БУРЯ НА МОРЕ (ария) Конечно --- гибель поначалу страшит. Тем паче с непривычки. Но мы же вас предупреждали --- еще тогда, на твердой суше, --- что рейс под силу лишь нахалу, что в трюме течь, и нет затычки; и вы свое согласье дали на все. Так не мелите чуши. Какой маяк? Какие шлюпки? С ума сошли вы иль ослепли! Не зги вокруг, мы в центре бездны, и души наши очень скоро взовьются к небу, как голубки, хотя скорей им место в пекле... Короче, будьте так любезны молчать --- и гибнуть без позора! Молитесь --- если не нелепо в минуту страха или горя взывать к тому, кто сам когда-то не избежал смертельной чаши: едва ли выпросишь у неба, чего не выпросил у моря. Смешна стихиям эта трата словес. Но, впрочем, дело ваше. Меня же ждут мои творенья, мои труды, мои бумаги. Пойду готовить их к печати, чтоб не пропали в царстве рыбьем: стекло подарит им спасенье, сургуч предохранит от влаги... На всякий случай --- все прощайте! Но если выплывем, то выпьем. 1990 МОЛИТВА БЕЗУМЦА Кто бы и где бы я ни был, в чьей бы ни тлел оболочке, всюду --- я думаю только о Тебе. Ибо --- о ком же мне думать, витая за гранью веществ и материй, исследуя тайны прозрачного мира, где все бесполезно, где все невесомо, а Ты --- настоящий, а Ты --- всевозможный, единый?! Долгий, как тысяча странствий. Черный, как Черное море. Главный, меж тьмою и светом, Судия. Это --- невнятная просьба, последняя песня беззвучного горла, молитва безумца, лишенная смысла; безумца который не хочет надежды, не жаждет покоя, а просит о малом, боже! Слыша мои заклинанья, видя воздетые руки, знай: это все, что угодно. Но не я. 1990 КОЛЫБЕЛЬНАЯ БЕЗУМЦА Спите, мои благородные предки! Спите, мои полководцы, мои короли! Скройтесь во мраке своих каменистых столетий, своих незапамятных темных веков. Мирно покойтесь: вы все уже совершили, вы сделали больше, чем можно. Поэтому ваши свершения неоценимы, нету вам равных. Можете спать. Пусть отдыхают также вернейшие воины ваши --- соратники ваших побед, Пусть себе дремлют тяжелые всадники, лучники, бомбометатели и трубачи. Пусть почивают и прочие, то есть: погонщики разной полезной скотины, и слуги, кормившие ваших собак, и сами собаки, и все их мохнатые дети. Я же, покуда вы спите, подвергну сомнению древние книги, воспевшие вас. Следом за тем я подвергну сомнению подвиги ваши, и важность любого из них. После чего, разумеется, я и самих вас подвергну сомнению; а заодно уж, конечно, и воинов ваших, и даже ни в чем не повинных слуг и собак. И наконец, я подвергну сомненью сомненье свое и себя самого вместе с ним. Спите, мои дорогие! Когда вы проснетесь, увидите: все уже будет не так. 1990 ЗАВЕЩАНИЕ БЕЗУМЦА Спешите видеть: небывалый номер, зрелище, курьезный феномен! Я, Имяреков, обыватель с виду, лирик, не противник перемен --- Имею способ, не вставая с кресла, молча и с такой же простотой, С какой дышу, В устройство мира привносить добро и разум, совершенство и покой. И привношу. Уже немало результатов важных дал мой труд, а сколько еще даст! Я снизил смертность, холода смягчил, улучшил очертанья государств. Я поднял храмы, углубил колодцы, ночь укоротил, отправил вспять Десятки вьюг; Плюс медицина, просвещенье, транспорт --- можно продолжать перечислять, Но недосуг. Родимый город вправе спать спокойно, ибо --- я увел не только крыс, Но также кошек --- до единой, подчистую всех и многих сам загрыз. Теперь он смело, то есть город, может чувствовать себя как вольный рай Среди степей! Ты слышишь, город? Нет, увы! Ты как всегда не слышишь. Ладно, почивай. Дыши ровней... Спешите видеть: уникальный случай, новый, невозможный при царе! Движеньем мысли я бужу окрестный сумрак, точно кочет на заре. Я, мнемотехник, домосед завзятый, баловень, любитель серых дней И теплых зим, Смещаю горы, времена дроблю --- и все одной фантазией своей. Ничем иным Но подождите: пробегут столетья, мир грядущий встанет к рычагам. И мы посмотрим --- мне ли он свое спасибо скажет, или же вот вам, Вам, президенты, ветераны партий, кормчие, гиганты --- или мне, Кто слаб и мал, И в чьих твореньях надлежит к любому слову прибавлять частицу <<не>>. Я все сказал. 1990 <<ВОСТОЧНАЯ>> ПЕСНЯ I Двенадцать лун на знамени моем, и панцирь тверд, и шпага тяжела. Я --- рыцарь-тень, блуждающий верхом В зеленом, как заросший водоем, Краю; и мгла, лежащая кругом, Коню и мне глаза заволокла. Я следую невидимой тропой, Прислушиваясь к небу и к густой Листве, --- но вероятнее всего, Что небо мне не скажет ничего. И джунгли мне не скажут ничего. А только зверь пробежит иногда В стороне, таясь и ступая легко, Оберегая от мелких колючих растений Давнюю рану... Мой светлый конь отважен и крылат, Он молод --- и поэтому силен. Он лучше слышит то, что говорят Стволы, и каждый новый аромат Ему, коню, понятнее стократ, Чем мне. Но я прозрачен, как и он. Я тоже миф, хотя и не такой Стремительный, как этот молодой Скакун, еще не знающий того, Что небо нам не скажет ничего, И джунгли нам не скажут ничего. А только птица мелькнет иногда, Улетая в дальнюю темную глушь Той самой чащи, куда, Сколько б я ни скитался, --- Вряд ли доеду... А в той глуши, веками невредим, Стоит шалаш --- бессонное жилье. Там дева-тень, прозрачная как дым, Ночей не спит под кровом травяным. И влажный ветер с деревом сухим Поют над обиталищем ее. Она не спит. И дерево скрипит Все жалобней, пока она не спит И плачет --- вероятно, оттого, Что небо ей не скажет ничего. И джунгли ей не скажут ничего. А только гром подпоет иногда Тем двоим над крышей ее, Обещая всему континенту Большие дожди в феврале --- И жаркое лето... 1990 * * * Нет, нет!.. Твое ли дело --- облака! Господь с тобою. Кто вообще тебе внушил, что атмосфера С ее бесплотным колдовством --- занятье женщин? По всем законам ты должна любить предметы, Размер которых невелик и постоянен. А с облаками как-нибудь и сам я справлюсь... Вдобавок ты еще слаба и неприлежна, В твоих ли силах совладать с таким простором? Живи в долине, вышивай, веди хозяйство. А я тем временем займусь своей работой. И будут частыми мои исчезновенья --- Пока не сложится их ритм и не окрепнет... Нет, нет!.. Я их числа не сокращу. Хотя и мог бы. Но изученье облаков --- особый случай, Оно не терпит баловства и дилетанства. И всякий раз, как я с тобой, меня волнует, Что кучевые племена остались где-то Вне наблюденья моего и без присмотра... Но вряд ли правы будут те, кто предположит, Что поведенью облаков закон не писан Напротив, каждый их узор закономерен В своем стремленье быть иным, чем предыдущий. Во всем же прочем --- положусь на местный климат, Поскольку климат не поэт и лгать не станет... Нет, нет!.. Тебе не место в облаках. Учти к тому же, Что я и сам и еще не столь владею ими, Чтоб демонстрировать другим свои хоромы. Терпи, покуда замок сей достроен будет И расцветут в его стенах комфорт и нега... Тогда, быть может, я тебя возьму с собою. А впрочем, нет, нет!.. 1990 * * * (КИНЕМАТОГРАФ --- XXX) Не потому ли, что пыль рутины любой ландшафт обращает в ад, Мы разорвали чертеж Техаса и упразднили коней, Переместив горизонт картины в гораздо менее желтый штат, Поближе к берегу, в область трапов, грузчиков и якорей? Не оттого ли, что шум прибоя напоминает дыханье льва, Мы устранили хор, альты ругая и басы понося, И поменяли юнца-ковбоя на морехода, чья голова, Увы, сединами, как морскою солью, осыпана вся? И не затем ли, что стайки чаек дают желаемый зыбкий фон, Мы прекратили топтать окрестность, ища натуры иной?.. И вот --- новейшая из мозаик пошла расти с четырех сторон --- С огромным скрипом, чему как автор, так и фигуры виной. Отвергнув это и то отторгнув и слишком мало найдя взамен, Мы все же, черт подери, творим --- буквально из ничего! Наш разноцветный кинематограф мы начинаем с финальных сцен, Не потому ли, что смерть героя эффектней жизни его? Это потом мы нахмурим взоры и установим, что наш моряк Был любопытный --- пьющий ром и глядящий на небо --- тип, И что из принципа все моторы он называл не иначе как Исчадьями ада --- и под парусом плавал, пока не погиб. Это потом мы весьма обильно переплетем основной сюжет С мотивом краха, который к миру в дверь стучит сапогом, И расположим идею фильма диагональю через макет Одной судьбы... И много еще чего случится потом... Ну, а пока --- никому на свете ни слез, ни радости не суля, Бумажный парусник сквозь моря брызги и берега дым Мелькает в кадре... И свищет ветер, и, удаляясь, молчит земля, И что бы ни было впредь --- да здравствует наша Америка, Джим!.. 1990 МОЕ КОРОЛЕВСТВО III --- Ах, король, ты вождь вождей, И монархия твоя несокрушима! Доблесть гвардии твоей По заслугам не уступит славе Рима. Всадники гарцуют в лад, Корабли у берегов ведут ученье. И гордится населенье, В воскресенье наблюдая сей парад! --- Нет, не лгите кумовья, Не поверю: вы болтливы и лукавы! Сникла гвардия моя, И давно уж нет ни славы, ни державы. И причал, и судоверфь, И поблекшую армаду у причала Источил древесный червь, Зыбь морская раскачала... Это мне --- за то, что войны Начинал всегда я первым... --- Ах, король, ты чудодей И воистину себя увековечил --- Тем, что всех своих людей Воспитал, образовал и обеспечил. Каждый скромный гражданин От щедрот твоих блажен, живя в достатке. Сад у каждого в порядке, Фрукты сладки и на грядке --- георгин! --- Нет, не верю никому, Верю собственным глазам, и то не очень! Остров мой одет во тьму, И порочен люд, и суд неправомочен. Ни садов, ни добрых дел, Запустенье, нищета, раздолье блуду. Стольный камень почернел, Кабаки царят повсюду... Это мне --- за то, что храмы Я любил сильней, чем Бога... --- Ах, король, ты друг детей, И наследник твой достоин королевства --- Ибо твердостью своей Он согражданам известен с малолетства. Он не плачет никогда, Никогда он не поет и не смеется, Он мечтам не предается, И зовется <<человеком изо льда>>! --- Нет, молчите хоть о нем, Пожалейте, все и так с кругов сместилось! Сын мой бедный стал шутом, И навеки потерял невозмутимость. Там, на площади, где сброд, И базар, и балаган, и гомон шумный, --- Он и плачет, и поет, И смеется, как безумный... Посему теперь прошу вас Выйти вон и ждать у двери. Через час входите смело. Но меня на вашем троне Не ищите. Не найдете... 1990 * * * Здравствуйте, полковник. Вы точны, как бес. Вижу, мало спали, и черны, как лес. Что ж, располагайтесь без чинов, прошу вас. Запросто отстегивайте свой протез. Трубка вас согреет, и вино взбодрит. Полон ваш бокал, и золотист на вид. Пробуйте --- напиток благородный, древний. Это только кажется, что он горчит. Выпейте до дна, и перейдем к делам. Завтра наступление по всем фронтам. Жуткая, бесцельная резня и бойня Завтра суждена в числе других и вам. Был вчера на штабе утвержден приказ, Нынче он в деталях доведен до вас, Завтра вы прикажете --- и цепь замкнется: Взвод пойдет в атаку и падет за час. Тысяча смертей за шестьдесят минут Ради стратегических штабных причуд --- Это, согласитесь, не смешно, полковник, Или --- по-английски говоря --- not good. Следует из сказанного мной одно: Нужно из цепочки исключить звено. Именно затем я и позвал вас, сударь, Именно за этим отравил вино. Что предотвратил я, и чего не смог, Чей расчет простителен, и чей жесток --- Мы обсудим после и не здесь. Прощайте, Яд уже подействовал: зрачок широк. В путь, мой дорогой, не поминайте злом. Следующий гость уже стучится в дом: Встречу на сегодня я назначил многим, И не собираюсь прекращать прием. 1990 ECCE HOMO А ну-ка выпьем, храбрые вояки, Друзья-сержанты, братья-денщики! Не для тоски хмельной, не ради драки, А для того, что пить не дураки. К тому же тост готов, достойный века: Я предлагаю выпить за того, О ком забота наша и опека На данный час для нас --- важней всего! Во-во, за человека. Да-с! И только за него. Кто, как не он, сквозь бурные потоки Стремясь из мрака к свету напрямик, Почти один, в немыслимые сроки, Всего добился и везде проник? Кто, как не он, кругом посеял злаки, Освободил секреты от оков, Отрыл металлы, выдумал дензнаки, Предугадав величье кошельков! Каков? Ведь сын макаки, ан --- дорос до облаков! Пересеки леса, поля и реки, Любые факты к делу привлеки, --- Кто, как не он, собрал библиотеки, Открыл аптеки, создал парники? Не говоря уже про крылья-руки, Про вместо сердца дизель на песке... Да помести его в музей Науки, И вся Европа хором скажет: <>, и --- застынет в столбняке! Плюс ко всему, среди трудов великих Он ни о ком не думал свысока --- И даже нас, бездарных и безликих, Определил в известные войска. А потому --- разгладим наше хаки, И на века пребудем начеку: Кто, как не он, сидит у нас в бараке? Кто, как не мы, приставлены к замку? Ку-ку! Ему --- салаки! Нам --- конфет и коньяку! 1990 * * * Cold turkey has got me on the run. Века плывут, подобно китам, в своей среде молчаливой. Их ровный путь уныл, как и мой. Но мой --- имеет предел. Волна идет за мной по пятам, дымясь и прядая гривой: Ей дух недобрый, бес водяной, смутить меня повелел. Мне страх неведом, но такова волны холодная злоба --- Томит и давит, мыслью одной чертя узор по челу: Избегнет ли моя голова ее огромного зоба? И если да --- какою ценой? А если нет --- почему? Устанет ждать невеста меня, но траура не наденет; Сосед-богач повадится к ней, она не будет горда. И к марту их помолвит родня, а после Пасхи поженит. И тем черней над жизнью моей волна сомкнется тогда... Недобрый дух! Изыди из мглы! Явись, как есть, предо мною! Хочу, пока не скрылась луна, узнать, каков ты на вид. Взгляну ль --- и стану горстью золы, иль вовсе глаз не открою? Понравлюсь ли тебе, Сатана, иль Бог меня сохранит? 1990 * * * О том и речь, что мгла и тишина речам не помеха. Простор открыт, и можно толковать о нем бескорыстно. Но паче слов, ясней, чем голоса, слышны в эту пору Крыла богинь, резцы нетопырей, шаги пехотинцев... Театры спят, молчит кинематограф, ночь беспредельна. Мерцает Марс, и время, замерев, стоит изваяньем. Такой порой, когда малейший миг и звук дивно долги, --- О том и речь, что нету ничему конца. И не будет. Бродячий цирк уныло пересек черту городскую И едет прочь, вполголоса сквозь сон браня бездорожье. Для колеса --- верста равна версте, ему все едино: Пески, селенья, горы, города, леса, водопады... Ничто, ничто не сгинет без следа, никто не исчезнет. Спустя века всех вычислит и воссоздаст реставратор. Всему, всему отважный архивист вернет цвет и образ, Дела учтет и лица восстановит все. Кроме наших. И циркачей, и праздных поселян спасет Мнемозина. Из-под земли лопата извлечет дворцы, мавзолеи... Одни лишь мы сольемся с тишиной и мглой. Мы --- солдаты. Нам все едино: горы, города, века... Мы шагаем. 1990 * * * (ОСТРОВА --- XXX) Сын мой! Никаких островов нет. Успокойся, не трать сил. Это все моряки лгут. С моряков невелик спрос. Верь мне: ни один из моих слуг не встречал островов тех. Я допрашивал всех, сын. Я пытался искать сам. Семь дней семь моих кораблей шли; семь точнейших морских карт Я имел под рукою; семь ночей не смыкал глаз... Все зря! Сколько я не глядел вдаль, Горизонт был всегда чист, Океан был кругом пуст, Я вернулся ни с чем, сын. Бог весть, кто велел морякам лгать! Вероятно в любой лжи заключен потайной смысл... Но они говорят вздор! Сын мой! Моряки --- это так, звук... Корабли --- чепуха, блажь... Ибо некуда им плыть. География --- бред, сын. Цепь волн образует сплошной круг. Одинок материк наш. Острова --- это счастье. Никаких островов нет. Семь дней длится путь или семь лет --- либо вспять повернет он, либо в зубы китам тем, на которых стоит мир... Подходи к океану не ранее, чем Уяснишь наставленье мое, Подожди, пока станешь разумен и трезв, И тогда --- подходи к океану без риска Ослепнуть при виде семи островов из легенды, Семи островов золотых... Моряки говорят: Их не больше, не меньше, но именно семь... 1990 СЕНТЕНЦИОЗНЫЕ КУПЛЕТЫ Слава тебе Господи, хорошая погода! Полная свобода, хочешь --- трезвость, хочешь --- хмель. Важна метода, а не цель. Можешь превзойти прилежно все науки мира, Много знать не вредно. Но зачем из кожи лезть? Прочти Шекспира, там все есть. Глянуть, как, под бритвой пенясь, хлынет кровь из вены, --- Может, и не слишком страшно, но изрядно жаль. Поменьше пены --- вот мораль. Промыслу не смей перечить, либо --- выйдет драма. Верха над Судьбою не возьмешь, мотай на ус: Она не дама, ты не туз. Если отключили кислород, дыши азотом --- Медленно, не часто и не всласть, не для души, С закрытым ротом --- но дыши. Если ж осенят тебя блаженство и отрада --- Знай, что дело плохо, и скорей беги к врачу! Да нет, не надо, я шучу... Сплюнь, когда услышишь, будто новый Мефистофель Якобы похож en face на ангела. Все ложь: Он даже в профиль не похож. А когда войдешь в розарий, нежный, как молитва, --- Вспомни о шипах пред тем, как розы рвать рукой: На то и бритва, милый мой. Слава тебе Господи, погода --- хуже нету! Сяду, что ль, в карету да поеду, вдаль кося, Мораль по свету разнося. Конец куплету. Песня вся. 1990 DESCENSUS AD INFEROS Вот изобретенная не мною и не мне принадлежащая, цветная и наглядная вполне --- как пасть вампира --- картина мира. В центре композиции, меся дорожный прах, босая девочка идет туда, где тонут в облаках огня и смрада ворота ада. Смуглы и круглы, как у закланного тельца, ее глаза --- и портят несколько монгольский тип лица, в чем азиаты не виноваты. Десять крокодилов, двадцать гарпий, тридцать змей И сорок ящериц унылой свитой тянутся за ней в порядке строгом по всем дорогам. Ужас неизбежной кары, страх пяти секунд перед концом --- известен даже этим монстрам, что текут за нею следом. А ей --- неведом. ...Тут бы полагалось мне промолвить что-нибудь На тему высшей справедливости, однако увильнуть от главной темы умеем все мы. Все мы, находясь по эту сторону стекла, --- лишь наблюдатели, не больше. Я из общего числа не выпадаю. Я наблюдаю... Девочка, почти ребенок, в прах босой ногой ступая, движется, как пастырь обезумевший, в огонь ведя все стадо к воротам ада. Мимо райских рощ, а также пастбищ и плодов благоуханных, на которые я здесь не трачу слов, раз ей угодней мрак преисподней. 1990 * * * О ты, не знающий сна, трибун, политик, борец! Ты возмутитель сердец, твоя задача сложна: Ты веришь в царство труда, в убийство ради добра; Ты в это верил вчера --- и должен верить всегда. О ты, чья поступь слышна сквозь грохот стрел грозовых! Ты мастер дел гробовых, твоя задача сложна: Ты должен строить гробы для некой милой страны, В которой люди равны --- поскольку все суть рабы. О ты, достигший сполна верховной власти и благ! Ты сам не ведаешь, как твоя задача сложна. Когда в монаршьей алчбе ты понукаешь толпой, Я восхищаюсь тобой и ужасаюсь тебе. О, покоритель держав и усмиритель племен, Ты несомненно умен, но совершенно неправ. Хлопот не знаю лишь я, слагая всякую чушь. Я нужд общественных чужд. Проста задача моя: Пока рассвет не расцвел, я должен --- в поте лица --- Придумать новый глагол. И повторять без конца. 1990 * * * Любить... не стоит труда. Лермонтов. Любовь, как истина, темна и, как полынь, Горька. И соль все солонее с каждым пудом. Пора менять пейзаж. Нельзя же быть верблюдом Весь век, ad finem, до последнего <<аминь>>. Конца не будет череде ученых книг. Словарь в пустыне --- невеликая подмога. Блажен, кто духом тверд и в истину проник. Но истин много, много... Порой Фортуна предо мною, как во сне, Встает --- и вижу, что глаза ее незрячи. Дразня обилием, из года в год богаче, Ее сокровища подмигивают мне. Краду!.. В наш век один ленивый не крадет. Беру запретный плод и звонкую монету. Слепа судьба и даже ухом не ведет. Но счастья нету, нету... <<Воспрянь, --- внушает мне мой ангел-проводник, --- Терпи, полынь пройдет, начнутся цикламены. Равно полезен мед любви и яд измены Тому, кто духом тверд и в истину проник>>. <<Ты прав, киваю я, --- измена пустяки. Любовь важней, но и она трудов не стоит...>> И взор мой весел, и стопы мои легки. Но сердце ноет, ноет... 1990 <<ВОСТОЧНАЯ>> ПЕСНЯ II Слушай, мальчик: нелегко мне, Стерлись времена и сроки, Я не помню О Востоке, Гаснет разум, уплывая Легкой лодкой в сон полночный, Забывая Край восточный. Пестрые картины меркнут, Словно под вуалью одноцветной, Яркие виденья ныне Редко озаряют ночь мою... Вот --- рабыня в тронном зале. Как ее, не помню, звали? Зульфия ли? Леила ли? Вот дворцовый маг-алхимик. Что он из кувшина вытряс? Желтый финик? Красный цитрус? Вот --- звезда на чьем-то платье, Вот --- на серебре фазан двухвостый... Губы дикаря на троне... Капли чьей-то крови на клинке... Слушай, мальчик, слушай нежно: Ты не обделен Судьбою, Даль безбрежна Пред тобою. Я в дорогу дам тебе лишь Карту на пергамской коже, Ты успеешь. Ты моложе. Съезди, отыщи в природе Странный этот <<ост>>, обратный <<весту>>; Выпей золотого неба, Голубого дыма пригуби. Всякий путник там познает То, что испокон доныне Подобает Знать мужчине. Там познаешь горечь праха, Ревность друга, милость шаха... Милость шаха --- Яд и плаха... Там и только там мыслитель Волен наяву постигнуть Вечность. Ибо не умрет вовеки То, что не рождалось никогда. Мы увянем, нас остудит Время --- и возьмет могила; Там же будет Все, как было. В зале тронном ты заметишь Цитрус в колдовском кувшине, Там же встретишь Тень рабыни. Там звезда тебе навстречу Вспыхнет, и фазан на блюде каркнет, Губы дикаря скривятся, Кровь с железа наземь упадет... 1990 * * * Сначала я, натурально, жил без всякого разуменья. Затем подрос, но, будучи слеп, рассчитывал на чутье. Потом однажды раздался звон, послышалось дуновенье --- И вдруг открылись мои глаза, И я увидел ее. Желанье чуда светилось в ней прожилкою голубою, Но я еще не умел ни дать, ни вымолвить ничего... Она была --- то кристалл, то газ; а я представлял собою Какое-то неизвестное химикам бурое вещество. Потом я видел ее на перекрестках шумного града: Клыки молодых людей то здесь, то там ее стерегли. То здесь, то там движением каблучка, плеча или взгляда Она приказывала клыкам не сметь --- и те не могли. Статистов, как мотыльков огонь, влекла ее пантомима, Суля призы и казни --- кому зазря, кому поделом. Мой брат ступал по ее следам, страдая неутомимо... Лишь я скучал в стороне. И все текло своим чередом. Потом я выучил языки и сделался безупречен. В ее расчеты сюрприз такой, скорей всего, не входил. Поэтому, стоило мне мелькнуть, как я уже был замечен: Не то чтобы избран, но учтен во всяком случае был. Итак, <<великий слепой прозрел>>, дальнейшее --- не загадка: Безногий пошел плясать, лишенный слуха сел за рояль. Она и я оказались вдруг единой частью порядка, Сменить который не властны ни безумие, ни мораль. В конце концов (не ведаю, кто из демонов научил нас), Свершилось нечто --- и навсегда сокрылось в царстве теней... Уже два года минуло с той поры, как это случилось, Но больше я ее не встречал. И мало слышал о ней. Все также, видимо, где-то она маячит и пропадает, Вертя пространство перед собой, как пряха веретено. Все так же брат мой ходит за ней вослед и так же страдает. Но это мне, простите, уже два года, как все равно. 1990 * * * Для тех несчастных, кто словом первым И первым взглядом твоим сражен, Ты есть, была и пребудешь перлом, Женой, нежнейшей из нежных жен. В округе всяк, не щадя усилий, Трубит --- как дивны твои черты... Но я-то знаю, что меж рептилий Опасней нет существа, чем ты. Под нежным шелком, сквозь дым фасона, Свиваясь в кольца, как на показ, Блистает туловище дракона! Но этот блеск не для третьих глаз. Для третьих глаз --- ты в нарядной блузке Сидишь изящно, глядишь светло, Читая что-нибудь по-французски, К примеру, Шодерло де Лакло... Не только зубы, но также десны, И даже губы твои, клянусь, --- Столь кровожадны и смертоносны, Что я и сам иногда боюсь, И тем смешней слепота, с какою Очередной обреченный франт, Рисуясь, топчется пред тобою, Как дрессированный элефант. Отмечен смертью любой, кто страстью К тебе охвачен, любовь моя! Однако, к счастью или к несчастью, Об этом знаю один лишь я. А я не выдам, не беспокойся. Чем навлекать на себя грозу, Уж лучше сам, развернувши кольца, Прощусь --- и в логово уползу. 1990 * * * Есть дамы, которые славятся чутким скелетом и каждою костью вибрируют страстно (особенно будучи навеселе), Краснея, но не отрицая, что часто при этом в суставах они ощущают пространство, которому равного нет на Земле! Сей фокус меня поражает не хуже отравы --- до судорог сердца и звона в мозгу. О, эти суставы! Я не могу! Бог знает, какие неслыханные эпизоды являет судьба, издеваясь над нами! И женский скелет --- подтвержденье тому. Я меркну пред этим волнительным чудом природы: когда наслажденье вкушают костями --- сие недоступно уму моему. Oh, woman! Воистину ты --- бриллиант без оправы, само естество пред тобою в долгу, Но эти суставы! Я не могу! Покорно блюдя этикеты и делом и речью, Всегда соглашаюсь без тени протеста, Что всякая дама достойна пера, Тем паче --- когда неуклюжему гостю навстречу Она, как волна, поднимается с места, Не скрипнув ничем, не спугнув комара! При этом настолько движенья ее величавы, Что даже царя обращают в слугу. Я руку целую, согнувшись в дугу... Но вижу суставы! И не могу! 1990 * * * Что такое есть я --- на фоне всех тех, кто машет мечом? Тех, которые вечно в форме, в отличной форме причем? Тех, которым всегда почтенье, десять их или сто... Что такое есть я в сравнении с ними? Просто ничто! Ах, ребята-красавцы-воины! Жаль, что нету войны: вы накормлены и напоены, только что не пьяны! Каждый скроен могучим ладом, сажень косая в плечах. И любо-дорого оказаться рядом, когда шагаете вы парадом: Окинешь взглядом --- и темнеет в очах. Вы пленительны, вы прекрасны! Везде, кого не спроси, с этим мнением все согласны. И всем за это мерси. Слов и сил я не трачу попусту, даром хлеба не ем, но пред вами я все же попросту пыль, не более чем! Вы идете по плацу голому, гордо знамя неся; вам не скажешь --- выше, мол, голову! Выше просто нельзя. Сила брызжет из вас ручьями, движенья полны огня. Недаром мир именует вас орлами и тиграми, или даже львами. Тягаться с вами --- это не для меня. Я не лев, и не коршун скорый, глядящий зорко окрест. Ах, я даже не волк, который homo homini est. Для сравненья с собой я даже зверя не подберу, --- слишком я растворен в пейзаже, особенно --- ввечеру. Свежий сумрак, полная фляга, пожитки все налицо. Знай, катись моя колымага, вертись мое колесо! Что ж... скорей всего, очевидно, моя невзрачная стать Сравнима с кошкой, которая, съев повидло, Сидит на крыше, где ей все видно. Но так солидно, будто умеет летать. 1990 * * * (ЗАЛИВ --- XXX) Душа, каких похвал еще тебе, ворожее? Ликуй: все обошлось примерно так, как ты рекла. Всерьез на этот раз я превозмог небытие, Воскрес, уехал вдаль, построил дом, завел щегла. Он мал, неискушен, и разучил пока всего Семь нот... Но две из них он перенял у соловья. Когда и упрекну кого-нибудь, то не его: Он пленник, он певец. Совсем как ты, душа моя, душа моя, душа моя. Октябрь, пустой сезон. Глухие дни стоят стеной. Мертво на берегу --- ни рыбака, ни челнока. Каким дремучим сном сия страна уснет зимой --- Могу вообразить, но не скажу наверняка... Влажна дневная мгла и тяжела для головы. В заливе --- не вода, а словно ртуть, не то свинец. Щегол глядит в окно и говорит свое <<увы!>> Всем птицам и птенцам. Хотя и сам --- еще птенец... еще птенец, еще птенец... Строка идет к строке, один фрагмент в ладу с другим; Эскиз вчерне готов, перебелить --- и на струну. Но нет! Финал иной велит перу прервать нажим. Увы, душа моя! Не удержусь --- перечеркну. Свинец пошлю долой, пустые дни похороню, Залив и берега расположу наоборот, Октябрь сменю на май... И лишь в одном повременю: Щегла оставлю в клетке --- и пускай... пока поет... пока поет, пока поет... 1990 ВОЗДВИГ Я ПАМЯТНИК Позабывши --- где я, кто я, --- в полдень на проспекте пыльном, Возле монумента стоя, маюсь в затрудненьи сильном. Чувствую себя нескладной вещью, вошью, междометьем --- Перед этой глыбой хладной, перед истуканом этим. Но не зря с нахальным видом жмусь я у него под носом: Мнится мне, что этот идол --- дока по любым вопросам. Кажется, спроси что-либо --- тут же он тебе ответит, Чем и осчастливит, ибо свет прольет и цель наметит... --- Стоп! --- шепчу себе я хмуро, --- берегись надежд опасных. Помни, что сия скульптура --- не для разговоров частных. Будь хоть сорок раз философ, смолкни, поразмыслив тонко: Здесь не задают вопросов, здесь благоговеют только... Грозен монумент, и в оба смотрит, нагоняя стужу. Но вопросы жгут мне небо перцем --- и хотят наружу! Если не сдержу задора --- может, и добьюсь ответа, Но не удивлюсь, коль скоро крепко поплачусь за это. Тяжкий вертикальный ноготь прямо надо мной маячит: Значит, я умру должно быть, тут же, на проспекте, значит. Ах, неужто, песня спета? Дрогнув, я сбиваюсь с такта, Надо уходить с проспекта. Надо поберечься как-то Боже, до чего же все же глуп я и воспитан плохо! С мрамором шутить негоже, либо --- ожидай подвоха. Но язык мой, враг мой, так и лезет, не поняв угрозы! Весь в азарте, как в атаке, рвется задавать вопросы. Чую: громыхает топот --- Командора? Мойдодыра? Слышу: поднимает ропот вся прокуратура мира. Но безумство святотатца мной уже владеет, видно, Так и не сумев сдержаться, я произношу бесстыдно: --- Памятник, зачем тебе такие большие уши? --- ЧТОБЫ ЛУЧШЕ СЛЫШАТЬ! --- Памятник, зачем тебе такие большие руки? --- ЧТОБЫ ОБНЯТЬ ТЕБЯ! --- Памятник, зачем тебе такие большие зубы? (Не дает ответа...) 1990 1990 Как варяг, наблюдающий нравы славян, Я вхожу в перепутья своей стороны, Будто в омут, смущаясь отсутствием дна И дивясь, отчего до сих пор не тону? Разрушенья встречают меня тут и там, И ненастье ложится на сердце мое... Помрачнев, я исследую местных князей; Столь курьезны, нелепы и странны они, Что какой-нибудь звероподобный тиран Рядом с ними, наверное, был бы красив (Если б нечисть могла обладать красотой)... Коли так, то чего ожидать от рабов? Всякий проблеск у них обращается в дым, Словно тайна, поведанная дураку, Или сказка, рассказанная невпопад... Бедный сказочник! Лучше бы ты онемел. Здесь недолго творенье твое проживет. Этим людям присущ разрушительный зуд --- От природы, измлада до самых седин; Как доныне они расчленяли и жгли, Так и завтра пойдут расчленять и сжигать... Досмотрю, как уходит из мрака во мрак Девяностый с начала столетия год; Осознаю, что не был он легче ничуть Предыдущих восьмидесяти девяти, --- И печали умножатся в сердце моем. Хоть немало печально оно и теперь... ...Тихо. Передо мной золотая дорога. Блещут По сторонам --- справа лазурь, слева пурпур. Сзади Кто-то глядит мне вослед не отрываясь. Боже! Не осуди меня строже, чем должно... 1990 РОМАНС-МАРШ Порою давней, хмельной да резвой, Твои считал я имена, но бросил счет. Звалась ты Мартой, звалась Терезой... Не знаю, кто и как теперь тебя зовет. Всегда внезапно, всегда поспешно Встречались мы, где только случай выпадал. От Люксембурга до Будапешта Следил я странствия твои, потом устал. Деля разлуку на сто и двести, Я понимал, не услыхав ни <<нет>>, ни <<да>>, Что никогда мы не будем вместе, Но и навеки не простимся никогда. Шутя исчезнешь, легко возникнешь, Изменишь подданство, марьяж осуществишь, --- Но от меня ты едва ль отвыкнешь И мне отвыкнуть от себя не разрешишь. Письмо примчится --- с невнятной маркой, На невозможном языке, бог весть о чем. Была ты немкой, была мадьяркой... Кто ты теперь, не разберу и с толмачом. Да много ль ты мне напишешь, кроме Расхожей истины, что всюду --- как везде? О новом муже, о новом доме, О местной моде, о погоде, о дожде... О том, какая в гостиной ваза, Какой фонтан в твоем саду, какой бассейн... А по-немецки --- в конце три раза: Auf Wiedersehen! Auf Wiedersehen! Auf Wiedersehen! 1990 ПЕСЕНКА О МОЛОДОСТИ Ой, чистое окно! За окном --- воля. Дом --- не дом, а сказка, и чего тут только нет! Даже добрый дух есть. Зовут --- Коля. А хоть бы и Дима звали, не о нем сюжет. Сюжет о том, как --- молодой, непослушный --- Парит вверху над домом кораблик воздушный. Не то инопланетный, не то обман зренья --- Не дал объясненья пока никто. Но средь застолья или в трезвой памяти, Поодиночке либо всем народом враз --- Бывало, выглянем, а он, красавец, там летит, --- И значит как бы все в порядке, с Новым годом вас! Он порхает в вышине, как бабочка, И тридцать первого числа, и первого. А траектория его загадочна --- Не то парабола, не то гипербола... Краткий год подобен дню, день под стать блику. Спросят: чем вы жили? И не вымолвишь в ответ, Что, мол, пили водку... ели клубнику... А хоть бы и смородину, не о ней сюжет. Сюжет о том, как --- самой себе в радость --- Летела моя молодость, моя младость. Махал крылом кораблик с небес и был светел... Никто и не заметил, как он исчез. А вместе с ним ушел сюжет из повести, И строчки вьются вкривь, как традесканция. А пишу я их, к примеру, в поезде, И следующая станция --- Франция... Вы мне скажете, что это, мол, лирика, И что кораблик тот в кино все видели. А все же мне бы на него, хоть изредка, Поглядеть бы наяву, хоть издали. Постучать бы в то окно, посвистать дико, Вместо <> кукарекнуть, как петух: Холодна ли водка? Сладка ли клубника? Все ли добрый дух сильней недобрых двух? Не жду ответа, не ищу возврата. Она затем и молодость, что крылата! Чего не понял в двадцать, вдруг --- поймешь в сорок. Уж тут никто не зорок. Всяк близорук. И потому-то я сижу теперь в поезде, А незабвенный мотылек --- кораблик мой --- По параболе несется бог весть где. И конца нет параболе той. На честном слове или так, на отзвуке, На первой буковке от слова честного, Но летит он, кувыркаясь в воздухе, По параболе Лобачевского... Всяк был молодой. Да не всяк --- старый. Одного застолие влекло, другого --- храм. Кто бренчал монетой, а кто --- гитарой: Там-тарам-тарам-там-тарай... там-тарам-тарам... 1990 * * * Однажды думал-думал и придумал я куплет --- О том, что несмотря на окружающую тьму, Стремимся тем не менее мы вырваться на свет, И даже зрим его, и даже движемся к нему! Придумал --- и почувствовал, что стали мне милей И воды Днепрогэса, и Турксиба саксаул, И девушка с серпом, и парень с молотом при ней, И вечный бой курантов, и почетный караул... (И вечный бой, и саксаул, и караул, караул...) Но вдруг мне показалось, что куплет мой --- сущий бред, И глянул я в блокнот, не понимая ничего. Мы движемся на свет --- слова верны, а смысла нет! Нет, что-то здесь пропущено и не уточнено. И словно в темный ад свалился я из райских кущ, В душе зашевелились кошки, на сердце --- змея... И пал я ниц, моля Того, Кто Благ и Всемогущ, Открыть, в чем я неправ, --- иль вынуть душу из меня! (А то в ней кошки, кошки... на сердце --- змея, змея...) В конце концов явился мне спасительный ответ --- И, сам не свой от радости, я вновь полез в блокнот, Нашарил там строку, где <<все мы движемся на свет>>, --- И перед словом <<свет>> влепил с размаху слово <<тот>>! И снова стали мне милы и НЭП, и ГОЭЛРО, И караульной службы развеселое <<ать-два>>, И молот Работяги, и Колхозницы бедро! И вся такая красная-прекрасная Москва... (Такая красная-прекрасная Москва, Москва...) 1991 * * * (ПЕСНЯ БЕЗУМЦА --- XXX) Пренебреги приятностью обряда, Не объявляй помолвки с иноверцем: Кто воспылал любовью неземною, Тот редко прав, а счастлив еще реже. Стань холодна, тебе к лицу прохлада. Коль выбирать меж разумом и сердцем, Пренебреги последним --- то есть мною. Не отвечай безумцу --- то есть мне же. Как ходит бык, не зная реверанса, Так я хожу, развлечься не умея. Вокруг меня --- лишь кровь да неизвестность, И мой напев едва ль зовет ко благу. Как от чумы беги от мезальянса, Остепенись --- и будь вперед умнее: Люби одну изящную словесность, Но не люби бездомного бродягу... В последний раз с последним безразличьем Взгляни туда, где хуже быть не может, Где посреди кровавого ненастья Реву быком и хрипну я и глохну; Но не спеши, гнушаясь ревом бычьим, Тех предпочесть, кто меч в уста мне вложит. Вообрази, что я пою от счастья И так и буду петь, пока не сдохну... Не плачь, не плачь. Не больно и хотелось. Гляди на все холодными глазами: На всех двуногих, чуждых воспитанью, Которым грех не грех, могила спишет; И на одно из них, что вдруг распелось, На существо с разъятыми зубами, На это вот, с надорванной гортанью... Гляди, гляди! Оно уже не дышит. 1991 * * * (ШАРМАНЩИК --- XXX) Мало ли чем представлялся и что означал Твой золотой с бубенцами костюм маскарадный --- В годы, когда италийский простор виноградный Звонкие дали тебе, чужаку, обещал... Ведь не вышло и музыка не помогла. Небо поникло, померкло. Дорога размокла. Даль отзвенела и, сделавшись близкою, смолкла... смолкла --- И оказалась не сказкой, а тем, чем была. Мало ли, что под руками твоими поет --- Скрипка, гитара, волынка, шарманка, челеста... Время глядит на тебя, как на ровное место, Будто бы вовсе не видит. Но в срок призовет. Ворожишь ли, в алмаз претворяя графит, Или чудишь, бубенцы пришивая к одежде, --- В срок призовет тебя время; вот разве что прежде... прежде Даст оправдаться --- и только потом умертвит. Мало ли кто, повторяя канцону твою, Скажет, вздохнув, что <<в Италии этаких нету>>... Самый крылатый напев, нагулявшись по свету, Так же стремится к забвенью, как ты к забытью. Не вздохнуть невозможно, но верен ли вздох? Право, шарманщиком меньше, шарманщиком больше... Все, кроме боли, умолкнет и скроется, боль же... боль же --- Вечно была и останется вечно. Как Бог. 1991 * * * В белой мгле ледяных высот я искал себя, с фонарем и без; но нашел только лед и лед, неподвижный хлад, точно взгляд небес. Видел я отраженный луч, ото льда летящий назад к звезде, видел тьму облаков и туч... Но себя, увы, не нашел нигде. В теплый мрак океанских вод я проник затем, не сомкнув ресниц. Там, дивясь, наблюдал полет узкокрылых рыб --- точно бывших птиц. Слышал смех голубых наяд, тяжело звучащий в глухой воде, видел прах боевых армад... Но себя, увы, не нашел нигде. В недра, вниз, в глубину, под спуд --- я пробрался, но обнаружил там только склад разноцветных руд, нитевидный блеск, молибден, вольфрам. Встретил глину, песок, гранит, но себя опять не нашел нигде. Словно я --- неизвестный вид, словно нет меня ни в какой среде. И тогда, предоставив сну продолжать все то, что и было сном, я раскрыл наугад одну из старинных книг --- иностранный том. Не вникая --- какой тут прок, что за том в руках, и о чем глава, взял я первые буквы строк, и, сложивши их, получил слова. Был в словах заключен приказ, я тебе его пропою сейчас: <> 1991 * * * (ДЕКЛАРАЦИЯ --- XXX) Мы, жители социума, не могущего без войны, граждане гипер-Отечества по прозвищу <<тройка-птица>>, нынче, сложив оружие, с той и другой стороны сходимся, чтобы на миг побрататься и к тебе обратиться. Ты --- наш потомок общий, грядущий лет через сто, мальчик предполагаемый, воображаемый прапраправнук, нищий наследник наших, трансформирующихся в ничто дел противоестественных, богопротивных и противоправных. Кто тебе мы, воинствующие прутья былой метлы? В судьи или единомышленники нам ты вроде бы не годишься. Пропасть меду тобою и нами огромна --- ведь мы мертвы, ты же еще не родился мальчик. А бог даст --- и не родишься. Но, если ты все же явишься, что странно само по себе, и либо жрецом насилия станешь, либо певцом свободы, --- долго еще с тобою аукаться будем, учти сие, мы --- жившие веком ранее звери твоей породы. Каждый век выражает по-своему в каждой отдельной стране зависть к чужому будущему и страх перед тьмой загробной; Мы выразили это тем, что вырезали звезду у тебя на спине и бросили тебя одного умирать в стране допотопноподобной. 1991 МЕНУЭТ На берегу, что прян и цветист, как сад, у голубого края большой воды, в той стороне, откуда назад ничьи не ведут следы, --- радужный блеск висит в водяной пыли, словно ковер волшебный --- не шит, не ткан, а за ковром, на мысе вдали негрозно дымит вулкан... Там никому ничто никогда уже не пойдет во вред. Есть ли там время? Может, и да, но лучше считать, то нет. Именно там научишься ты молчать, Там отворишь ты слух и сотрешь уста, там, наконец, ты станешь опять свежа, молода, чиста. Лишь замолчав, уверуешь в то, что звук, сущий в тебе, прекрасен, правдив и нов, и, как струна без помощи рук, сумеешь ты петь без слов. Там, на пространстве, где полюса не знают земной версты, дивный канон ведут голоса таких же теней, как ты. Тот Дирижер, чья воля равна судьбе, где нибудь меж невидимых арф и домр, не отведет ли место тебе, не будет ли он так добр? Но уж тогда звучи, не ища сурдин, вся утони в мелодии, как в любви, всхлипывай, если ты клавесин, а если орган --- реви. Так ли все выйдет? Может и нет, но лучше считать, что да. Влейся в канон, врасти в менуэт, и в нем пребывай всегда. На берегу, что прян и цветист, как сад, у голубого края большой воды --- слушай лишь т о т единственный лад, цени только т е плоды. Не возвращайся даже ко мне, ко мне, не приходи ни мертвою, ни живой, даже с тобою наедине я буду теперь не твой. О, потерпи, разрыв невелик, вернется звено к звену; скоро и я утрачу язык, и тоже уста сомкну --- У голубого края большой воды... 1991 * * * Издалека вернувшись туда, где не был долго, взамен жилья и счастья, найду пустые стены. А в цветнике у дома за чугуном ажурным Увижу плоский камень, прочту на камне имя и, прислонясь к решетке, произнесу в смятенье: <<Ну, как же так, Мария? Я ожидал иного. Я думал, ты еще раз спасешь меня, как прежде. Я был в тебе уверен. Я полагал, ты можешь все...>> И шевельнется камень, и покачнутся стебли. И я услышу голос, который внятно молвит: <<Меняй дорогу, путник. Ты был неправ, как видишь. Я не богиня вовсе, и не колдунья даже, хоть и могу такого, чего никто не может: могу не знать отрады, могу не быть любимой, могу не ждать, не помнить, могу не петь, не плакать, могу не жить на свете, но не могу не умирать...>> И снова все умолкнет. Но вскоре тихим шагом из дома выйдет некто --- должно быть, местный сторож --- и спросит, чем обязан. И я совру поспешно, что перепутал адрес. И повернусь к воротам. И засмеется камень, и отшатнутся стебли. И тихим шагом сторож пойдет обратно к дому, чтоб начертать отметку в своей учетной книге. Так превратится в прочерк то, что когда-то было мной... 1991 * * * Ей двадцать восемь лет, она уже вполне во власти привычек, коим грош цена. Она не в силах не любить собак, цветы и сласти, зато в объятьях холодна. Красы не много в ней, хотя черты чисты и хрупки, но меркнет даже то, что есть, --- от нераденья, от зевка, от телефонной трубки, от неуменья встать и сесть. Людских законов не ценя, она в усердье милом блюдет <<законы>> божества. При этом ближнему вредит с религиозным пылом, и полагает, что права. Вопрос нехитрый ей задав при ординарной встрече, не жди простого <<да>> иль <<нет>>: она из тех, кто предпочтет членораздельной речи полумычанье-полубред. Пою о ней, когда раздевшись, как и должно, летом, на берегу или в лесу она спешит покрыться тем ненатуральным цветом, который мало ей к лицу. Пою о ней, когда зарывшись в шубу, как в берлогу, по мостовым родных трущоб январским днем она идет, заняв собой дорогу: все люди, падайте в сугроб! Но тут, быть может, кто-нибудь из оппонентов строгих воскликнет с пеной на губе: <<Да кто же, кто сия модель твоих словес убогих? И кем приходится тебе?>> А я отвечу, будто я не я, и хата с краю, Как подобает рифмачу: <<Побойтесь бога, я ее не только что не знаю, ее и знать я не хочу!>> О чем, зачем, к чему... пускай решает всяк, кто слышит. Решит --- и будет в барыше. Бумага терпит, карандаш скрепит, контора пишет. Душа тоскует о душе. 1991 ШКОЛА ТАНЦЕВ <<Мы>> --- супплетивная форма множественного числа от <<я>>. (Грамматическая истина). Возьмите остров у края света, Немного флирта, немного спорта, Включите музыку, вот как эта --- Четыре четверти, mezzo forte. Прибавьте фрукты и пепси-колу, В зените солнце остановите --- И вы получите нашу школу Во весь экран, в наилучшем виде. Но в лабиринтах ее цветочных, Все обыскав, осмотрев, потрогав, Вы не найдете программ урочных И никаких вообще уроков. Пусть это дико для иностранцев, насчет учебы мы в ус не дуем. Мы называемся школой танцев, Но мы не учимся, мы танцуем. Изгибы наши не столь пикантны, Чтобы заметили их за милю, Зато достаточно мы галантны И толерантны к любому стилю. Удел подвижников не грозит нам, Числа пророков мы не умножим, Мы только сносно владеем ритмом И это все, что мы вправду можем. Мы только там не шутя крылаты, Где сарабанда, фокстрот и полька, Но если нас вербовать в солдаты, Мы проиграем войну, и только. Сажать не надо нас ни в ракету, Ни за ограду к тарелке супа, Такие меры вредят бюджету, И наконец, это просто глупо. А наши дети --- о! наши дети! Больших протекций иметь не надо, Чтобы занять в мировом балете Таких мартышек, как наши чада. Они послушны тому же звуку, Они умеют поставить ногу, Расправить корпус, направить руку... Они танцуют --- и слава богу. От их ошибок нам мало горя, До их стремлений нам дела мало. Не все ль равно, у какого моря Они построят свои бунгало? Расслышать бурю за плясом дробным Не доведется ни нам, ни детям. Земля провалится --- мы не дрогнем, Погаснет небо --- мы не заметим. Когда же встретимся там, за гранью, Мы скажем детям: <<Привет, ребята! Не подвергайте меня дознанью, Искусство танца не виновато. Однако стоит оно не дорого, Мы доказали сие на деле: Косая целилась очень долго, Но увернуться мы не успели...>> 1991 ЗАКЛИНАНИЕ ...и заклинаю: остерегайтесь выходить на болото в ночное время, когда силы зла властвуют безраздельно. Из детской книжки (пер. Н.Волжиной) Не ангел я, но врать не буду: Земля ничья, ходи повсюду. Везде узришь простор вольготный. Чуждайся лишь тропы болотной. Она для хилых --- смерти злей. Не в наших силах ладить с ней. Любой из нас на ней бесславно Погибнет враз, а ты --- подавно. Не там свернешь, фонарь уронишь, Тонуть начнешь --- и весь утонешь. Беги оттуда --- робок, нем. Иначе худо будет всем. Ходи, где зной тяжел, как бездна. Ходи, не стой, тебе полезно. Ходи, где снег блестит жемчужно. Ты человек, тебе не чуждо. Ходи, где лен, ходи, где маки, Ходи с бубен, ходи во фраке. Сердца буди порой дремотной. Но не ходи тропой болотной. В аэроплан залезь не глядя. Начни роман со слов <<Мой дядя>>. Луди, паяй, чуди безбожно. Но не гуляй, куда не можно. Главней запрета в мире нет. Уверуй в это с юных лет. Не презирай ни Альп, ни Кента. Обшарь Китай, вернись в Сорренто. Мадридский двор смени на скотный. Но дай отпор тропе болотной. Честное слово, только так. Спроси любого, скажет всяк. Никто не враг твоей свободе. На твой очаг ничто в природе Воды не льет, в ущерб горенью И не зовет тебя к смиренью. Наоборот --- очнись, развейся, Возьми расчет, влюбись, напейся, Рискуй добром, теряй здоровье --- Все при одном простом условье... Но ты, ни в грош его не ставя, Опять идешь, куда не вправе: Среди трясин, во мгле болотной, Совсем один, как зверь болотный. Чуме подобный, злобный зверь. Антропофобный, злобный зверь. На все способный, злобный зверь. 1991 * * * Пешком с востока стремясь на юг, Смотрю на то, как везде вокруг Пылает ясный пожар зари, Такой прекрасный, что хоть умри. Шагаю лесом. Вдыхаю мед. А сверху бесом пернатый сброд Рулады мечет, ведет хорал: <<Умри, --- щебечет, --- момент настал>>. Бреду полями. Тону в стерне. А поселяне вдогонку мне Бормочут нежно, смягчив акцент: <<Умри, конечно. Такой момент>>. Вхожу в колхозы. Гляжу в углы. Навстречу козы. Волы. Ослы. И все --- о смерти. Какой-то бред. Хотите верьте, хотите нет. Тогда чуть слышно реку им я: <<Ошибка вышла. Увы, друзья. Ваш клич безумен. не с вас смешно. Ведь я же умер. Причем давно>>. Они на это молчат в ответ. У них на это ответа нет. И, честь отдавши (прощайте, мол), Иду я дальше. Куда и шел. Плетусь по пашне, что твой генсек, С высокой башни плюя на всех. Рассветы блещут. Страда гудет. Собаки брешут. Да зуб неймет. Что днесь, что завтра, душа моя, От бронтозавра до соловья --- Ничто не ново в твоем аду: В начале --- Слово, потом --- к суду. Молчи, немотствуй, душа моя. Влачи поход свой, душа моя. 1991 1991 О, город слез! Мечта, мечта... Контрольно-пропускной режим. Раскрась его во все цвета --- Вовек не станет он цветным. Какой бы в нем смычок не пел, Какой бы кипарис не рос --- Не здесь твои сады, Отрада. Здесь город слез. В его стенах, под звон цепей Брожу, прижав ладонь ко лбу. Здесь мог бы я, хоть сам плебей, Открыто презирать толпу. Здесь мог бы я, свинцу живот, Подставив, избежать седин, Но, даже умерев, не мог бы Побыть один. О, город слез! О, кровь и гнев! Клевретство, мятежи, нужда. Ликует всяк, чужое съев. Все, как везде, все, как всегда. Привычный вид, извечный лад, Воистину, роптать грешно: Обычные дела животных. Не бог весть что. . . . . . . . . . . Не странно ли, что вновь и вновь --- Пять лет назад, вчера, сейчас --- Мне хочется сказать кому-то: <<Помилуй нас>>! 1991 * * * (FAREWELL --- XXX) Все. Хватит мук, довольно склок. Заткнитесь, ветры ада. Раз больше я тебе не мил --- расторгнем нашу связь. Вон бог, а вон порог. Не любишь, и не надо. Без лишней траты сил --- расстанемся смеясь. Да, так вот прямо и ступай. Пусть видят все соседи, Как я сломаю на куски двуспальную тахту. Ты влезешь в свой трамвай, он лязгнет и уедет. А средство от тоски я вмиг изобрету. Чтоб, значит, действовать верней, в обход ошибок трудных, Сдам я последний макинтош в какой-нибудь ломбард. Вот вам и сто рублей, плюс пять рублей подспудных. Все, чай, не медный грош. Хотя и не мильярд. На сто рублей куплю вина, на пять рублей закуски. И сяду пить в дезабилье, что, прямо скажем, блажь. Но блажь-то и нужна для нравственной разгрузки. Тут дело не в битье, тут важен антураж. Эх, а как выпью, да заем --- по жилам кровь поскачет. В глубь сердца, где тяжелый мрак, проникнет легкий хмель. Зов плоти станет нем, зато душа заплачет --- Протяжно, звонко так, как никогда досель. И, весь расслабленный вполне, весь смирный, как святоша, Я, вдруг внезапно воскорбя, завою сам не свой. Так жалко станет мне тебя и макинтоша, А пуще всех себя --- раба Фортуны злой... Злой! Злой! Чур! Прочь! Сгинь! Исчезни навсегда!.. 1991 * * * (ПАНОРАМА --- XXX) Первым номером будешь, скорей всего, ты. То есть некогда звонкий кутила, разбойник и друг дорогой. А теперь --- незнакомец брадатый. Ты зачем-то мне нужен --- как часть панорамы, пятно, силуэт, без фамилии, в профиль --- ты все же мне важен не меньше, чем номер второй. Номером вторым побудет дама средних лет. Не из разряда примадонн. В прошлом аспирантка, полубарышня, из этих, знаешь, коих легион. Кои вразумительно целуются и плачут, но почти не говорят. Сызмальства готовятся в балет, но поступают на мехмат. Третьим номером, видимо, буду я сам. То есть бывший герой, мореплаватель, плотник и прочее. Только не член никаких академий. Без меня панораме не быть, как не быть их без многих еще номеров, различимых слабее, и даже не названных в этой связи. Всех не нарисуешь, да и незачем, достаточно отметки на шкале. Пепел подтверждает силу пламени, но пламя не нуждается в золе. Живопись питается деталью, но моя задача --- жертвуя мазком, выиграть во времени. А время не нуждается ни в ком. Не поверишь, но с той сумасшедшей поры, когда все еще было другим, сохранил я бутыль: сувенирный портвейн, не поверишь --- <<Массандра>>. Почему-то мне небезразлично зеленое это стекло и напиток внутри, непроглядный, прости за банальность, как полночь в Крыму. Видимо, при нынешнем меню, в котором деготь --- обязательная снедь, в новой топографии, где каждый перекресток приглашает умереть, --- те обломки прошлого, что вовремя не сгнили и не преданы огню, выглядят по-своему торжественно. К чему я и клоню. Давай, брат, умрем. Но сперва воспарим, как когда-то. Когда-то... <<Массандру>> почнем. Пригласим аспирантку с мехмата. Кутнем. Стоит ли гадать, какими именно лучами озарит нас Божество? Все, что мы свершим и скажем, будет --- для Него. Но без оглядки на Него. Все, включая прихоти, ужимки и прыжки к седьмому небу без шеста, будем мы проделывать единственно во славу Божества. Но Божества не замечая. 1991 * * * Не тревожтесь, пустынные жители! Не бросайте своих церемоний. Никогда иноземные кители Не устроят здесь пышных колоний. Никогда ваше племя восточное Не ускорит тягучего хода. Никогда ваше время песочное Не прервется рукой садовода. Это нам --- все потемки да сумерки, Это нам --- чудеса с парусами. Это наши потомки-разумники Не согласны с отцами-глупцами... А уж вам --- ни к чему беспокоится, Никогда ваши боги не лгали. Никуда ваше солнце не скроется. Продолжайте шагать, как шагали. 1991