Е Д И Н О Б О Р С Т В О Глава "е", выношенная асом пунктуационного анализа П. Гриммовым. Блиц-критик Герард Экудьянов пользовался в нашей компании славой человека, который в свои тридцать пять лет прочитал 35 тысяч книг. Те, кто не знал лично Экудьянова, пионера стилистической пропедевтики, поражались: мыслимо ли такое - в среднем по тысяче книг на каждый год жизни?! Впрочем, нам-то было известно, в чем тут секрет: Герард был не только профессиональным прагматиком, но и профессиональным читателем. Психолог по образованию, он работал в секторе психолингвистической биологии научно-исследовательского Института Будущего и читал за приличное жалованнье с девяти до шести каждый день, исключая выходные. Норма в их секторе была - сто зарубежных книг на человека в неделю. За перевыполнение нормы шла прогрессивка. Сверхурочное чтение, правда, не поощрялось: руководство берегло глаза сотрудников. Условия для чтения в секторе были идеальные: удобные мягкие кресла, диваны для любителей читать лежа, рассеянный сильный свет, цветные светофильтры, устанавливаемые по желанию, терминалы ЭВМ, самодвижущиеся сервировочные столики с прохладительными напитками и закуской. Герард слыл в Институте феноменом: он читал в семь раз быстрее среднего человека и в пять раз быстрее заведующего сектором, профессора чтения, и при этом досконально помнил прочитанное. Зная это, мы не удивлялись Герардовой эрудиции, нас изумляло другое: каким образом Экудьянов умудрился не взрастить в себе глухую ненависть к печатному слову и откуда он берет силы, чтобы еще и писать? В последние годы Герард прославился как создатель армянских рун. Город Ереван ждал, когда же Экудьянов, пятнадцать лет назад уехавший завоевывать Москву, вернется на родину и откроет там студию рунического искусства в национальном духе, но Герард пока не торопился. Он хотел покинуть Москву только доктором библиологических наук, защитив диссертацию на тему "Суперскоростное чтение вслух в условиях урбанистического шума" и выпустив монографию "Как я прочитал сто тысяч томов и что после этого со мной стало". Никто из нас и помыслить не мог, чтобы состязаться с Герардом в книгочействе и книгознании. И все же в один памятный день Экудьянов был посрамлен. В тот апрельский вечер мы собрались у Палладина Гриммова, труженика гетероязычия. В течение часа мы обсуждали новый рассказ Кровского, гроссмейстера фонетической архитектоники, затем перешли к последним переводам Владимира Набакова, который гордился своей астральной дружбой с Камоэнсом и по причине этой дружбы имел возможность переводить даже те сонеты великого Луиса, которые поэт сжег в черновике, не опубликовав. Часам к десяти мы устали, Захотелось расслабиться, послушать музыку и выпить крепкого душистого чаю. - Ребята, а чая-то в доме нет! - смущенно признался Ладик. Помимо того, что Гриммов - новатор симплоки, он еще и прекрасный хозяин, и такого подвоха с его стороны мы не ожидали. Тут раздался голос Игоряши: - Ч-чай? Ч-что же в-вы мн-не раньше н-не ск-сказали? Он полез во внутренний карман пиджака и вытащил оттуда большую черную жестяную банку. На боку ее по сиреневому полю, заключенному в золотую арабеску, шла надпись: "Jasmine Tea". Это был восхитительный чай "сучонг" с лепестками жасмина - продукция старинной британской чайной фирмы "Твиннинге". Банка содержала восемь унций чая и, конечно, не могла поместиться во внутреннем кармане облегающего твидового пиджака. Это был очередной трюк Игоряши. Вскоре вскипел чайник, и вот уже перед каждым из нас стоит чашка с янтарным напитком, источающим жасминное благоухание. - Совсем недавно читал одну японскую книгу, - сказал Герард, сделав первый глоток, - там мне встретилась восхитительная танка о чае. Если не ошибаюсь, звучит она так: Прозрачный вечер. Пью чай под чистым небом. В чашку бесшумно Пал лепесток сакуры. Ристалище запахов. - Ошибка! - радостно воскликнул Игоряша. - Во второй строке не "под чистым небом", а "под звонким небом". Герард поперхнулся, обжегшись, и едва не выронил чашку. - А ты откуда знаешь? - грозно спросил он, - Эта книга только-только вышла. У нас в секторе контрольный экземпляр. - Знаю, - просто ответил Игоряша. - Это стихи поэта и каллиграфа Нансея Кубори в переводах Льва Минца, под редакцией доктора исторических наук С. А. Арутюнова. Сборник называется "120 танка, написанных в чайном домике". Тираж десять тысяч. Книга иллюстрирована каллиграфическими иероглифами автора. Это был вызов Герарду Экудьянову, прагматическому санкционеру, и он, бедняга, поднял перчатку. - Ну, мужики! Игоряша дает! "Мне за ним не угнаться, - произнес Экудьянов, хитро прищурившись, - С ним рядом я круглый ignoramus". - Фраза из рассказа "Умник" ирландского писателя Шона О'Фаолейна, - спокойно парировал Игоряша. - Рассказ опубликован в сборнике "Говорящие деревья", вышедшем в 1971 году. В комнате воцарилось тяжелое молчание. Такого от Игоряши не ожидал никто. Точное знание в сочетании со сверхьестественной памятью, - да, Герарду достался достойный соперник. - "Запомни, Стокдейл, что ты ни с кем не имеешь права так разговаривать", - гробовым голосом сказал Экудьянов, вперив взгляд в Игоряшу. При чем здесь "Стокдейл", никто из нас не понял. - "А что я сделал плохого? - улыбнулся Игоряша, акцентируя слова так, что всем стало ясно: он догадался, о чем повел речь Герард, и подхватил диалог из какой-то известной только им двоим книги. - Если я выразился не очень любезно, поправьте меня, и я больше не буду так говорить." - Ребята, это черт знает что! - вскричал Герард. - Игоряша цитирует по памяти "Трудно быть сержантом" Мака Химена. - Совершенно верно, - согласился Игоряша, - Страница 82, Воениздат, 1962 год, русский перевод Биндеман и Фадеевой, литературный редактор Видуэцкая. - Потрясающе! Попробуем еще, - Герард покраснел, на лбу его выступил пот. - "Не унижай своей судьбы!" Игоряша задумался. - Ага! - воскликнул он и прищелкнул пальцами. - "Я хотел бы ее победить". - "Мысль - вот мое оружие". - "Часто мое честолюбие сжигает мои мысли". - "Ты обладаешь даром творчества. Чего тебе еще нужно?" - "В другие времена я, быть может, смог бы завоевать материк". - "Что в этом? Одна мелодия стоит целой провинции. Для нового образа разве ты не пожертвовал бы властью?" - "Жить полной жизнью, вот чего я хочу, а не жить одним лишь мозгом", - глаза Игоряши горели. Поначалу он произносил фразы с трудом, будто разбирая стершиеся письмена, что незримо вставали перед ним. Но постепенно голос его окреп, а в интонациях зазвенел металл, словно он читал не чужой текст, а высказывал собственные убеждения. - "Мозг содержит в себе целый мир", - настаивал Герард. Он тоже вошел в роль и даже поднялся с места, ощущая себя если не на подмостках сцены, то, по крайней мере на диспуте схоластов. - "А ты не можешь понять, ты аскет, - отвечал с презрением Игоряша, - ты укротил свои желания, ты подчинил их себе". - "И ты тоже укротишь их". - "Не знаю, захочу ли я это сделать..." Герард, опустошенный, рухнул на стул. - Сдаюсь! - выдавил он. - знать сие на память просто невозможно, и тем не менее Игоряша ни в одном слове не отошел от текста. - Габриэле Д'Аннунцино, - провозгласил Игоряша. - "Огонь", в переводе Барсовой. Первый том Полного собрания сочинений, издание Саблина, Москва, 1909 год. Он тоже успокоился, перевел дыхание и пояснил: - Герард, моя память не хуже твоей. Я знаю наизусть все твои тридцать пять тысяч книг. И еще много других. Если хочешь, можем продолжить диалог на языке оригинала... - Не надо, - дернулся Экудьянов: в итальянском он был не силен. Герард еще некоторое время взбудораженно размахивал руками, обиженно бормоча что-то по-армянски себе под нос. Потом резко встал, надел плащ и выбежал из квартиры. Мы подошли к окну. По улице удалялся, растопырив локти, Герард Экудьянов, убежденный враг мимесиса. Вдруг он остановился, повернулся, задрал голову и, погрозив в нашу сторону кулаком, заорал: - Может быть, он и брошюру "Проституция и ее причины" читал? Сочинение доктора Б. В. Цуккера, 1926 год, издательство "Космос"? - Читал!!! - прокричал Игоряша, высунувшись из окна. - Если угодно, на странице 45: "Мы не отрицаем возможности того, что и в будущем женщина будет отдаваться мужчине ради каких-нибудь выгод, но мы решительно утверждаем, что эта проституция не будет носить в себе общественно-классового отпечатка". Близилась полночь. На улице застыли изваяниями несколько зевак. В доме напротив в окнах зажегся свет. Мы поспешили разойтись... Не сразу и не скоро, но мы узнали все-таки, что у Игоряши была беспримерная библиотека - 500 тысяч томов на пятнадцати языках. Полками и стеллажами были заставлены две просторные комнаты в его девятикомнатной квартире на Сивцевом Вражке. Любому здравомыслящему человеку ясно, что в двух комнатах, даже очень больших, не разместить и десятой доли такого количества книг. Однако была в той квартире какая-то штука со связными множествами, какая-то хитрая метрика, некая неэвклидова затея с пучностями и узлами пространства, в которой Игоряша не понимал ни черта, но прекрасно пользовался. Например, в двух комнатах его библиотеки можно было бродить часами и открывать все новые и новые застекленные шкафы с изящными цифровыми замочками. Та же история - и с квартирой целиком. Для правления кооператива "Гигант", в котором жил Игоряша после переезда из Строгина, это была просто большая квартира в два этажа. Удивительно, конечно, как мог один человек занимать столько жилой площади, но видимо, пользовался он чьим-то высоким покровительством, видимо, был непростым человеком, раз за кооператив уплатил сразу всю сумму целиком, перечислив в банк единовременно сто тысяч рублей по безналичному расчету. Да, впрочем, в кооперативе были разные непростые люди - и дипломаты, и поэты-песенники, и заведующий фруктовым баром, и кинорежиссеры с именем, и южных краев люди без имени, но со связями, - недаром "Гигант" пользовался завистливым уважением всего района. Стоило ли после этого удивляться девятикомнатной двухэтажной квартире какого-то Игоряши? В том-то и дело, что не девятикомнатная и не двухэтажная! Был здесь и банкетный двухсветный зал с хрустальными люстрами и мозаичным паркетом, и спальня-будуар а-ля Людовик XVIII, и кабинет красного дерева, и бильярдная, и кегельбанная, и каминная, и музыкальный салон с концертной электронной аппаратурой, и сауна с бассейном, и спортивный зал с пятисотметровой тарлановой дорожкой, велотреком и площадкой для гольфа, был камерный театр и видеотека, и зимний сад, и - отдельно - оранжерея с тропическими растениями, и кинозал, и бар на тридцать мест, и эстрада для варьете с раздевалкой для девочек, и анабиозная, где криогенная аппаратура поддерживала глубокий сон пятидесяти восьми женщин разного возраста и национальнстей, отобранных Игоряшей для песен и игр. И даже дворницкая, где, конечно, никаких дворников не было, а было оборудование для подзарядки кибернетических автоматов, выполненных в виде безупречных и остроумных лакеев: прообразом для программы послужил гениальный Дживз из произведений Пелема Гренвилла Вудхауса. Из гардеробной вниз - неявно минуя восемь этажей кооператива - вел индивидуальный лифт, имевший выход в подземном гараже, что разместился на надежной глубине под всеми городскими коммуникациями. Здесь тоже была своя причуда. Игоряша никоим образом не желал походить на соседа по площадке - директора ресторана "Богема" Сидора Ипатьевича Дыбина, который держал выезд из "мерседеса" и" вольво" позапрошлогодних моделей и нуворишески шиковал, гоняя на них по Москве и Московской области. Когда Сидор Ипатьевич по мартовскому гололеду как-то побил "мерседес", налетев на "бьюик" председателя районного отделения Добровольного общества содействия автомобилизму, атлетизму и обороту фондов, он испытал нервический шок и месяц постился, оплакивая машину. Игоряша на словах лицемерно сочувствовал Дыбину, но в душе ликовал, ибо терпеть не мог разбавленного сока. Что же касается машин, то он сам владел "кадиллаком", "линкольн-континенталем", спортивным "мазерати" и "шевроле-импалой", однако не дразнил городскую публику и не раскатывал по улицам в вызывающих лимузинах. Для автомобильных радостей Игоряша располагал отличной подземной шоссейной сетью: многорядные, освещенные ртутными светильниками и оснащенные принудительной вентиляцией трассы шли и под "Золотым Кольцом России", и в крымском направлении, и под минским шоссе, и под Байкало-Амурской магистралью. Во многих местах на трассах стояли бензиновые колонки. Для простоты они размещались под городами, начинающимися на букву Т (Т - значит топливо): Торжок, Трускавец, Тара, Тында и так далее. На поверхность Игоряша выезжал только в отечественных машинах, всегда имея под рукой "Волгу" - универсал или "Ладу". Но вернемся к книгам. Неужели Игоряша прочитал все 500 тысяч томов своей библиотеки? И может ли такое быть, чтобы он пятнадцать языков? В принципе приобрести подобные было для Игоряши сущим пустяком - хватило бы нескольких регистров биомодулей, - но... тем не менее он такой возможностью не воспользовался. Вопервых, у Игоряши были свои представления об эрудиции, а во-вторых, он прекрасно понимал, что книга в современную эпоху перестает быть средством массовой, научной и технической информации, превращаясь в символ роскоши и становясь обьектом созерцательного почитания. Обозревая бесконечные полки своей библиотеки, Игоряша видел не коленкоровые или ледериновые, или кожимитовые, или картонные корешки, а ряды, условно говоря, золотых слитков, где буковки, слагающиеся в фамилии авторов, претерпевали любопытную математическую метаморфозу: они обращались в абстрактные индексы, лишенные семантической значимости. Эти индексы позволяли отличить один слиток от другого, но ничего не говорили об их художественной стоимости и духовном эквиваленте. Итак, Игоряша книг не читал и тем не менее посадил в лужу психолога и библиолога Герарда Экудьянова, зачинателя дисплей-литературы - новой ветви, которая войдет в моду лишь через тридцать лет. Каким образом это удалось Игоряше? Нетерпеливый читатель может забежать вперед и вырвать у чемпиона оксюморона П. Кровского несколько Игоряшиных тайн в главе под литерой "т", которая будет называться "ТЕЛЕАНТРОП".