Михаил Щербаков * * * Что отнято судьбой, а что подарено, В конце концов, не все ли мне равно Как странно все, что было бы, сударыня, Печальным, если б не было смешно И я не тот, ничуть не лучше всякого И Вы не та - есть краше в десять раз, Мы только одиноки одинаково, И это все, что связывает нас Когда один из нас падет поверженный, Другой и не заметит впопыхах Зачем же я пред вами как помешанный И слезы лью, и каюсь во грехах? Зачем дрожу, зачем порхаю по небу, И жду чудес, и все во мне поет Зачем, зачем? Пускай ответит кто-нибудь, Конечно, если что-нибудь поймет! Простите мне, что диким и простуженным Ворвался к Вам средь зимней тишины Не то беда, что я совсем не нужен Вам, Беда, что Вы мне тоже не нужны. И все ж, сама Судьба с ее ударами, Капризами и ранами потерь Ничто пред блеском Ваших глаз, сударыня, Он светит мне особенно теперь, Теперь, когда невзгоды приключаются Все чаще, все смертельней бьют ветра, И, кажется, что дни мои кончаются, И остаются только вечера... Сияйте ж мне, покуда не отмечено Печатью лет ни сердце, ни чело И, видит бог, сказать мне больше нечего, Да больше и не скажешь ничего. * * * Никто из нас не знал надежнее лазейки Из царства холодов в республику тепла Мы собирались все у маленькой хозяйки Она была всегда мила и весела И в долгий летний день, и в зимний день короткий Неведомо за что съедали нас дела, Но вечером мы все у маленькой красотки Сходились, и она всегда была мила Сходились голоса, сплетались интересы, Не портила бесед ни ссора, ни вражда. И все мы вновь и вновь у маленькой принцессы Встречались, и она, она была всегда Ее любили все, чем дальше, тем сильнее, Никто не знал, когда все это началось. Чем лучше было нам, когда мы были с нею, Тем хуже было нам, когда мы были врозь. И приближался крах веселой нашей шайки, Поскольку где любовь, там ревность и раздор. До некоторых пор у маленькой хозяйки Не видывали ссор, но с некоторых пор Мы, перья распустив, вытягивали шеи, Сверкая в полутьме огнем ревнивых глаз Чем дальше, тем острей, чем дольше, тем сильнее Претензии росли у каждого из нас. И так за часом час, никак не разберемся, И каждый, наконец, решил себе тогда, Что надо уходить, не то передеремся, И вот мы разошлись обратно в холода А милый наш кумир, прелестная игрушка, Стояла у окна, глядела нам во след Она любила всех, ей было очень грустно, Не менее, чем нам, но, может быть, и нет... * * * Из руин и забвенья, из пепла и крови Законам любым вопреки Возникает лицо, появляются брови, Из тьмы проступают зрачки. И не нужно движений, достаточно взгляда, Как все начинается вновь : Из бессонного бреда, из слез и разлада На свет происходит Любовь. О, как страстно бунтует и мечется Глухо невнятная гордость моя! Но когда настает вожделение духа, Не волен противиться я. И, напротив, когда вдохновение плоти Волнует и застит глаза, Я не только не против, не только не против, Напротив, я полностью за. Спотыкается разум, не в силах расчислить Конца и начала узнать. И все чаще бывает, что страшно помыслить, Хотя и возможно понять. И все чаще выходит, что смерть наготове, А тайна земли заперта. И опять остается спасение в Слове, А прочее все суета. Полагаюсь на Слово, на вечное Слово, И кроме Него ничего... Обращаюсь к Нему, как к началу Земного всего и иного всего. Возвращаюсь, качаясь, как судно к причалу, К высокому Слову Творца. И чем более я прдвигаюсь к началу, Тем далее мне до конца... * * * Надежды прочь, сомнения долой, Забыты и досада, и бравада. Граница между небом и водой Уже не различима, и не надо. По-прежнему свободный свой разбег Сверяя с параллелью голубою, Плывет неутомимый наш ковчег, Волнуемый лишь Смертью и Любовью. Проблемы вечной - быть или не быть - Решенья мы не знаем и не скажем, Зато ни жажда славы, ни корысть Уже не завладеют экипажем. И если мы несемся через льды, Не чувствуя ни холода, ни боли, То это все ни для какой нужды, А только ради Смерти и Любови. Воистину, ничем не дорожа За этим легкомысленным занятьем, Мы верим, что не будет платежа, А если он и будет, мы заплатим. Чего бояться нам : тюрьмы, тоски, Ущерба очагу, вреда здоровью? Но это все такие пустяки В сравнении со смертью и любовью! * * * Давным-давно, мой бедный брат, оставил ты дела, Слепой недуг душой твоей владеет безраздельно. С тех пор, как чей-то чудный взор смутил тебя смертельно, Кумира славят день и ночь твои колокола. Ужель напрасен ход времен, и нынче словно встарь Стремленья наши так темны, кумиры так жестоки? Зачем, скажи, ты в этот храм принес свои восторги, Зачем так скоро жизнь свою ты бросил на алтарь? Ужель затем, чтобы когда она уйдет совсем, Однажды вдруг поведать мне печально и мятежно, О том, как ты любил ее, так искренно, так нежно, Как более не дай ей бог любимой быть никем! Я знал тебя : в тяжелый час, и в битве, и в игре Ты утешенья не просил и головы не вешал, Но сей недуг страшней других, и я б тебя утешил, Когда б не тлела жизнь моя на том же алтаре. Давным-давно, мой бедный брат, мне твой недуг знаком. И он знаком не только мне, сжигает он полмира. И славит гибельный огонь владычество кумира, Но сами мы его зажгли в язычестве своем. И что поделать, если уж горит огонь, горит, И все никак не стихнет боль от давнего испуга ; И скрип колес, и шум кулис, и теплый ветер с юга Одно и то же вновь и вновь мне имя говорит... * * * Вы нам простите, если что, мы ж, если что, простим вам тоже, Какие могут быть упреки, право, коль так ничтожна их цена... Мы пожелали вам добра, вы пожелали нам того же, И мы шагаем по дороге, и не кончается она... Хозяйка нашего стола, прощаясь, так на нас смотрела, Но прервала на полуслове как бы она признание свое. Мы не увидимся вовек, и что сказать она хотела, Для нас останется загадкой, а, может быть, и для нее... А завтра будет новый день, к вам новый путник постучится, И будут новые заботы снова сменять былые каждый час. Мы не увидимся вовек, и потускнеет, запылится И затеряется бесследно воспоминание о нас. Утихнет ветер, ляжет пыль, все успокоится в итоге, Но кто сказал, что мы несчастны, словно живем, терзаясь и терпя. Напротив, нам-то хорошо, ведь мы шагаем по дороге, А там у вас все так непрочно, поберегите же себя! Вишневое варенье Теперь на пристани толпа и гомонит и рукоплещет, Из дальних стран пришел корабль, его весь город ожидал. Горит восторгом каждый лик, и каждый взор восторгом блещет, Гремит салют, вздыхает трап, матросы сходят на причал. Сиянье славы их слепит, их будоражит звон регалий, У них давно уже готов ошеломляющий рассказ Как не щадили живота, и свято честь оберегали, И все прошли и превзошли, и осознали лучше нас. Ты знаешь, я не утерплю, я побегу полюбоваться, Я ненароком пропаду, я попаду на торжество. Ну сколько можно день и ночь с тобою рядом оставаться, И любоваться день и ночь тобой, и больше ничего. Ведь мы от моря в двух шагах, и шум толпы так ясно слышен, Я различаю рокт вод, я внемлю пушечной пальбе, А ты смеешься надо мной, ты ешь варение из вишен И мне не веришь ни на грош, и я не верю сам себе. Вот так идет за годом год, вокруг царит столпотворенье, И век за веком растворен в водовороте суеты, А ты ужасно занята, ты ешь вишневое варенье, Но на земле его никто не ест красивее, чем ты. Изгиб божественной руки - всегда один, и вечно новый - И в ложке ягодка блестит, не донесенная до рта, Не кровь, не слезы, не вино, - всего лишь только сок вишневый, Но не уйти мне от тебя, и никуда, и никогда. * * * Ах, я, точно тополь, рос и был неказист и прост, Клонился от бурь и гроз, в ветрах шелестел, Порою желтел, линял, но снова листву менял И ливень, омыв меня, на кроне моей блестел. И образы чистых дум сквозь мой многолистный шум Мне май напевал и цвел, лаская мой крепкий ствол. Шли годы, дожди лились, а я все тянулся ввысь, И словно в тяжелом сне мой мир открывался мне. Пока я не встал над ним, он виделся мне цветным, Он плыл и мерцал как дым, имел аромат. Но, глянув из высших сфер, узнал я, что мир мой сер, Что он и не мир, а сквер, и беден его наряд. Вдали, погружен во мрак, угрюмый зиял овраг, За ним невысокий склон, на нем одинокий клен, Затем наступал предел, мой взор уставал, слабел, И образы мрачных дум все чаще мне шли на ум. Я их, точно в ночь листву, швырял одиночеству И сыпалось в ночь сквозь тьму смятенье мое. И словно тоска сама, протяжно звенела тьма, И слышалась в ней зима и все холода ее. Должно быть, забавы для меня родила земля И, корни зажав в горсти, велела расти, расти! И я, точно тополь, рос, высоко главу вознес, А видел лишь мох, мох, мох и медленно сох, сох, сох... * * * Не кричи, глашатай, не труби сбора, Погоди - не долго терпеть, Нет еще не завтра, но уже скоро Риму предстоит умереть. Радуйся, торговец, закупай мыло, Мыло скоро будет в цене. Скоро будет все иначе, чем было, А меня убьют на войне. Не зевай, историк, сочиняй книгу, Наблюдай вращенье Земли. Каждому столетью, году, дню, мигу Сколько надлежит, удели. Ветер поднимается, звезда меркнет, Цезарь спит и стонет во сне. Скоро станет ясно, кто кого свергнет, А меня убьют на войне. Смейся, Левканоя, разливай вина, Знать, что будет, ты не вольна, Но можешь мне поверить, по всему видно, Что тебя не тронет война. Знать, что будет завтра, много ль в том толку, Думай о сегодняшнем дне, Я ж, хотя и знаю, но скажу только, Что меня убьют на войне. * * * Помнишь, как оно бывало, - все горело, все кружилось, утром солнце как вставало, так до ночи не садилось, а когда оно садилось, ты звонила мне и пела : приходи, мол, сделай милость, расскажи, что солнце село. И бежал я, спотыкаясь, и хмелел от поцелуя, и обратно брел, шатаясь, напевая " алилуйя! ", шел к приятелю и другу, с корабля на бал и с бала на корабль, и так по кругу без конца и без начала. На секунды рассыпаясь, как на искры фейерверка, жизнь текла, переливаясь, как цыганская венгерка, круг за кругом, честь по чести, не почетно, не позорно, но в одном прекрасном месте оказался круг разорван. И в лицо мне черный ветер загудел, нещадно дуя, а я даже не ответил, напевая " алилуйя! ", свозь немыслимую вьюгу, через жуткую поземку я летел себе по кругу и не знал, что он разомкнут. Лишь у самого разрыва я неладное заметил и воскликнул : что за диво!, но движенья не замедлил ; я недоброе почуял и бессмысленно, но грозно прошептал я " алилуйя! ", да уж это было поздно! Те всемирные теченья, те всесильные потоки, что диктуют направленья и указывают сроки, управляя каждым шагом, повели меня, погнали фантастическим зигзагом по неведомой спирали. И до нынешнего часа, до последнего предела я на круг не возвращался, но я помню как ты пела ; и уж если возвращенье совершить судьба заставит, пусть меня мое мгновенье у дверей твоих застанет. Неприкаянный и лишний окажусь я у истока, и пускай тогда Всевышний приберет меня до срока, а покуда ветер встречный все безумствует, лютуя, алилуйя, свет мой млечный, алилуйя, алилуйя... * * * Затем же, зачем рыжий клоун рыж Жених твой тебя предпочтет вдове, Затем же, зачем на земле Париж Ты будешь безвыездно жить в Москве. Ты черную должность ему простишь И замуж без слов за него пойдешь. Постольку посколькущебечет стриж, Ты будешь примерной женой, ну что ж... Ты въедешь в одну из больших квартир, Где сможешь в избытке иметь всего, И станешь там чистить его мундир И орден, и штатский костюм его. Доходными будут его труды, И в праздник, решив отдохнуть от дел, Он сядет кутить от богатой мзды Затем же, зачем белый клоун бел. Учавствуй в веселье, пирог готовь, Столы накрывай, развлекай гостей, Но помни : в бокале с шампанским - кровь И слезы, Мария, - не пей, не пей, не пей...