсолютно уверен, что илбэч не оказался в ловушке. Поэтому
цэрэгам был выдан больший чем обычно запас хитиновых верёвок.

Настоящие изгои -- женщины, калеки, беспомощные неудачники
частью заранее бежали на север, частью же сдались передовому
отряду и связанные попарно были отправлены на допрос. Разбойники
попытались вырваться и уйти. Шооран стоял в цепи заграждения на
поребрике, когда из-за тэсэгов с криком выбежал отряд ночных
пархов. Их было дюжины полторы, и единственное их преимущество
состояло во внезапности удара. Не переставая кричать, они
бросились на цепь. Цэрэги поспешно стягивались навстречу.
Шооран оказался в самом центре схватки. Он увидел, как на него
несётся один из бандитов. Мелькнуло знакомое лицо, испятнанное
следами игл, гудящим кругом рванулся сверху хлыст. Шооран успел
вскинуть над головой копьё, отведя смертельный удар, и ринулся
под ноги изгою. Если бы они были вдвоём, то это был бы последний
поступок в его жизни, так как копьё отлетело в сторону, а хлыст
остался в руках парня, но сбитый с ног противник не успел
ударить. Когда Шооран вскочил, он увидел, что Турчин и дюженник
Коннар насели на парня и вяжут ему руки. Остальные изгои были
убиты или тоже связаны. Прорваться и уйти удалось лишь троим.

-- Отлично! -- похвалил Шоорана дюженник. -- Я уже было зачислил
тебя в покойники, а ты не только сам уцелел, но и этого с ног
сбил. Ишь, как на тебя смотрит -- вот-вот прыгнет словно парх.

Парень, не мигая, глядел на Шоорана. Сузившийся от бешенства
зрачок превратился в точку, и глаза казались белыми. Шрамы на
щеке налились кровью, у виска часто билась жилка. Коннар обошёл
пленника кругом и, приняв решение, повернулся к Шоорану.

-- Это явно не илбэч, -- сказал он, -- и каторжника из него тоже
не выйдет -- сбежит. Между прочим, тебя искать. За такими долги
не пропадают, я это знаю, сам такой. Так что, отведи-ка ты его в
шавар, а я доложу, что пленников всего восемь.

Шооран взял копьё, повёл им вверх, приказывая парню подняться.
Тот молча встал и, не глядя по сторонам, пошёл вперёд с таким
видом, словно не его, а он ведёт противника к шавару. Шооран шёл
сзади. Его не покидало ощущение, что он уже видел и эту
небрежную походку, и этот взгляд. Не тогда вечером, а ещё раньше,
давным-давно. Хотя этого, конечно, не могло быть, раз увидевший
клеймо на лице парня, не забыл бы его никогда. В башмак цэрэга
вправляется дюжина игл, а здесь в кожу впечаталось гораздо
больше, словно изгой улёгся в постель, положив под щёку вместо
подушки живую тукку.

-- Постой, -- сказал Шооран.

Парень остановился.

-- Ээтгон, это твоё имя или прозвище?

Ответа не было. Парень смотрел поверх головы Шоорана, лицо
оставалось спокойно, лишь жилка над щекой продолжала
пульсировать в бешеном темпе.

-- Ты... -- Шооран запнулся, не осмелившись произнести имя, -- ты
родом со Свободного оройхона?

Взгляд наконец опустился на лицо Шоорана, Ээтгон, помедлив пару
секунд, ответил:

-- Не помню. У меня нет родины.

Шооран вытащил нож, начал резать скользко скрипящие верёвки.
Ээтгон молча ждал.

-- Вдоль поребрика стоят караулы, -- сказал Шооран. -- Постарайся
не попасться им на глаза.

Изгой стряхнул с рук обрывки пут и, так ничего и не сказав, не
попрощавшись и не поблагодарив, пошёл прочь.

-- Постой! -- крикнул Шооран. -- Скажи, Чаарлах жив?

-- Он ушёл давно, -- ответил Ээтгон, не оборачиваясь, -- и я не
знаю -- куда.

-- Спасибо, -- сказал Шооран.




* * *




После удачного завершения операции цэрэги, участвовавшие в
боевых действиях, были отпущены по домам. Получил отпуск и
Шооран. Дюженник Коннар особо отметил его храбрость, и теперь
Шооран был на месяц свободен от патрульной службы. Узнав об этом,
Шооран немедленно поспешил к палатке Яавдай. Вся семья была на
поле, но новость о возвращении цэрэгов разнеслась повсюду, и мать
мгновенно отправила Яавдай домой. Они встретились у входа в
палатку, остановились в двух шагах друг от друга. Шооран
почувствовал, как испаряется вся его храбрость и решительность.

-- Здравствуй, -- выдавил Шооран.

-- Здравствуйте, -- эхом откликнулась Яавдай.

-- Я вернулся, -- сказал Шооран.

-- ...

-- Я думал о тебе все эти дни... -- слова падали словно мимо, не
касаясь ушей собеседницы, лишь лёгкие кивки показывали, что его
всё-таки слышат.

Шооран первый вошёл в палатку, словно хозяин, приглашающий гостя.
Напряжение становилось невыносимым, и тогда Шооран произнёс те
слова, что не мог выжать из себя:

-- Яавдай, я не могу жить без тебя. Я хочу, чтобы ты пришла ко
мне и была моей женой. Ты согласна?

Долгие секунды в палатке висела тишина, потом тихо упало:

-- Да...

Слова, так мучившие его, были больше не нужны. Шооран медленно
поднял руки и надел на тонкую девичью шею ожерелье из
драгоценного голубого жемчуга.




* * *




Свадьбу сыграли по всем правилам -- пригласив священника и
баргэда. Поднявшись на суурь-тэсэг под строгим взглядом Тэнгэра
обменялись дарами. Шооран отдал гарпун: "Я буду твоей костью и
защитой". В ответ получил плод туйвана: "Я буду твоей радостью и
усладой". Потом отправились к далайну. До мягмара был ещё чуть не
целый год, и потому важные лица и большинство гостей остановились
на кромке сухого оройхона, ожидая возвращения молодых. К самому
далайну пошёл лишь беспечный Киирмон и две сестры невесты,
желавшие во что бы то ни стало досмотреть всё до конца.

-- Господин мой, Ёроол-Гуй! -- произнёс Шооран, отпуская сладкий
плод, -- вот моя жена. Больше у меня нет ничего. Возьми её и
забудь о нас!

-- О Многорукий! -- прошептали губы Яавдай. -- Вот мой муж.
Возьми его...

Вечером гости выпили пять бурдюков вина и съели гору мяса.
Захмелевший Турчин рассказывал, как он едва не схватил илбэча, а
Киирмон, натянув на суваг новые струны, пел песни о любви.

Медовый месяц прервался неожиданно и по вине всё того же илбэча.
Оройхон возник на востоке, где со времён безумного старика было
спокойно. Получилось это как-то само собой. Днём у Яавдай было
много дел, ведь жена цэрэга - не знатная дама, но и не
простолюдинка. Она обязана носить нарядный талх и уметь готовить
сладкую кашу, а её руки должны быть белыми даже после возни с
забродившим туйваном. Всё это требует немалого искусства и
изворотливости, и уж конечно ничему подобному не учат в семьях
земледельцев, поэтому Яавдай приходилось брать уроки у обедневших
старух -- вдов цэрэгов. Оставаясь один, Шооран отправлялся
гулять. Теперь он мог ходить по всем сухим землям кроме царского
оройхона и однажды, потратив три часа, без малейших усилий
добрался к восточному побережью. Несколько дней назад этот берег
был разорён Ёроол-Гуем, и сейчас там не было ни души. Шооран
поставил оройхон и засветло вернулся к молодой жене, не возбудив
ничьего подозрения. Но уже на следующий день ему пришлось выйти
на службу, потому что часть цэрэгов отправилась на восток,
прочёсывать мокрые земли.

Жизнь вошла в гладкое русло и покатилась вперёд плавно, быстро и
незаметно. Шооран исправно нёс службу и числился на хорошем
счету. Разбитые изгои почти не тревожили оройхоны, справляться с
ними было нетрудно. Отбыв положенное Шооран спешил домой, где его
ждала Яавдай. Хотя она и превзошла все науки знатных жён, но
ничуть не изменилась. Она никогда не начинала разговора сама,
ответы её были односложны, лицо оставалось неподвижным. Лишь руки
теперь были заняты: непрерывно вывязывали кружево из тонкой
соломенной нити. Шооран садился рядом, глядел на тающее в
полутьме лицо, рассказывал о себе, о своих странствиях.
Рассказывал правду, только правду, почти всю правду. Из-за этого
"почти" в рассказах Шоорана появлялись провалы и несоответствия,
превращавшие исповедь в подобие сказок Кииртала. Яавдай не
замечала несоответствий, а порой словно и вообще ничего не
слышала. Лишь однажды, когда Шооран рассказывал о матери, она
вдруг сняла ожерелье, долго рассматривала его, перебирая
жемчужины, и на лице родилось выражение удивления.

Ко всем странностям Шооран быстро привык и скучал без Яавдай,
если по службе приходилось отправляться куда-то на несколько
дней.

Минул мягмар. Со дня свадьбы прошел почти год. За год Шооран
выстроил два острова. Первый -- во время медового месяца, второй
-- много позже, но точно так же, если не считать, что в этом
случае появился сухой участок. Два оройхона за год -- очень мало.
Такая работа ничуть не напоминала давние планы застроить весь
далайн, но теперь Шооран и не стремился к этому. Хотелось просто
жить, любить Яавдай и не мучиться ради земель, не приносящих
ничего, кроме лишней крови. К тому же, на его счету уже девять
оройхонов. Не так много было илбэчей, сделавших столько. Не всем
же быть ванами.

Самым мощным впечатлением прошедшего года было путешествие на
царский оройхон. Хотя настоящим путешествием его было трудно
назвать -- дорога к царскому оройхону требовала четыре часа
хорошего хода. Правда, ступить на царский оройхон без
специального разрешения не мог не только простой земледелец, но и
цэрэг. Столица охранялась крепко, на каждом пригорке вдоль
поребрика стоял дозорный.

На самом оройхоне не было ни единого поля, нигде не стояло ни
одного навеса, под каким прячется от чужих глаз семья
земледельца, хлебная трава была выкошена прежде, чем начинала
созревать, и по лужайкам, топча свежую зелень, гуляли
приближённые вана. Даже старые раскидистые туйваны, которых было
на царском оройхоне очень много, казалось росли не ради плодов,
смолы и древесины, а для того, чтобы под ними было удобно
прогуливаться.

Весь оройхон был разделён каменными стенками, преграждавшими
дорогу непосвящённым. За этими стенами скрывались жёны
царственного вана, и жили самые близкие родственники. Даже
близких родственников у государя насчитывалось многое множество,
они населяли царский оройхон, жили по алдан-шаварам других
краёв. Ни один из них не делал ничего, но все имели жён, слуг,
охрану и требовали сладкой пищи, мягкой одежды и удобного жилья.
Теперь Шооран понимал, почему так велики налоги в государстве, и
куда уходит всё это богатство.

Просто так Шооран не мог бы попасть к жилищу вана, но Моэртал,
отправившийся на совет одонтов, включил его в охранную дюжину.
Задолго до границ царского оройхона Моэртал покинул носилки и
оставил свиту, отправившись дальше пешком в сопровождении
только дюжины цэрэгов. Лишь их и пропустили в сады вана. Это
действительно были сады. Берега ручьёв превращены в зелёные
склоны, с которых неудобно брать воду, но где приятно сидеть,
предаваясь созерцанию. Мелкие тэсэги снесены, но не для того,
чтобы расчистить место для навесов, а ради увеличения лужаек.
Лишь несколько скал, на которых возвышались особо древние и
могучие туйваны, оставались нетронуты.

Но более всего поразили Шоорана суурь-тэсэги. Он ожидал увидеть
холм, на вершину которого ведут вырубленные в камне ступени. Там
на вершине стоит трон вана, откуда он правит страной и вершит
суд над преступниками. Каков трон из себя, и сколько вокруг
охраны, Шооран не загадывал, понимая, что всё равно ошибётся.
Вход в царский алдан-шавар, конечно закрыт костяными дверями,
лишние выходы заложены камнем, зато в других местах прорублены
окна. Как ещё может обустроить алдан-шавар человеческая рука? Но
вместо этого Шооран увидел стену. Казалось, весь суурь-тэсэг был
срыт, и на его месте возникло гигантское строение высотой в три
человеческих роста, сложенное из камня, кости и дерева.
Многочисленные окна были застелены прозрачной чешуёй гигантских
рыб, а ворота, большие, чем мог ожидать Шооран, украшены дисками
с рук чёрного уулгуя, покрытыми тончайшей резьбой. Человека,
видавшего касающуюся облаков стену Тэнгэра, непросто удивить, но
сейчас перед ним возвышалось не творение бессмертного старца, а
дело рук человеческих. Шооран едва не замер с открытым ртом, что
было бы недопустимо для цэрэга.

Внутрь алдан-шавара Шооран, конечно, не попал. Моэртал прошёл
туда вдвоём с дюженником, а цэрэги остались снаружи. Но и того,
что Шооран увидел, было достаточно. К цэрэгам подошли служители,
отвели их на соседний оройхон, накормили горячим мясом, тушёным в
вине. Потом позволили вернуться и посмотреть чудеса царской
обители.

Все восемь суурь-тэсэгов царского оройхона оказались непохожи на
то, что называют этим словом. Семь из них были превращены во
дворцы, подобные тому, что так поразил Шоорана. Восьмой внешне
напоминал холм, но был гораздо выше и больше любого из
суурь-тэсэгов, вероятно его искусственно достраивали, доставляя
камни из других мест. Все неровности на склонах были сглажены, и
сами склоны выложены полированной костью, так что подняться на
вершину можно было лишь с одной стороны, где уступами шла
лестница. Она тоже была из дорогой кости - ступень из белой,
ступень из чёрной. Ступени чёрной кости, издали бросаясь в глаза,
казались провалами на светлом теле пирамиды. Именно эта
рукотворная гора и была главным царским тэсэгом. На вершине стоял
трон вана и алтарь, на котором ван собственноручно приносил
жертвы старику Тэнгэру. На лестнице через каждые двенадцать
ступеней стояли вооружённые цэрэги, чтобы никакая вонючая тварь
не посмела вползти на тэсэг царственного вана, правящего миром с
давних пор и до скончания веков.

Зато алдан-шавар был здесь открыт для всех. Не было даже дверей,
и, расширенный стараниями каменотёсов, вход зиял как огромная
распахнутая пасть. Под царским тэсэгом и алтарём Тэнгэра
располагался храм Ёроол-Гуя. Внутрь они зашли на следующий день,
а сейчас, постояв с задранными головами, воины пошли смотреть
невиданно огромного бовэра с седой от старости шерстью и брюхом
обросшим травой.

Ночевали цэрэги на соседнем оройхоне, где содержались гостиницы
для знатных приезжих. Это не был дворец, но и не обычный навес,
под каким спят простолюдины. Кожаная крыша была натянута над
сложенными из камня стенами, так что при желании можно было
воображать себя и в алдан-шаваре, и на улице.

Два дня проведённые в столице подействовали на Шоорана также
сильно, как когда-то сухой оройхон и жизнь старика. Второй раз
Шооран видел нечто совершенно непохожее на привычное
существование, и это удивительное разнообразие мира как бы
предсказывало возможность ещё больших чудес. Проходя мимо
вздымающихся стен инкрустированных деревом (вот куда уходили
срубленные стволы постаревших туйванов!), Шооран бормотал про
себя:

-- ...и чем дольше он думал, тем яснее ему становилось, что
вечность длится долго, и конца ей не видно...

На второй день появился Моэртал, собрал дюжину и повёл на площадь
к царскому тэсэгу. Сияющий ван хотел выступить перед своим
народом.

Площадь предусмотрительно не была велика, иначе, чтобы заполнить
её, пришлось бы сгонять земледельцев с соседних оройхонов, а так
хватило одонтов с их охраной и толпы вышколенных слуг.
Собравшиеся долго ждали, такое ожидание являлось непременной
частью ритуала, потом на вершине суурь-тэсэга появился ван. Он не
поднимался по ступеням, а сразу очутился возле трона, должно
быть, наверх вёл ещё один ход, потайной. Повелитель оказался
полным мужчиной средних лет. Ничто в его внешности не указывало
на богоизбранность, скорее наоборот -- чересчур маленькая голова
делала его смешным. Хотя, вероятно, так казалось только Шоорану,
который, сознавая свою исключительность, умел трезвыми глазами
смотреть на кого угодно. Глядя снизу вверх на невыразительное
лицо государя, Шооран заметил, что знаменитая корона ванов --
широкий обруч с волнистым краем из искрящийся белой кости велик
своему владельцу. Шооран вспомнил сказку, рассказанную Чаарлахом,
и закаменел лицом, чтобы не выдать себя ухмылкой. Должно быть,
сияющий государь подкладывает на затылок полоску войлока, чтобы
корона не сползала на нос.

-- Мы довольны нашими одонтами, -- произнёс ван неожиданно
густым голосом, -- в государстве царит процветание, земли наши
увеличились, враги посрамлены, изгои приведены к покорности.
Вместе с тем, бунтовщик, бежавший на запад, ещё не наказан, хотя
приговор вынесен больше года назад. И главное, наши цэрэги
проявляют мало рвения в поимке илбэча. Мы горько сожалеем, что
драгоценный дар нашего предка достался безумцу, не понимающему
своего долга. Бесценное сокровище Вана должно служить его
потомкам. Мы объявляем, что цэрэг, доставивший нам илбэча живым
и невредимым, будет немедленно назначен дюженником, а дюженник --
одонтом в новых провинциях, которые украсят нашу страну. Ступайте
и разнесите наше повеление по всем оройхонам. Да сбудется воля
мудрого Тэнгэра и слово могучего Ёроол-Гуя, из чьей вечной войны
родилась вселенная!

Ван повернулся к жертвеннику, взмахнул руками. Полыхнуло яркое
пламя, а когда способность видеть вернулась ослеплённым глазам,
на царском тэсэге уже никого не было.

После аудиенции цэрэги отправились в нижний храм. По знаку
Моэртала внесли тюки с дарами, предназначенными Ёроол-Гую,
передали их одетым в жанчи и буйи служителям храма. Те приняли
тюки и унесли их, даже не подходя к алтарю. Шооран подумал, что
это правильно: если хочешь принести жертву самому Ёроол-Гую, то
не стоит делать это так далеко от далайна. Тихие жрецы, мягко
ступая кожаными буйями, подошли к Моэрталу, взяли его под руки,
увели во внутренние покои. Охрана осталась стоять в храме.

Внутри храм был огромен. Каменный свод вздымался так высоко, что
его было невозможно достать даже длинной пикой, с какой ходят на
гвааранза. В длину центральный зал насчитывал две дюжины шагов и
почти столько же в ширину. Казалось невероятным, что хрупкий
камень выдерживает вес купола над столь обширным пространством.

Шооран стоял, подавленный величием грандиозного сооружения. Потом
он увидел Ёроол-Гуя. Бог глубин возник из неровностей каменных
стен, извивающиеся пилястры встроенных колонн сплетались словно
бесконечные щупальцы, внутренние входы, украшенные зубами водяных
гадов, превратились в распахнутые пасти. Человек, вошедший в
храм, оказывался в объятиях Ёроол-Гуя. Бессчётные руки тянулись
со всех сторон, даже пол бугрился узлами рук, и было уже не уйти.
Ты был ещё жив, но мёртв, ещё мог двигаться, но уже был схвачен.

Тускло блестели по сторонам алтаря панцири гвааранзов, опасно
взъерошивалась чешуя пархов, собранных целиком до последнего
сочления -- Шооран не замечал их. Он завороженно смотрел вверх,
где на скате стены, плавно переходящей в купол, светлело жёлтой
костью круглое пятно с чёрной деревяшкой зрачка. Глаз был не
сразу виден, но его взгляд преследовал, завораживал, подчинял.
Шооран чувствовал себя маленьким, готовым покорно шагнуть в
раскрытую для него пасть. И рядом не было скептика Хулгала, чтобы
разрушить злые чары. Пахло нойтом и смолистыми курениями.

"Я не боюсь тебя, -- хотел сказать Шооран. -- Ты должен бояться
меня, потому что я илбэч..."

Губы не разомкнулись, сдавленное горло не издало звука. Только
это и спасло Шоорана. В следующее мгновение колдовство схлынуло.
Магические слова: "Я -- илбэч", -- вернули силы. Многорукий бог
продолжал смотреть, но он уже был не страшен. Шооран глубоко
вздохнул, опустил голову, огляделся. Потерянные цэрэги жалкой
кучкой стояли под давящим сводом, лица были отрешены, лишь
Турчин, которого не могли пронять никакие камни и ничьи взгляды,
продолжал озираться по сторонам с видом скучающего зеваки.
Заметив, что Шооран повернулся к нему, Турчин подмигнул
заговорщицки и прошептал:

-- Ну ты даёшь! Замер, словно спишь стоя. Струхнул, да?

-- Я не боялся его живого, -- сказал Шооран, -- не испугаюсь и
каменного.

-- Кого? -- не понял Турчин. -- Гвааранза? Так он не каменный,
это такая чучела.

Шооран улыбнулся. Его трезвомыслящий напарник ничего не заметил,
он видел лишь неровный камень.

Из бокового притвора вышел Моэртал, направился к выходу. Цэрэги
цепочкой потянулись за ним. Через час они покинули Царский
оройхон, а к вечеру были дома. То, что иной, непохожий мир
находится так близко, удивило Шоорана сильнее всего. Куда проще
было бы принять всё, если бы в обитель вана можно было бы
попасть лишь преодолев множество препятствий и пройдя дюжину
дюжин оройхонов.

Царский оройхон, сочетание великого с ничтожным, густо замешанное
на несправедливости, долго не давал Шоорану покоя. Мир
представлялся теперь тёмным помещением, со всех сторон оплетённым
щупальцами невероятного Ёроол-Гуя. Можно было бежать в любую
сторону, ты всё равно шёл в его руки. Шооран метался, не находя
покоя, он понимал: надо что-то делать, но что именно -- не знал.
Он мог лишь одно -- строить оройхоны, много оройхонов: мокрых и
сухих, но в душе вновь, уже не со слов мамы или старика, а на
основе собственного опыта родился вопрос: зачем и для кого нужно
строить эти острова? Ответа не было, и ни Яавдай, ни Киирмон --
единственные люди, кому Шооран пытался обиняками поведать о своих
мучениях, ничуть ему не помогли. Яавдай как обычно отмалчивалась,
а Киирмон, выслушав бессвязные речи Шоорана, заметил:

-- Обычно молодые люди, женившись, перестают тревожиться
вопросами о смысле жизни. У тебя такая миленькая жена, неужели у
вас что-то неладно?

-- У нас всё хорошо, -- сказал Шооран, и хотя слова его не были
ложью, но не были и правдой. В жизни действительно всё было
хорошо, и в то же время что-то неладно. Что именно -- Шооран
никак не мог понять, но с тех пор, как он вернулся с царского
оройхона, его не покидало ощущение тревоги.

Одонт выделил женившемуся цэрэгу две комнаты в алдан-шаваре,
одну большую и светлую, другую поменьше, без окон.
Вернувшись после трёхдневного отсутствия Шооран вошёл в
маленькую комнату, хотел привычно, на ощупь поставить в угол
копьё, но замер, услышав, как в соседней комнате поёт Яавдай. Она
пела печальную песню, тихую и бесконечно повторяющуюся, какую
удобно петь, если тебе скучно, и рукоделье не мешает мыслям.




Мой милый ушёл на охоту,

По далёким ушёл оройхонам

И оставил меня одну.

Тукка, колючая тукка,

Отнеси ему сочную чавгу,

Передай привет от меня.




Отвечает колючая тукка:

Ты скорее скажи, где твой милый,

По каким оройхонам он бродит,

Чтобы я туда не ходила,

Чтобы он не поймал меня.




Мой милый ушёл на охоту,

По далёким ушёл оройхонам

И оставил меня одну.

Парх с большими усами

Отнеси ему сочную чавгу,

Передай привет от меня.




Отвечает мне парх усатый:

Ты скорее скажи, где твой милый,

По каким оройхонам он бродит,

Чтобы я ему не достался,

Чтобы он не поймал меня...




Шооран шагнул вперёд, копьё стукнуло о стену. Яавдай вздрогнула,
словно её застали за предосудительным.

-- Это я, -- сказал Шооран. -- Вернулся. А ты хорошо поёшь. Пой
ещё.

Яавдай опустилась обратно на сиденье и послушно запела
заключительные строфы бесконечно длинной песни:




Мой милый ушёл на охоту,

По далёким ушёл оройхонам

И оставил меня одну.

Вы скажите, звери шавара --

Кто снесёт ему сочную чавгу,

Передаст привет от меня?




Лопнула гладь далайна,

Появился бог многорукий,

Сжал меня крепко-крепко,

Крепче, чем милый может.

Ты скорее скажи, где твой милый,

По каким оройхонам он бродит?

Я возьму его той же рукою,

Я пожру его той же пастью,

Передам привет от тебя.




Встреча получилась не слишком радостной. Хотя какой она ещё
могла быть? Ведь Шооран представлял улыбку Яавдай только в
разлуке, на самом деле он не видал её ни прежде, ни сейчас. Но не
всем же лыбиться словно младенец на облака. И можно ли это
считать чем-то неладным? Каждый получает от жизни меньше, чем ему
хотелось бы.




* * *




Несомненно, сияющий ван произнёс замечательную речь с вершины
царского тэсэга, но всё же в ней оказалась одна неправда. Увы, и
царям порой свойственно принимать желаемое за уже состоявшееся.
Несмотря на самодержавное удовлетворение, изгои на границах
государства не были усмирены. Конечно, во владениях Моэртала их
осталось меньше, но в прочих прибрежных провинциях изгои
представляли такую силу, что уже выходили на сухое среди бела
дня. Число их не уменьшалось, напротив, известия о новых землях
будоражили народ, поднимая на поиски лучшей доли. Но лучшей доли
не было, три высохших оройхона не могли изменить положения в
стране, и большинство сорвавшихся с места людей бедовало на
мокром, не зная, где приткнуться. Если бы не Ёроол-Гуй, они
составили бы государству угрозу куда большую, чем ничтожный мятеж
Хооргона. Поэтому совет одонтов вновь и вновь откладывал поход на
запад и одну за другой снаряжал экспедиции против собственных
непокорных граждан.

Первое время Шооран не попадал в состав карательных отрядов. Как
особо доверенный воин, доказавший в сражении свою храбрость, он
был приставлен к ухэрам, которые участвовали лишь в больших
операциях, а во время обычных облав оставались на сухом. Такое
положение как нельзя лучше устраивало его. Шооран ничуть не
обманывался в отношении изгоев, он знал, что большинство среди
них -- обычные грабители, потерявшие остатки души, спокойно
убивающие и также между делом умирающие. Живя на мокром,
трудно ценить жизнь. Во время первой стычки с вольницей изгоев
Шооран бил жестоко и раскаиваться в том не собирался. Но став
цэрэгом, Шооран резко переменился. Теперь, когда на его стороне
был явный перевес в силе и признанное право убивать, Шооран думал
об изгоях лишь как о людях, загнанных жизнью туда, где жить
нельзя.

Шооран стоял возле своего ухэра, облокотившись о ствол орудия.
Тёмно-коричневый всегда прохладный хитин, из которого был сварен
ухэр, гладко бугрился под рукой, казалось будто присмиревший,
затаивший непокорство зверь замер рядом с ним. Ухэр был старый,
из него уже не раз стреляли, один край расширяющегося дула был
обломан, проклеенные трещины образовывали на стволе причудливый
узор. Ухэр был заряжен, как и положено на границе, хотя стрелять
Шооран не имел права. Век ухэра не долог -- две, от силы три
дюжины выстрелов, затем хитин начинает крошиться, и уже никакой
ремонт не возвращает ему прочности. Впрочем, считалось, что
Шооран и не может выстрелить, ведь для выстрела нужно два кремня,
а Шооран выслужил пока лишь кремневый наконечник на копьё. О том,
что у него есть два собственных кремня Шооран помалкивал.

Оройхон перед ним был непривычно пуст. Обычно здесь возились
сборщики харваха и искатели чавги, а сейчас лишь изломанные
заросли хохиура напоминали о людях. Струи густых испарений
поднимались над тэсэгами и уплывали в сторону далайна. Это было
единственное заметное глазу движение, но Шооран знал, что
творится там, скрытое пологими верхушками тэсэгов и покрывалом
знобкого тумана. Два часа назад на оройхон ушли дозорные дюжины,
теперь они теснили изгоев на ухэры заградительной полосы.
Спасибо доброму Тэнгэру, это будет не здесь.

Издалека, едва слышно и совершенно невоинственно доносилось
"Га-а!" наступающих дюжин. Иногда Шоорану казалось, что он
различает голос Турчина. Вопить Турчин умел на славу.

Через несколько минут Шоорана сменили, к ухэру стал другой цэрэг.

-- Далеко не исчезай, -- сказал Шоорану скучающий дюженник. --
Там всё-таки облава.

Но и в тоне командира, и в слове "всё-таки", и, главное, в том,
что при орудии оставался всего один цэрэг, сквозило убеждение,
что ничего не случится. Даже если изгоям удастся вырваться из
мешка, толпой они не пойдут, и на ухэр лезть не станут, а
просочатся поодиночке. Это в начале облавы было неясно, куда
повернёт охота, а сейчас можно отдыхать. Шооран скучающей
походкой двинулся вдоль поребрика к далайну. Поднялся на заросшую
криво растущим хохиуром верхушку суурь-тэсэга, огляделся.
Тлевшая в душе мысль, что ему удастся незаметно выйти к далайну,
погасла. Он увидел стоящий неподалёку татац, и дальше фигуры
цэрэгов из вспомогательных дюжин. Оройхон был окружён на совесть.
Шооран вздохнул, потом устроился на плоском камне и стал смотреть
на серую полосу далайна, хорошо различимую отсюда. Недаром же,
суурь-тэсэг -- место, откуда далеко видно.

"Интересно, -- подумал Шооран, -- можно ли достать далайн отсюда?
Я ведь его вижу..."

Шооран напрягся и несколько минут пытался не просто увидеть, а
почувствовать далайн, но на таком расстоянии тот казался
непроницаемым, отклика не было. Скоро Шооран сдался и, не думая
больше ни о чём, лениво принялся следить за движением
медлительных бугров влаги. Вот один из них, особенно крупный,
выделяющийся среди остальных словно суурь-тэсэг на равнине,
изменил движение и направился прямиком к берегу. Густая влага,
отблёскивая в свете серебристых дневных облаков, стекала по его
склонам, но в центре словно бил фонтан, так что бугор не
опускался, а напротив, становился всё выше, затем вершина
взвихрилась пеной, оттуда вырвались столбы бесчисленных рук, и
огромное тело могучим рывком выметнулось на сушу. И лишь потом, с
огромным запозданием по ушам ударил сочный шлепок. Знакомый и
страшный звук привёл Шоорана в чувство. И хотя Шооран видел, что
Ёроол-Гуй выходит на соседний оройхон, но остаться на месте не
смог и побежал.

Единым духом он домчал к сухому краю. Здесь уже толпились цэрэги
охранения. Шооран оглядел бледные лица и, не сказав никому ни
слова, пошёл назад вдоль поребрика, за которым извиваясь
танцевали руки Ёроол-Гуя.

Злобный бог вынырнул совсем рядом с поребриком, тело его
вздымалось холмами и, казалось, нависало над головой. Ёроол-Гуй
был повсюду, он неизбежно должен был не перейти, а попросту
упасть на соседний оройхон, но всё же этого не происходило,
граница, означенная тонкой чертой, не пускала его. И внезапно
успокоившийся Шооран подумал, что мастер, построивший на царском
оройхоне храм, должно быть когда-то так же стоял перед немощным
богом, представляя, что могло бы случиться, не будь положена
граница всякой силе.

Словно для того, чтобы довершить сходство с храмом, Ёроол-Гуй
выкатил из середины тела один из основных глаз. Но теперь его
гипнотическая сила была не страшна Шоорану. Молодой илбэч
недобро усмехнулся, шагнул вперёд.

-- Узнал? -- спросил он. -- Да, это я, и ты ничего не сможешь со
мной сделать.

Где-то в глубине души Шооран надеялся, что Ёроол-Гуй ответит ему,
заговорит, как согласно легенде, он говорил с Ваном, но бог
молчал, и в вытаращенном глазу было не больше разума, чем у
бовэра. А Шооран вдруг зримо представил, что происходит сейчас на
другом конце захваченного оройхона. Запертая, отрезанная
чудовищем толпа мечется из стороны в сторону, ища спасения,
которого не будет. Тонкие, на пределе возможного руки на ощупь
вылавливают живых, тащат, не разбирая, кто попался им --
бандиты, цэрэги или просто случайно оказавшиеся в ловушке люди.
Сколько-то времени они смогут избегать слепых рук, но рано или
поздно все -- и убийцы, и жертвы -- погибнут.

Оскалившись, Шооран подбежал к ухэру. Распахнутый воронкой ствол
смотрел ровно в немигающий глаз Ёроол-Гуя. Шооран извлёк из-за
пазухи кремни и высек искру. Две или даже три секунды ничего не
происходило -- огонь пробирался по узкому запальному отверстию.
Потом грохнуло. Из ствола и запальника выметнуло пламя. Ухэр
подскочил и накренился вместе с массивной станиной, на которой
был укреплён. Шооран судорожно сглотнул, прочищая заложенные уши.
И лишь Ёроол-Гуй, казалось, не заметил ничего. Каменная картечь
истерзала его плоть, разорванный глаз разлетелся в клочья,
заляпав всё вокруг грязной зеленью, но даже такая страшная рана
ничего не значила для гиганта. Края раны сомкнулись, не оставив
следа, и лишь лужи смешанной с нойтом ядовитой крови доказывали,
что заряд попал в цель.

Шооран стоял, бессильно опустив руки.

-- Проклятый, -- шептал он, -- проклятый убийца...

Ёроол-Гуй молчал, ничего не менялось в студенистом,
зеленовато-прозрачном теле, в мощных узлах громоздящихся вдоль
поребрика рук. Но видно и он почувствовал удар, потому что
замершие было руки разом дёрнулись и повлекли Ёроол-Гуя к
ждущему, неправдоподобно тихому далайну. Шооран рассмеялся и
погрозил ненавистному богу кулаком.

Когда через несколько минут цэрэги появились на позиции, они
увидели, что Шооран с копьём в руках сидит на поваленном ухэре и
смотрит на пустой оройхон, где только что бушевала смерть.

-- Ты что наделал, дурень! -- завопил дюженник, увидав разгром.

-- Я выбил ему глаз, -- сказал Шооран.

-- Дубина! Бовэр безмозглый! Из какой лужи ты выполз на мою
погибель?! -- артиллерист не мог успокоиться. -- Это надо же
придумать -- палить по Ёроол-Гую! Чтоб тебе вовек не просохнуть!
Мне плевать, куда ты там попал -- в глаз или в нос, всё равно
новый вырастет. А харвах ты спалил и орудие испортил. И вообще,
как ты сумел выстрелить?

-- Вот, -- сказал Шооран, поднимая брошенное в панике копьё с
мелко околотым кремнёвым наконечником.

Дюженник раскрыл рот, но подавился, проглотив готовую вылететь
фразу. Копьё было его собственное.

-- Ладно, -- сказал он, выдохнув воздух, -- разберёмся. -- И
забрав копьё, пошёл собирать солдат, чтобы поставить ухэр на
прежнее место.

На этот раз доклад дюженника выставлял Шоорана в самом
неблагоприятном свете, так что взыскание оказалось тяжёлым. Во
владениях благородного Моэртала не было огненных земель, и
весь харвах до последней порошины приходилось получать из казны
или покупать втридорога за свои средства. Тем более это касалось
ухэра -- своими силами починить изработавшееся орудие было
невозможно. Неудивительно, что одонт разгневался, и Шоорану не
помогло даже заступничество пятерых цэрэгов, которые, благодаря
неожиданному выстрелу, сумели ускользнуть от рук Ёроол-Гуя. А
может быть, наместник был раздосадован, что лишь пять человек
остались от четырёх лучших дюжин, и сорвал досаду на не вовремя
подвернувшемся Шооране. Кто знает? Мысль благородного глубока как
далайн и извилиста, как путь жирха. Сначала гневный Моэртал
грозился вовсе выгнать провинившегося на мокрое, но потом остыл,
и, лишив Шоорана копья, назначил на позорную должность тюремщика.

-- Ничего, -- утешал Шоорана приятель Турчин, -- выслужишься.
Обученных воинов мало осталось. Всех Ёроол-Гуй пожрал. Ты бы
видел, что там было! Всюду руки ползают, тонкие, без глаз...
хватают всех, не разбирая... Ка-ак я прыгал!.. Не, жаль тебя там
не было!

Шооран не был особо огорчён опалой. Теперь он мог больше времени
проводить дома, не оставляя Яавдай одну на целые недели. Сейчас
ему хотелось быть рядом с Яавдай сильнее, чем когда бы то ни
было.

За последние полгода Шооран не построил ни одного оройхона, и
вообще не часто вспоминал о своём предназначении. Зато о
проклятии он помнил постоянно. Один раз ему уже удалось
обмануть судьбу: у него есть семья -- Яавдай, которую он любит
больше всего на свете. Странным образом Шооран не мог
произнести слово "люблю", оно застревало в горле, и губы
становились непослушными. Невозможным представлялось выговорить
его под внимательным, словно изучающим взглядом Яавдай. Шоорану
казалось, что любое признание прозвучало бы фальшиво, и он
впервые назвал Яавдай любимой чуть не через месяц после свадьбы.
Но тем сильнее он чувствовал, как необходима ему Яавдай. На ней
сосредоточилась вся жизнь, и одна мысль, что пророчество
Ёроол-Гуя может исполниться, бросала Шоорана в холод. Зная
историю безумного илбэча, Шооран понимал, что женитьба -- это
ещё не вся жизнь. Беды Энжина начались, когда у Атай должен был
появиться ребёнок. Помня об этом, Шооран внимательно
присматривался к Яавдай. Казалось, если он вовремя заметит
признаки будущего материнства, то сумеет уберечь жену и ребёнка
от всякой беды, и с той минуты всё всегда будет хорошо. Жаль,
что ранние признаки, о которых понаслышке знал Шооран, были
смутными и неопределёнными, и Шооран напрасно мучился, гадая и
не решаясь впрямую спросить свою подругу не беременна ли она. А
Яавдай по-прежнему смотрела вглубь себя и никогда не начинала
разговор первой.

Служба при тюрьме была скучной и необременительной. Повелитель
понимал, что узников необходимо кормить, а это лишний расход,
поэтому тюрьма обычно была пустой. Лишь после облав обе камеры
оказывались набиты изгоями и земледельцами, вздумавшими в
недобрый час поживиться вольно растущей чавгой или подработать на
харвахе. Их в течение дня или двух уводили на допрос, а затем
отпускали, пригрозив, или отправляли на каторжные работы.
Кое-кто попадал в шавар. Но даже в этом случае одонт не утруждал
себя излишним судопроизводством. Чаще всего обе камеры стояли
пустыми, и второй тюремщик -- одряхлевший на службе инвалид, спал
в одной из этих камер, поставив в изголовье ненужную ему костяную
пику.

Но однажды, спустившись в нижний ярус алдан-шавара, Шооран
увидел, что напарник не только не спит, но стоит на часах
возле одной из камер, браво выпятив грудь, на которой --
невиданное дело! -- красуется панцирь.

-- Что случилось? -- спросил Шооран, подходя.

-- Тс-с!.. -- громко прошептал стражник и, припав к уху Шоорана,
сообщил: -- Там илбэч. Поймали-таки. Только это тайна, никто не
должен знать. Уже послали к одонту, он сам сюда придёт. Вот какая
тайна.

Шооран глянул в заложенный чешуёй глазок. В скупо освещённой
камере, свернувшись на нарах, лежал Чаарлах. На полу рядом с
лежанкой стояла миска каши и чаша с водой, чего никогда не бывало
прежде. Но было видно, что узник не притронулся ни к тому, ни к
другому.

"Замучают старика", -- обречённо подумал Шооран.

От входа послышались быстрые шаги, оба караульщика вытянулись и
замерли. К ним шёл одонт Моэртал. Он был один, без свиты и без
богатого облачения, верно, услышав новость, поспешил к тюрьме в
чём был.

-- Ну, жив он? -- спросил Моэртал издали.

-- Вроде жив, -- ответил старый тюремщик. -- Дышит.

Моэртал перевёл дыхание, успокаиваясь, разгладил на груди
тонкотканый цамц и молча дал знак открывать камеру. Тяжёлая дверь
отъехала в сторону, одонт вошёл. Шооран, взяв факел, шагнул
следом.

Пленник сел, слепо щурясь на пламя. Целую минуту одонт и
сказочник молча изучали друг друга. Потом Чаарлах насмешливо
сказал:

-- Трудная задача, не правда ли? Ты так долго искал меня, а
теперь, наконец, задумался: зачем? Разве я не прав?

Моэртал никак не отреагировал на обращённые к нему слова. Он
продолжал стоять, рассматривая сидящего старика, словно так и
должно быть, что благородный одонт стоит, а нищий старик сидит
перед ним. Затем Моэртал начал говорить сам:

-- Ты знаешь, что болтают о тебе. Я не знаю, что здесь правда,
но мне надо, чтобы оройхоны появлялись там, где укажу я.

-- Не так трудно угадать это место, -- заметил Чаарлах. -- Одним
ударом -- два сухих оройхона, а от земли ночных пархов остаются
лишь скорлупки. Но ведь они тоже люди, и не многим хуже твоих
цэрэгов. Поверь, я знаю, что говорю.

Чаарлах признавался в знакомстве с бандитами так, словно не
подозревал, что за одно это ему грозит шавар.

-- Если они поклянутся исполнять законы, -- произнёс Моэртал, --
я поселю их на новых землях. А лучших -- возьму на службу.

-- Я вижу -- разговор пошёл всерьёз! -- воскликнул сказитель. --
Никогда прежде я не чувствовал себя таким важным господином.
Впору раздуться толще авхая. Увы, есть ещё одно препятствие.
Сядь, блистающий одонт, я расскажу тебе сказку. Тебе, должно
быть, давно не рассказывали сказок, просто так -- бескорыстно.

Моэртал не двинулся с места, но и не перебил старика, и Чаарлах,
привычно изменив голос, начал рассказывать:




В недавнее время жил на оройхонах один человек. Звали его Ёсаар.
Однажды он встретил тукку и захотел её поймать. Ёсаар побежал за
туккой, но она оказалась проворней охотника и ушла в шавар. Ёсаар
очень рассердился и закричал:

-- Вылезай, колючая дрянь!

Но тукка не вылезла и даже не слышала слов, потому что была
далеко. Ёсаар заглянул в шавар, и храбрость его словно
потревоженная тайза сжалась в комок. Но жадность продолжала
кусать душу, и тогда Ёсаар сказал:

-- Запомни, колючка, я буду стоять здесь день и ночь, но дождусь,
пока ты вылезешь!

Ах как жаль, что тукка уже выбралась через другую дыру и не
слыхала этих клятвенных слов! Иначе она поняла бы, что спасения
нет, и сразу сдалась бы охотнику. А так, Ёсаар стоял у шавара
день и ночь, а тукка всё не приходила. Между тем, наступил
мягмар, и в шаваре кто-то зашевелился.

-- Ага! -- сказал Ёсаар. -- Проголодалась! Сейчас я тебя схвачу.

 Но вместо тукки из дыры вылез гвааранз и схватил самого охотника.
 Увидав, как повернулось дело, Ёсаар воскликнул:

-- Госпожа тукка, неужто это вы? Заметьте -- вы выросли такой
огромной, потому что я день и ночь охранял ваш покой. Ведь вы
позволите вашему ничтожному слуге идти домой? Или вы хотите,
чтобы я ещё послужил вам?

Уж и не знаю, что ответил гвааранз, но домой храбрый Ёсаар всё
ещё не вернулся. Надо полагать -- занят по службе.




Чаарлах замолк и выжидающе посмотрел на Моэртала. Тот привычно
помолчал, и затем произнёс:

-- Значит, по-твоему, не я, а меня схватили.

-- Что вы, блистающий одонт! -- запротестовал старик. -- Я в
этой истории тукка. Моё дело -- быть съеденным, коли не сумел
унести ноги. А кто тут гвааранз -- это вам судить.

-- Разберёмся, -- пообещал наместник. -- Но и ты думай. Даже если
ты не тот, за кого тебя принимают, всё равно ты знаешь больше,
чем говоришь.

Моэртал повернулся к Шоорану и резко спросил:

-- Кто такой Ёсаар? Я где-то слышал это имя.

-- Это мой напарник, -- ответил Шооран, тоже удивлённый, откуда
сказитель знает имя тюремщика. -- Он стоит за дверью.

-- Сменить, -- приказал одонт, -- и доставить ко мне. С ним тоже
не всё ясно.

-- Трудно разбирать след жирха, -- посочувствовал пленник.

Моэртал, не ответив, вышел. Шооран вышел следом и наложил на
дверь засов. Перепуганный Ёсаар, оставив пику, засеменил следом
за наместником. Шооран остался на посту. Два часа он отстоял
неподвижно, навытяжку, словно перед взором сияющего вана. Ни разу
даже не отодвинул пластину, прикрывающую окошечко -- боялся
встретить понимающий взгляд Чаарлаха. Через два часа пришёл
смертельно недовольный назначением Турчин и сменил Шоорана.
Теперь впереди было два часа, которые надо использовать с
наибольшей пользой.

Шооран поспешил к дому.

Яавдай, как всегда возилась по хозяйству, в комнате пряно пахло
вымоченным в вине мясом.

-- Обед ещё не готов, -- виновато произнесла Яавдай.

Шооран подошёл ближе. Он как-то вдруг ясно увидел то, что
старался рассмотреть все эти недели -- у Яавдай будет ребёнок.
Но именно в эту минуту долгожданное открытие не радовало.

-- Нам надо уходить, -- произнёс Шооран.

Яавдай ничего не ответила, лишь кивнула послушно.

-- Ты, наверное, не поняла, -- сказал Шооран. -- Я совершил...
точнее совершу, но можно считать, уже совершил такое... короче,
меня объявят преступником. Нам надо бежать отсюда. За своих -- не
бойся, Яавдал уже большой. Мне сейчас надо идти, а ты собери
самое нужное и жди меня через час на мокром оройхоне у второго
суурь-тэсэга.

-- Я поняла, -- тихо сказала Яавдай.

Шооран подошёл ближе, коснулся ладонями волос.

-- Прости меня, -- попросил он. -- Я понимаю, что это не вовремя,
но беда никогда не приходит вовремя.

-- Ничего, -- сказала Яавдай. -- Это даже к лучшему.

Шооран вернулся в темницу, сменил злого на весь свет Турчина. С
трудом дождавшись, когда тот уйдёт, открыл дверь камеры.
Казалось, Чаарлах спал, но едва дверь скрипнула, он сел, без
малейшего удивления глядя на Шоорана.

-- Вот, -- Шооран протянул старый плащ Ёсаара и его пику. -- Я
выведу тебя отсюда.

Чаарлах накинул на плечи плащ, ловко, словно ничего другого и не
носил, надвинул на брови глубокий шлем, принял пику. Уходя,
Шооран аккуратно притворил дверь. Возле выхода из алдан-шавара
тоже стоял цэрэг. Он лениво скользнул взглядом по знакомым
фигурам.

-- Что, тюремщики, взгрел вас одонт?

-- Как на аваре, -- проскрипел Чаарлах.

Беглецы неспешно прошли мимо охраны и, всё ускоряя шаг,
направились к недалёкому мокрому оройхону. Возле второго
суурь-тэсэга никого не было. Может быть они пришли слишком рано?
Шооран глянул на начинающие розоветь облака. -- Нет, прошло уже
больше часа.

-- Отец, -- сказал Шооран, -- обожди меня немного, мне надо
встретить ещё одного человека.

Чаарлах, подстелив полу плаща, уселся на ноздреватый валун.

-- Стоит ли тревожиться из-за меня? -- спросил он. -- Беги по
своим делам, а я пойду потихоньку. Спасибо тебе, но ты зря так
много беспокоишься из-за полоумного сказочника. Признаюсь -- я не
илбэч. И я ничего не знаю об илбэче. Тогда вечером, поняв, что
происходит, я нарочно закрыл глаза, чтобы ничего не видеть. Ведь
я болтун, и мне лучше не знать чужих тайн. Так что ты зря
вытаскивал меня из этого пересохшего шавара.

-- Мне нет дела до илбэча, -- сказал Шооран. -- Я выручал
сказителя.

-- Я тоже. Если бы вместо тебя пришёл кто-то другой, я бы остался
в подземелье. Одонт скоро понял бы, что изловил не того, и
выгнал бы меня в шею. Но с тобой я ушёл, потому что тебе не надо
быть цэрэгом. У тебя не те поступки, не те слова, не те глаза. Ты
умеешь думать, а это вредно для цэрэга. Я видел -- ты храбр, а
такие долго не живут. И даже выжив, кем бы ты стал? Посмотри на
Киирмона: его единственная радость -- чаша с вином, в которой он
старается утопить себя самого...

-- Отец, -- взмолился Шооран. -- Я вернусь через пару минут.
Только встречу Яавдай...

-- Конечно, беги, -- воскликнул Чаарлах. -- Я старик, я могу и
подождать...

-- Я бегом! -- крикнул Шооран, исчезая за тэсэгами.

С минуту Чаарлах послушно сидел на камне, потом сказал самому
себе:

-- Пожалуй, пойду. Они молодые, а я буду помехой и обузой.
Ничего, Яавдай утешит мальчика.

Старик поднялся, осторожно прислонил к скале ненужную пику и,
не торопясь, зашагал, без особой цели, привычно веря, что ноги
сами выведут его туда, где ему в обмен на истории дадут чавги и
старую кожу, чтобы устроить постель.

Шооран выбежал к сухой земле и здесь остановился. Дальше идти
было опасно, если побег уже обнаружен, то его непременно схватят
или, во всяком случае, укажут погоне, куда он ушёл. Шооран
беспомощно оглядел покрытые недельными всходами поля. Смешно
надеяться встретить здесь идущую навстречу Яавдай. Что могло её
задержать? Неужели её схватили?.. Или она перепутала что-нибудь
и пошла на другой оройхон? Шооран вспомнил ночной рассказ старого
илбэча, и в груди стало тяжело и холодно, словно скверная тварь
вынырнула из далайна и легла на сердце.

Людей на полях было не так много, до нового урожая ещё четыре
недели, и земледельцы сидят в палатках, теребят солому, правят
инструмент. И всё же, пройти незамеченным не удастся. Разве что
послать кого-нибудь из местной детворы, узнать, что там
приключилось... Шооран напрягся: он увидел идущего по тропе
Киирмона. Тот был ещё далеко, но направлялся прямиком к месту,
где прятался Шооран. Шооран приготовился на случай, если
рассказчик свернёт на боковую тропу, позвать его, но Киирмон
миновал развилку и шёл теперь вдоль мокрого оройхона. Шооран
слышал, как он напевает под нос:




Для того и есть на свете дура,

Чтобы кашу есть из хохиура...




-- Эгей! -- тихонько позвал Шооран.

-- Вот ты где! -- обрадовался Киирмон, -- а Яавдай сказала, что
ты у второго тэсэга.

-- Где она? -- задыхаясь, спросил Шооран.

-- Там... -- Киирмон неопределённо махнул рукой. -- Я её на
соседнем оройхоне встретил. Она с узелочком шла, должно быть, к
кому-то из подруг, рукодельничать. Тебе просила передать, что
пойдёт в другую сторону, в страну добрых братьев. Я не знаю, что
за игру вы затеяли, но передаю всё дословно. И знаешь, эта игра
пошла твоей жене на пользу. Не в обиду будь сказано, но она у
тебя какая-то неживая, а сейчас разрумянилась и даже улыбнулась
мне на прощание. Прощай, говорит, ухожу в страну добрых братьев.

-- Вот как... -- произнёс Шооран. -- Значит так... Ясно...

Где-то у алдан-шавара взвизгнула сигнальная раковина, и часто
заколотили по костяной доске.

-- Тревога! -- воскликнул Киирмон. -- Общий сбор. Пошли.

-- Это меня ищут, -- сказал Шооран. -- Я теперь преступник. А
Яавдай действительно ушла к добрым братьям. Не захотела бежать
вместе со мной.

-- Бла-агостный Ёроол-Гуй! -- потрясённо протянул Киирмон. -- Ты
уходишь? А я-то здесь на кого остаюсь? Ведь ни одного лица во
всей провинции -- только хари да морды. Вот что -- я пойду вместе
с тобой.

-- Ну куда ты пойдёшь? -- сказал Шооран. -- Жить на мокром,
скрываться, есть чавгу.

-- Да, пожалуй, я отвык от всего этого, -- согласился Киирмон. --
Пойду, лучше напьюсь. А тебе -- удачи.

Распрощавшись с Киирмоном, Шооран бегом кинулся к суурь-тэсэгу.
Он думал об одном: Чаарлах поможет, даст совет, подскажет, что
надо делать. Но на стоянке никого не было, лишь белела
оставленная пика. Шооран долго и бессмысленно смотрел на неё,
потом пошёл, глядя прямо перед собой, шатаясь и скользя на
покрытых нойтом камнях.




* * *




Давно было, дольше, чем один человек помнить может, но все вместе
-- помнят. В ту пору великий илбэч Ван, устав от тайных трудов,
вернулся на родной оройхон. Уже много лет тот оройхон не был
мокрым: повсюду росла хлебная трава, в ручьях плескались сытые
бовэры, а люди жили счастливо, потому что во времена Вана земли
хватало всем, и люди выходили на мокрое лишь в дни мягмара.

Илбэч сел под деревом, стал смотреть на своё землю и не мог
насмотреться. Так он смотрел и вдруг услышал голос:

-- Здравствуй, Ван! Где ты был столько времени?

Ван обернулся и увидел девушку. Её звали Туйгай. Когда Ван
уходил строить земли, она была ребёнком, а теперь Ван понял, что
она выросла и стала красавицей. Чтобы встретить такую красоту и
в прежние времена надо было прожить дюжину жизней, что уж
говорить о наших днях?.. -- не с чем сравнить красавицу Туйгай.

Илбэч и красавица взглянули друг на друга и полюбили друг друга
любовью, какой не бывало прежде и не будет уже никогда. Они
взялись за руки и сказали о своей любви, прочной как алдан-тэсэг
и долгой, как вечность. Но Туйгай не знала, что её возлюбленный
-- илбэч, а Ван не стал говорить ей это, помня о проклятии
Ёроол-Гуя.

Ван и Туйгай поставили палатку под деревом, у которого они
встретились, и поселились в ней словно простые земледельцы. Илбэч
косил хлебную траву и оббивал зерно, а вечером шёл домой, где
ждала его красавица-жена. Они были счастливы, и жизнь шла не по
слову Ёроол-Гуя.

Но однажды Ван сказал:

-- Завтра я уйду, и меня не будет три дня и три ночи, потому что
у меня есть иные дела на далёких оройхонах.

И Туйгай, как и положено хорошей жене, ни о чём не спросила и
сказала, что будет ждать.

Ван ушёл строить землю и не знал, что в этот самый час старик
Тэнгэр покинул алдан-тэсэг, спустился на оройхон и пришёл к
его дому. Но Тэнгэр изменил свой облик, и Туйгай тоже не узнала
его и решила, что пришёл её отец.

-- Что я вижу?! -- воскликнул старик Тэнгэр. -- Моя дочь
спуталась с бродягой Ваном, который и двух ночей не может
провести на одном оройхоне! Немедленно брось это гнездо,
созданное для изгоев, и вернись домой!

-- Нет, отец, -- сказала Туйгай. -- Я не пойду домой. Я жена
Вана, я обещала быть его радостью и усладой, поэтому я останусь
жить с ним, стану рожать ему детей, и Ван будет счастлив со
мной.

-- Ты не можешь его любить, -- удивился Тэнгэр, -- потому что
страшный Ёроол-Гуй запретил тебе это.

-- Что мне за дело до Ёроол-Гуя, плавающего в холодных глубинах?
-- сказала Туйгай. -- Я люблю Вана.

Тогда старик Тэнгэр принял свой истинный вид, голова его
поднялась выше дерева, а седые брови грозно нахмурились.

-- Узнаёшь ли ты меня? -- сказал Тэнгэр. -- Я тот, кто устроил
мир, оградив его стеной. Я создал далайн и оройхоны, зверей и
людей. Я повелеваю тебе покинуть Вана и не видеть его больше
никогда.

-- Нет, могучий Тэнгэр, -- ответила Туйгай. -- Я всё равно буду
для Вана радостью и усладой, потому что моя любовь выше
алдан-тэсэга. Мой век короток, и я хочу знать, какое дело
бессмертным, размышляющим о своей большой вечности, до моей
вечной любви?

-- Что ж, женщина! -- воскликнул Тэнгэр. -- Ты сама этого
захотела. Так знай, что твой Ван -- илбэч, он проклят Ёроол-Гуем,
и теперь, когда тебе стала известна его тайна, он умрёт.

Но Туйгай улыбнулась безмятежно и сказала:

-- Я женщина, у меня короткая память и слабый ум. Я не поняла и
уже забыла, что ты сказал. Я помню лишь, что люблю моего Вана, а
ты не велишь мне этого и пугаешь страшным. Ответь, добрый Тэнгэр
-- почему ты такой злой? Жестоко разлучать нас из-за прихоти
многорукого урода.

-- Я не жесток, -- сказал Тэнгэр. -- Нельзя быть жестоким по
отношению к смертному. Смертный умрёт, и моя несправедливость
умрёт вместе с ним, словно её и не было. Вечно лишь слово
вечного. Вы, люди, жалко передразниваете мой облик, а Многорукий
ближе мне по духу, ведь нас всего двое на всю долгую вечность.
Пусть сбудется слово Ёроол-Гуя. Ван не будет счастлив в жизни!

С этими словами Тэнгэр ударил Туйгай в грудь. Кровь брызнула от
удара и окрасила листья дерева. Красавица пошатнулась, но смогла
сказать:

-- Я люблю Вана всем сердцем и вечно буду его радостью и усладой.

-- У тебя не будет сердца, а Ван не найдёт ни радости, ни
услады! -- загремел Тэнгэр.

Он схватил Туйгай, вырвал у неё сердце и, не глядя, кинул прочь,
а бездыханное тело зашвырнул в далайн на пожрание пучеглазым
рыбам. А потом ушёл на свой алдан-тэсэг, но думал в тот день
только о сиюминутном.

Когда Ван вернулся, он нигде не нашёл Туйгай. Была лишь пустая
палатка, да дерево, покрытое радостными красными цветами и
зрелыми плодами, похожими на человеческое сердце. В аромате
цветов и сладости сока чудилась ему та, которую он не мог
отыскать. С тех пор, где бы ни странствовал илбэч, он
обязательно возвращался к цветущему дереву, садился под ним, и
горе его смягчалось, и в эти минуты слово женщины значило больше,
чем слово бога.