ПЕСНЯ БЕЖЕНЦЕВ Кругом туман, впереди туман, позади туман, в голове туман... Пустой карман, полевой бурьян, вот-вот буран, и вся жизнь - обман. Кругом стена, позади весна, впереди война, на груди жена, Я жилье спалил, я ружье сломал, и погнал в чем был, и сбежал, сбежал... Эй-эй-эй, погоняй лошадей! Эй-эй-эй, поторапливайся! Эй-эй, к хлопотной доле своей Веселей приноравливайся! Впереди овраг, а в овраге враг, у врага наган, а кругом туман... Тарантас сожгут, и жену возьмут, лошадей в хомут, а меня убьют. И зачем скакал, и чего искал, от кого бежал, отчего дрожал? Все одно --- конец, все равно --- свинец, а! и жизнь одна, и пятак цена!.. И слезный всхлип, и колесный скрип, и осип, охрип, да не влип, не погиб... Позади страна... Пощади, война! На груди жена, и вся жизнь видна... Ты, жена, не плачь! Не стреляй, басмач! Не съедай, шакал! Не зазря скакал!.. Свисти, шайтан... шелести, каштан... Позади туман... впереди туман... Эй-эй-эй, погоняй лошадей! Эй-эй-эй, поторапливайся! Эй-эй, к хлопотной доле своей Поскорей приноравливайся! 1981,1987 * * * Вечно открытый Божьему гневу, шаг замедляю перед горой, Вижу, как дерзко движется к небу лазальщик скальный --- горный герой. Весь из отваги соткан и создан, кажется снизу черным стрижом. Там, вверху, строит он гнезда, там он царь, там его дом. Там, на вершине, смеет он править, с гибельной высью дружит на <<ты>>, Мне ж у подножья жутко представить даже частицу той высоты. Как не пытайся, сколько не бейся, не довезет туда колесо. Там уже нет поднебесья, там, над ним --- небо, и все. Стены отвесны, камни опасны, скалы надменны, вечен их лед. Многие жертвы были напрасны, редкое семя тут прорастет. Сколько нецветших и непроросших горы убили здесь ни за грош!.. Что ж ты, стриж, не проклянешь их, что ж ты им славу поешь? Он отвечает, двигая бровью, словно мыслитель лбом шевеля: <<Дымом и дегтем, потом и кровью небо не пахнет --- пахнет Земля>>. Я замолкаю --- кто ж его знает, что на прощанье скажешь стрижу. Он, как царь, в небо взлетает, я, как раб, вдаль ухожу. Мир тебе, горец, вечно и ныне. Шествуй к вершине, к небу стремись. Ты --- по откосу, я --- по равнине, каждый, как может, движется ввысь. Я продолжаю слепо и немо путь по кровавой дымной земле. Но мое хмурое небо что ни час ближе ко мне. 1987 ТОЛПА --- ХУДОЖНИКУ Ты --- художник, мы --- толпа, ты умен, толпа глупа. Крепкий ум тебе подмогой, нам подмогой крепость лба. Мы бездарны, ты --- талант, мы пигмеи, ты --- гигант, Мы подвластны, ты свободен, и бездомен, и богат. Твой удел --- вершины гор, звездный свет, хмельной простор, Наш удел --- земная смута, мрак и скука, грязь и вздор, Но душой из глубины мы к тебе устремлены. Если надо будь спокоен, мы исполним, что должны. И когда от горних звезд ты вернешься на погост, Мы тебе со всей любовью бюст воздвигнем во весь рост! Но когда ненастным днем ты согнешься под крестом, Мы пойдем рубить терновник и венец тебе сплетем. Ла-ла-ла-ла ла-ла-ла, ла-ла-ла-ла ла-ла-ла. ХУДОЖНИК --- ТОЛПЕ Что же вы все врете-то, а я все клюю? Что ж вы не даете-то чашу мне сию? Мне ли ждать погоды, бросив стремена В наши с вами годы, в наши времена? Публика --- с запросами, критика --- с бичом, Тропочка --- с откосами, а мне нипочем. Что такое критика? В сущности, мура. Три-четыре критика, больше --- ничего. Станут бить в литавры --- полный им привет. У меня на лавры аллергии нет. Если ж вдруг осудят --- плюну, разотру. Будь оно, что будет --- насмерть не помру. Что же вы, ей-богу? Я ж давным-давно Всю свою дорогу знаю все равно. Путь кремнистый --- вон он, вон она --- гора, А над нею ворон, больше --- ничего. 1987 ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ Когда надежды поют, как трубы, Их зов дурманит, как сладкий дым. Они предельны, они сугубы, И так несложно поверить им. И вот --- дорога. И вот --- стоянка. Вокзал и площадь --- в цветах, в цветах. Восток дымится. Прощай, славянка! Трубач смеется, шинель в крестах. Воспитан славой, к смертям причастен, Попробуй вспомни, ловя цветы, Какому зову ты был подвластен, Какому слову поверил ты... Броня надежна, тверда осанка, Припев беспечен: все <<ай>> да <<эй>>... А трубы просят: не плачь, славянка! Но как, скажите, не плакать ей? Пройдет полвека, другие губы Обнимут страстно мундштук другой. И вновь надежды поют, как трубы. Поди попробуй, поспорь с трубой. А век не кончен, поход не начат. Вокзал и площадь --- в цветах, в цветах. Трубач смеется, славянка плачет, Восток дымится. Земля в крестах. 1987 ТЕМА ПОКОЯ Как ни горды мы, как ни ранимы, Неисчислимы жизни дары. Вот отступает тема равнины, И возникает тема горы. И, обнажая швы и пробелы, Как субмарина из глубины, Вдруг выплывает тема победы И вытесняет тему вины. Образ пророка, образ героя Флагами машут издалека. Но, как и прежде, тема покоя Благословенна и глубока. И, оказавшись у поворота, Там, над стремниной, стань и замри. Сколько ни длится тема полета, Все возвратится к теме Земли. 1987 МУЖАЙСЯ Пока не грянул горн и залп не прозвучал, Пока ни лавр, ни терн чела не увенчал --- Мужайся! Ведь даже кровь твоя на эшафоте О смерти лишний раз напомнит палачам. Далек небесный суд, Господь тебя храни! Но близок суд земной, видны его огни. И плохо, коль принесешь ему одни проклятья, А он не примет их, зачем ему они! И значит --- вновь во мгле, в ночи, среди могил Кричи навзрыд, до слез, до хрипа, что есть сил: Спасибо --- за самый ясный день и самый черный, За то, что вынес, вышел, выжил и простил. О, гордый внук монархов, сын богатырей! О, вечный раб изгнаний, данник алтарей! Мужайся! Недалеко уже, на горизонте, Горят огни несчастной родины твоей... 1987 НА ЗИМНЕЙ АВЕНЮ Далек небесный суд. Но близок суд земной. Он свой пристрастный кнут заносит надо мной. Грустны мои дела. Но что я изменю? Уже повисла мгла над зимней авеню. И зыбкий дымный смог течет по небесам, Как липкий дынный сок по выцветшим усам. И бьется о причал морозная вода, И бьется в ней печаль, как в слове <<никогда>>. А в джунглях злачных недр, в дыму азартных игр, Крупье --- поджарый негр --- сопит, как старый тигр. И теплый желтый франк, похожий на зерно, Седой столичный франт бросает на <<зеро>>... Не случай, не сюжет --- фрагмент мирской возни. А все же, глянешь вслед --- красиво, черт возьми! Летит монетка вдаль, звенит, как гонг суда, И вновь слышна печаль, как в слове <<никогда>>. Высок небесный суд. Но низок суд земной. И вновь присяжный шут глумится надо мной: --- Оставьте ваш прононс, покиньте ваш Парнас, Забудьте ваш прогноз, все это не про нас. Фантазий ваших прыть ни к черту не годна. Извольте объяснить, причем тут <<никогда>>! Пускай не месть, не лесть, но что-то в этом есть? --- Конечно, ваша честь, бесспорно, ваша честь... Но символ высших правд поставлен на <<зеро>>. Уже заезжий франт оставил казино. Уймите вашу стать, умерьте вашу спесь. Вот-вот начнет светать, мы можем не успеть. Последний ровно в шесть закроется кабак. Спешите, ваша честь! Снимите ваш колпак! На зимней авеню, средь сумрака и льда, Я сам вам объясню, что значит <<никогда>>... 1987 * * * Неведомых значений ища в промозглой мгле, Какой-то новый гений проходит по Земле. Он движется бесстрашно, неузнанный пока. Из времени в пространство течет его река. Неясен и невзрачен еще его порыв, Но час уже назначен, уже готов мотив. Меж идолов пременных шаги его легки. Но здравый соплеменник не даст ему руки. Проходит новый гений среди земных сует. Над ним неон и гелий струят прощальный свет. Прохладой веет камень, соцветья льнут к лицу, Но каждый встречный --- Каин, и каждый шаг --- к концу. Из будущих сокровищ покуда --- ни строки. И ты, его сородич, не дашь ему руки. И, сгорбившись от боли, он вдаль уйдет, скорбя, Чтоб где-то в ратном поле погибнуть за тебя. И вот, когда он канет, исчезнет, пропадет, Когда его не станет, настанет твой черед. Но поздний гром победный не вылечит обид, Дневной светильник бледный жилья не озарит. Сыщи вниманье паствы, и кайся, и кричи. Пусть речи будут страстны и слезы горячи. Ничто не шелохнется в тиши ночных орбит, Слезам не отзовется, речей не повторит. 1981,87 БАЛАГАН I В одних садах цветет миндаль, в других метет метель. В одних краях еще февраль, в других --- уже апрель. Проходит время, вечный счет: год за год, век за век... Во всем --- его неспешный ход, его кромешный бег. В году на радость и печаль по двадцать пять недель. Мне двадцать пять недель февраль, и двадцать пять --- апрель. По двадцать пять недель в туман уходит счет векам. Летит мой звонкий балаган куда-то к облакам. Летит и в холод, и в жару, и в гром, и в тишину. А я не знаю, как живу, не знаю, чем живу. Не понимаю, как творю, не знаю, что творю. Я только знаю, что горю и, видимо, сгорю... В одних краях --- рассветный хлад, в других --- закатный чад. В одних домах еще не спят, в других --- уже не спят. То здесь, то там гремит рояль, гудит виолончель... И двадцать пять недель февраль, и двадцать пять --- апрель. Вели мне, Боже, все стерпеть, но сердцу --- не вели. Оно хранит уже теперь все горести Земли. И разорваться может враз, и разлететься врозь. Оно уже теперь, сейчас --- почти разорвалось. Мой долгий путь, мой дальний дом, великая река --- Моя дорога!.. И кругом --- одни лишь облака. Такая мгла, такая даль, такая карусель... И двадцать пять недель февраль, и двадцать пять --- апрель. И сквозь томительный дурман по зыбким берегам Летит мой звонкий балаган куда-то к облакам... 1986,87 * * * Покуда ничего на свете не случилось, И первая строка едва сочинена, Пером руководят ученость и учтивость, Но зыблются во мгле миры и времена. Уже изобретен эпиграф из латыни, Рожденье новых звезд готовится окрест, И вскачь летит герой навстречу героине, И все бы хорошо. Sed vita brevis est. Сюжет еще сокрыт в предгорьях и заречьях, Но замысел созрел, сгустился и набух. Запутавшись в огнях, в обличьях и наречьях, Куда-то в синеву уходит Петербург. Стремительный оркестр, мучительное presto, Безумный метроном отстукивает счет. Ах, вот еще одно значительное место! Ах, вот еще одно! But life is very short. Кудесник-дирижер блистателен и влажен, Все движется вокруг --- поди, останови! Он действует взахлеб, клавир ему не важен. В оркестре у него --- мечты да соловьи. И вот уже готов к финалу третьей части Неслыханный досель, немыслимый аккорд, И всем нам суждено одно сплошное счастье, А смерть не суждена... Mais la vie est tres courte. Кончается роман. Ломается кибитка. Герои разбрелись неведомо куда. И только соловьи не чувствуют убытка, Им десять лет не срок, и двадцать --- не беда. И нету впереди ни яблока, ни Трои, И весен предстоит не меньше сорока, И через тридцать лет встречаются герои, И все бы ничего... 1987 AD LEUCONOEN Не кричи, глашатай, не труби сбора. Погоди, недолго терпеть. Нет, еще не завтра, но уже скоро Риму предстоит умереть. Радуйся, торговец, закупай мыло, Мыло скоро будет в цене. Скоро будет все иначе, чем было. А меня убьют на войне. Не зевай, историк, сочиняй книгу. Наблюдай вращенье Земли. Каждому столетью, году, дню, мигу, Сколько надлежит, удели. Ветер подымается, звезда меркнет, Цезарь спит и стонет во сне. Скоро станет ясно, кто кого свергнет. А меня убьют на войне. Смейся, Левконоя, разливай вина, Знать, что будет, ты не вольна. Но можешь мне поверить, по всему видно, Что тебя не тронет война. Знать, что будет завтра, --- много ль в том толка! Думай о сегодняшнем дне. Я ж, хотя и знаю, но скажу только, Что меня убьют на войне. 1987 ВОСТОЧНЫЙ РОМАНС Моим словам едва ты внемлешь, Тебе в них чудится капкан. Меж тем их сладостный обман Изящен, полон волшебства, и тем лишь Они правдивы, как Коран. Зачем выдумывать причину, Искать ростки грядущих ссор? Все не теперь, и значит --- вздор. Скорей, чем я тебя покину, Сойдут снега с высоких гор. Ликуй привычно и беспечно, Забыв сомненья, бросив страх. Покуда снег лежит в горах, Все безгранично, безупречно, вечно На этих диких берегах. Не знает зим, не видит мора Твоя безбедная страна. Моя же бедная страна Настолько далека от моря, Что и не помнит, где она... И если дни мои проходят, И близок час, и срок един, Чужой земли приемный сын, Исчезну я, но в путь меня проводят Снега, сходящие с вершин. Поток могучий все сокроет, Оденет в радужный туман, Смешает с правдою обман, От слез лицо твое омоет И хлынет дальше, в океан. 1987 СЕЗОН ДОЖДЕЙ Юго-Восток --- ненастная страна. Сезон дождей здесь тянется полгода, И день за днем, с восхода до восхода, Лишь непогода царствует одна. Вот и теперь --- медлительный поток Сошел с небес, томительно нахлынул, Все изменил, все сдвинул, опрокинул И поглотил страну Юго-Восток. Теченье вод, бескрайний караван, Не разобрать, где дно, а где поверхность... Сезон дождей в смятение поверг нас, Затеяв свой унылый балаган. Далекий город облик корабля Приобретает в этой непогоде. Но там никто по палубам не ходит И не стоит на вахте у руля. Матросы спят, им горе не беда. В сезон дождей предписано уставом Все время спать, прикинувшись усталым... Корабль дымит, но с места --- никуда. Так, вероятно, греческий чудак --- Силач-атлант, прикинувшись бессонным, Стоит и спит под небом невесомым, Но напрягает мышцы --- просто так. И лишь мой дом --- в пустыне, как монах, На полпути меж Югом и Востоком --- Плывет один, открытый всем потокам, Челном бесхозным путаясь в волнах. Плыви, мой челн! Привыкни ко всему, Держись легко, скользи неторопливо. Но встречным всем рассказывай правдиво, Как одиноко в море одному... 1987 КОВЧЕГ НЕУТОМИМЫЙ Надежды прочь, сомнения долой, Забыты и досада, и бравада. Граница между небом и водой Уже неразличима, и не надо. По-прежнему свободный свой разбег Сверяя с параллелью голубою, Плывет неутомимый наш ковчег, Волнуемый лишь смертью и любовью. Проблемы вечной --- бысть или не бысть Решенья мы не знаем и не скажем, Зато ни жажда славы, ни корысть Уже не овладеют экипажем. И если мы несемся через льды, Не чувствуя ни холода, ни боли, То это все ни для какой нужды, А только ради смерти и любови. Воистину ничем не дорожа За этим легкомысленным занятьем, Мы верим, что не будет платежа, Но если он и будет, мы заплатим. Чего бояться нам --- тюрьмы, тоски, Ущерба очагу, вреда здоровью?.. Но это все такие пустяки В сравнении со смертью и любовью. 1988 ВЕЧНОЕ СЛОВО Из руин и забвенья, из пепла и крови, Законам любым вопреки, Возникает лицо, появляются брови, Из тьмы проступают зрачки. И не нужно движений, достаточно взгляда, Как все начинается вновь: Из бессонного бреда, из слез и разлада На свет происходит любовь. О, как страстно бунтует и мечется глухо Невнятная гордость моя! Но когда настает вожделение духа, Не волен противиться я. И, напротив, когда вдохновение плоти Волнует и застит глаза, --- Я нисколько не против, не только не против, Напротив, я полностью за! Спотыкается разум, не в силах расчислить Конца и начала узнать. И все чаще бывает, что страшно помыслить, Хотя и возможно понять. И все чаще выходит, что смерть наготове, А тайна Земли заперта. И опять остается спасение в слове, А прочее все --- суета. Полагаюсь на слово, на вечное Слово, И кроме него --- ничего. Обращаюсь к нему, как к началу земного Всего и иного всего. Возвращаюсь, качаясь, как судно к причалу, К высокому Слову Творца. И чем более я подвигаюсь к Началу, Тем далее мне до конца. 1988 * * * А кое-кто по костям моим пройти мечтает --- бог его прости --- со славою, со славою. При этом скелет несчастный мой круша как левою ногой, так и правою. Он с этою мыслью ходит там и сям, гуляет по гостям, беседует, обедает, А что я и сам --- великий маг и факир --- об этом он, чудак, не ведает. И весь его клан, и вся родня ему превратить велят меня и в крошево, и в месиво. Но если уж вправду --- кто кого, то не он меня, а я его --- скорей всего. И если уж, выйдет --- быть не быть, то мне ли его не победить --- капканом ли, обманом ли... Сожгу на огне, затру во льду, да что я --- способа не найду? да мало ли! Но осуществить сей трудный план мешает мне мой премудрый клан --- учители, родители, --- Считая, что я его должен в гроб свести его же путем, и чтоб все видели. Ну то есть, чтоб ей, родне моей не осрамиться перед всей державою, державою, обязан и я публично сам протопать по его костям со славою. Вот так-то мы с ним и ходим друг за другом, желая страшных мук --- как он мне, так и я ему. И можно, прикинув что к чему, понять, что служим мы одному хозяину. О, этот хозяин --- ритуал борьбы, кровавая этуаль обычая, приличия, дающего шанс в короткий срок достичь при помощи крепких ног величия. А счастье не здесь, а счастье там, ну, то есть, не там, а здесь, но не нам прельщаться им, пленяться им. А кто не с нами --- тот против нас, и мы готовы сей же час заняться им! И снова веселый хруст костей прославит всюду его и моей всевластие династии. И будет повержен враг и тать, который осмелится здесь мечтать о счастии. А счастье не здесь, а счастье там, ну то есть не здесь, не там и не сям, ну то есть не им, не вам и не нам... Но где же оно?.. Ах, если бы сам я мог это знать!.. 1988 ПРОЩАЛЬНАЯ III В конце концов --- всему свой час. Когда-нибудь, пусть не теперь, Но через тридцать-сорок зим, Настанет время и для нас --- Когда на трон воссядет зверь, И смерть воссядет рядом с ним, И он начнет творить разбой, И станет воздух голубым От нашей крови голубой. Мы удалимся в царство льдов, В страну снегов незнамо чьих, И никаких потом следов, Ориентиров никаких. Но наша кровь, кипя в ручьях, Придет в моря теченьем рек И отразится в небесах, Пусть не теперь, но через век. Всему свой срок. Бессмертья нет. И этот серый небосвод Когда-нибудь изменит цвет На голубой, и час придет. И попрощаться в этот час, Когда б ни пробил он, поверь, Не будет времени у нас, Мы попрощаемся теперь. С любовью к нам от нас самих Пошлем приветы на века, Не расставаясь ни на миг. До тех до самых пор, пока Неоспоримый, как приказ, Закат шепнет: <>, затем Пройдет и он. Всему свой час. Прощайте все. Спасибо всем. 1988 * * * Навещая знакомый берег, отрешенно гляжу на взморье, Возвращаясь на пепелище, осязаю рубеж времен. Ни о прошлом, ни о грядущем не рассказывает безмолвье --- Черепки отгремевших пиршеств, парафиновый Парфенон... Лишь один звонит колокольчик, словно спрашивает: <<Ну, где же ты?>> Словно просит: <<Побудь со мною!..>>, а я рад бы, да не могу: От причала отходит судно, на него все мои надежды, Я слежу за его движеньем, оставаясь на берегу... Сухопутный пройдет шарманщик в голубом головном уборе, Напевая морскую песню, ничего не прося за труд. Эту песню придумал некто, никогда не бывавший в море, Но поется в ней лишь о море, и на судне его поймут. И здесь нет никакого чуда, ведь команду на судне этом Составляют гвардейцы духа всех времен и любых кровей: Открыватели многих истин, консультанты по раритетам, Очевидцы больших событий, собеседники королей... Мне хватило бы даже слова в долетевшем от них призыве, Чтоб навеки проститься с сушей, и исчезнуть там, где заря, Но, безмолвный и недоступный, белый призрак на черной зыби Разворачивается к ветру, никого с собой не зовя. И в то время, как он, быть может, отправляется в край несчастий Из великой любви к свободе для всемерной борьбы со злом, --- Я, покорный слуга глагола, я, поклонник деепричастий, Остаюсь со своим неверным поэтическим ремеслом... Навсегда расставаясь с морем, наблюдаю почти бесстрастно, Словно даже уже и это не могло бы меня развлечь, --- Как невидимые пределы разграничивают пространство, И ничто этих черт запретных не осмелится пересечь. Лишь корабль моих упований покидает сии границы, Тяжело поднимает крылья и, волнуясь, идет во мглу... Я слежу за его движеньем, но пустуют мои таблицы: Ни о прошлом, ни о грядущем ничего сказать не могу... 1988 ОБРАЩЕНИЕ К ГЕРОЮ Я подарил тебе прескверную страну, о мой герой! Она --- как контурная карта, и по ней --- горизонталь Наискосок... Другой державы не имел я под рукой. Здесь нет дорог, и потому --- побег немыслим. Очень жаль, Но это так. Черты ландшафта, словно псы, куда ни правь, Одни и те же, что навстречу, что вослед... И пренебречь не уповай --- забвенья нет. Вновь --- явь. Кровь. Дым. Зной. Версты. Монстры. Сей край --- твой. Тебя я создал, но исправить не берусь. Моя рука Еще в начале, чем могла, тебя снабдила, пилигрим: Мои пороки, озаренья, кандалы и облака --- Давно твои. Побег немыслим, но побег необходим. Едва помедлишь, как блюстители движенья --- тут как тут, И грохот в дверь обезобразит твой рассвет, И на пороге --- офицер, спасенья нет! Псы ждут. Хвост. Шерсть. Пасть. Мускул хрустнул... Власть есть власть. Туман прозрачен, как намек на расставанье. Где-то там Горизонталь пересекает контур --- и наоборот... Итак, прости! Тебя я создал, но исчез при этом сам. Теперь не знаю, кто герой, кто автор, кто скорей умрет --- Кого из двух судьба заметит, остановит, вразумит И превратит не то в пейзаж, не то в портрет: <<Смотри, ты этого хотел, движенья нет...>> Все спит. Ночь как смоль. Только --- тройка. Даль. Пыль. Боль. 1989 * * * Во славу Греции твоей и всех морей вокруг --- Десятикрылый наш корабль мы назовем <<Арго>>. Покинем здешние снега и поплывем на юг. Я буду править кораблем. Ты будешь петь, Марго. По дивным песенкам твоим, которым сто веков, По древним картам тех земель, где что ни шаг, то миф, Я, наконец-то изучу язык твоих богов, Его хрустальные слова и золотой мотив. Вода, в которой, как тростник, архипелаг пророс, Блаженством нас не одарит, но не казнит зато. Она без крови горяча и солона без слез. Ей не помеха наша жизнь, ей наша смерть --- ничто. 1989 * * * Ничему не поверю, ничем не прельщусь, Кроме этого звонкого чуда. Эта музыка дымом летит к облакам, Перелетных лишая обзора. Эти звуки победно парят в вышине И бравурно слетают оттуда, По пути поглощая небесную ткань И рождая моря и озера. Дай мне руку... я чую далекую флейту И знаю, кого призывает она. Уж не эта ли сладкая влажная даль, Ни она ли одна, не затем ли От занятий моих отнимала меня, Вырывала меня из объятий, Чтобы плыть во всю прыть, во всю мочь, на всю ночь, Открывая все новые земли?.. А когда исчерпаются силы мои, Отчего бы и жизнь не отнять ей? Нет спасенья, я слышу --- мой час уже близок, И слабое сердце готово к нему. Не имеет пределов, не знает границ Эта страстная властная лира, Сопрягая мучительный голос низин С перезвоном заоблачной тверди. Словно тайные темные токи Земли, Растворяясь в гармонии мира, Создают эту боль, но не скорбь, этот сон, Но не смерть, а движение к смерти. Сквозь пространство я вижу магический отсвет И чьи-то одежды у самой воды. Осыпается берег, потоки шумят, Голубеет туманная Лета, Нависает над Летою дым бытия, --- До чего же он горек и лаком! О, помилуй несчастное сердце мое, Не кончайся, <<Волшебная флейта>>! Сохрани этот звук, разомкни эту цепь, Я еще своего не доплакал... Дай мне руку... я все свои ветхие струны И редкие книги оставлю тебе. 1989 * * * Отчего в России мало авторских талантов? (Карамзин) I Мой несчастный друг, господин Н.Н., не попасть тебе на скрижаль. Пролетит твой век, и забвенья тлен поглотит тебя, как ни жаль. Не возник в тебе ни второй Вольтер, ни тем более, Робеспьер... А служил бы ты в юнкерах, мон шер, --- офицер бы стал, например. В тайном обществе словеса бы плел о монархии и добре. Ну а там --- как знать? --- и войска бы вел на Сенатскую, в декабре. Проявил бы пыл, за других скорбя, доказал бы, что гражданин, И тотчас же враз под арест тебя, в каземат тебя, в равелин! И тюрьма --- не рай, и Сибирь --- не мед, но зато почет меж людьми, Что и век живет, и другой не мрет --- не в дворянстве суть, ты пойми. И мужик иной, хоть и вечный раб, хоть и глуп и слаб, хоть и вор, А глядишь, восстал, да и стал --- сатрап! Косолап кацап, но хитер. И казнят его, и ведут в острог его, и в клочки его, и в кнуты... Но и он герой, только ты не смог, только ты один, только ты. Ни свергал столпов, ни крушил кладбищ, мимо войн прошел не задет... Проиграл бы хоть что ли двести тыщ государственных, --- так ведь нет! И потомок твой, жизнь отдав борьбе, образцом тебя не сочтет, И поэт иных предпочтет тебе, и историк пренебрежет. Разгребать никто не пойдет руин, в коих ты исчез без следа. Только я один, как всегда один, только я один, как всегда... II Призвав решительность и строгость, Язык бахвальству отрубив, Я признаю свою убогость Перед величием других. И сколь бы тонко мне ни льстили, Какой бы мне ни пели вздор, Как джентльмен, свое бессилье Я сознаю --- с тех самых пор, Когда мы, новый мир построив, Причем действительно с нуля, Произвели на свет героев, Каких не видела земля. Земля не знает скорби горячей, Чем та, которую ношу в себе... А мой герой был скромный малый, Существовал по мере сил, Не познакомился с опалой, Но и фавора не вкусил; Юнцом не ползал по окопу, Не лазил к барышням в альков, Не эмигрировал в Европу Из-за незнанья языков; Был самоучка по культуре, А по натуре --- робинзон, Чему в реальной конъюнктуре Едва ли сыщется резон... Когда кругом волненье тысяч И политический процесс, Кого ни тронь --- Иван Денисыч, Куда ни плюнь --- КПСС, Он размышлял об Эмпедокле, Читал Мюссе, ценил Массне И по зиме гулял в монокле, А по весне носил пенсне; От слабых легких ждал подвоха, Искал спасенья во враче... Я бы о нем не думал плохо, Если бы думал вообще. Земля не знает скорби горячей, Чем та, которую ношу в себе... А так как я о нем не думал, Не посвятил ему труда, Не сделал шага, в ус не дунул, Не двинул пальцем никогда, --- Вот и не стал он ни примером, Ни назиданьем, ни лучом. Так он и канул неприметным, Так он и сгинул --- ни при чем. Так он и умер --- у вокзала, В экспрессе, едущем на юг... Ах, отчего в России мало Талантов авторских, мой друг? 1989 * * * Затем же, зачем рыжий клоун рыж, Жених твой тебя предпочтет вдове. Затем же, зачем на Земле Париж, Ты будешь безвыездно жить в Москве. Ты черную должность ему простишь. Ты замуж без слов за него пойдешь. Постольку, поскольку щебечет стриж, Ты будешь примерной женой. Ну, что ж. Ты въедешь в одну из больших квартир, Где сможешь в избытке иметь всего, И станешь там чистить его мундир, И орден, и штатский костюм его. Доходными будут его труды. И в праздник, решив отдохнуть от дел, Он сядет кутить от богатой мзды --- Затем же, зачем белый клоун бел. Участвуй в веселье, пирог готовь, Столы накрывай, развлекай гостей. Но помни: в бокале с шампанским кровь И слезы, Мария. Не пей, не пей... 1989 * * * Меж этим пределом и тем, Плутая в изгибах пространства, Забыв обо всем, насовсем, --- Я помнил о ней, и напрасно. Мария! Весна прожита. Умчались твои вороные. Бессмертна была лишь мечта. Бессмертна она и поныне. Что злато звенело --- пустяк. Железо звенело не тише. И праздник еще не иссяк, И флаги трепещут на крыше. Но выше, чем флаги, --- забор. Трон старцев --- тюрьма молодежи. На входе стоит мародер. На выходе стал мародер же... С какого конца не начни --- К началу уж точно не выйдем. Бессмертен лишь всадник в ночи, И то потому, что невидим. Мария... кораблик... душа... Ничто ничему не подвластно. Сто лет, спотыкаясь, греша, Я помнил тебя, и напрасно. Покуда в дальнейшую мглу Мечта улетает жар-птицей, На диком раешном балу Останешься ты танцовщицей. И если случится, что дня Не хватит для главной кадрили, --- Господь, отними от меня, Оставь для нее, для Марии... А лучших путей не найти. Что толку прельщаться иными! Сошлись бы и наши пути, Но вечность легла между ними. И полно, простимся с мечтой. Будь счастлива, вольная птаха! Мой всадник уже за чертой, И на небо смотрит без страха. Мария... 1989 * * * Итак, друзья, какие будут мнения? Пришла пора решать без промедления. Сегодня же я должен наши выводы Представить королю для общей выгоды. А он в делах военной безопасности Всегда вникает в мелочи и частности, Поэтому --- держитесь беспристрастности, Секретности, конкретности и ясности. Войны, конечно, нет и не предвидится. Но так писать нельзя: король обидится. Напишем, не утратив должной смелости, Что есть война и войско наше в целости. Плевать, что мы цивильные чиновники. В бумагах мы --- всесильные полковники. Напишем, что приложим все умение, Чтоб разогнать машину наступления. Машина никакая не завертится. Но так писать нельзя: король рассердится. Напишем, что, ввиду решенья твердого, Мы выступаем завтра в пол-четвертого. Мы в тактике не смыслим и в баллистике, Зато весьма натасканы в лингвистике, И главный фокус в том, что мы действительно Решенье соблюдем неукоснительно. Но войско пусть ведет кто побездарнее. Мы выступим прекрасно и без армии А чтоб поднять значенье марша нашего, Присвоим мне, к примеру, чин фельдмаршала: Известен я и ревностью и честностью, Нельзя пренебрегать такой известностью. Король мне доверяет, как родителям, Я буду вам достойным предводителем. В итоге, не творя вреда родной стране, Мы высадимся где-нибудь на острове, И там, перемежая труд веселием, Мы станем заниматься земледелием, Отваживать туземцев от язычества И ждать, когда помрет его величество --- Или когда он спятит окончательно, Что более вероятно, но менее замечательно. 1989 КОНТРРЕВОЛЮЦИОННЫЙ ЭТЮД Не ехать же, думаю, в Америку. (Зощенко) Куплю билет в СССР, возьму с собою револьвер, И всем на свете докажу, что я --- революционер. В борьбе рука моя тверда, с врагами справлюсь я всегда, Но не пролью кровавых рек, не беспокойтесь, господа! Мне нужен мир, а не потоп. Я не любитель скользких троп. Когда случается стрелять --- я целю в воздух, а не в лоб... Но --- слышите этот сигнал? Трубит горнист однорукий: Тум-ту-тум-ту-тум-ту-тум-ту-тум... О, нет, поверьте, я не лгу, я крови видеть не могу; Смертей желал бы избежать --- и, где возможно, избегу. Но совершить переворот должны солдаты, а не сброд. А где солдаты --- там стрельба, народ иначе не поймет. А уж вождю закон велит иметь особо бравый вид. Так вот, для виду, господа, мне револьвер не повредит... Но --- слышите эту дробь? Барабанщик бьет одноногий: Тум-ту-тум-ту-тум-ту-тум-ту-тум... А впрочем, что за разговор! Стрельба не метод, а позор. И револьвер сам по себе символизирует террор. Чтоб не попрать моральных норм, но дать народу свет и корм, --- Сниму шинель, надену фрак, и перейду на путь реформ. Долой войну, долой тюрьму! Перевороты ни к чему. И без солдат я обойдусь, и револьвера не возьму... Но --- слышите этот залп? Один, и другой, и третий: Тум-ту-тум-ту-тум-ту-тум-ту-тум... Ах, нет уж, видно, не судьба! Как ни крути --- опять пальба. Ведь так недолго, черт возьми, и самому лишиться лба! Прошу прощенья, господа, мой план --- абсурд и ерунда. Снимаю фрак, сдаю билет --- и не поеду никуда! Да и зачем бы мне в Москву, когда я в Швеции живу? Уж лучше дома посижу или схожу на рандеву... Но --- слышите этот стук? Это строят помост на площади: Тум-ту-тум-ту-тум-ту-тум-ту-тум... 1989 * * * Вот --- поднимается ветер и мчится на запад, деревья пригнув. Молния блещет с высот и неслыханный гром сотрясает тюрьму. Это еще не успех и, конечно, совсем никакой не триумф, Это всего лишь начальный аккорд, или только вступленье к нему. Но --- все же, едва не плача, Узник твердит: <<Удача!..>> И, у окна маяча, Жадно глядит во тьму... Медленно, медленно, с болью --- но все же сползает с очей пелена. Нехотя голос пальбы уступает высокому тону планет. Это пока никакой не покой, это все еще та же война, И неизвестно, на чьей стороне перевес --- на своей или нет... Но --- вдруг ослабев от бреда, Кто-то кричит: <<Победа!>> И, оттолкнув соседа, Слепо бежит на свет... И, наконец, вдалеке возникает неясный прекрасный мираж: Фата-Моргана, волненье эфира, царевны морской чешуя... Ах, эта сладкая небыль! Себе не возьмешь и другим не отдашь... Просто --- причуда пространства, нелепая шутка, неведомо чья!.. Но --- без маяка, без брода, Жарко шепча: <<Свобода!>>, Некая часть народа Тянется в те края... А вместе с ними и я. 1980,89 БАЛАГАН II За тот же самый горизонт, в те дальние края, на тот неведомый пунктир, куда, забыв резон, из века в век стремится мир, --- туда стремлюсь и я. Судьба все машет мне флажком, препятствий не чиня; однако тот простой секрет, что в странствии моем большого смысла нет, --- уже не новость для меня. Ведь что стихи! Бряцанье шпор. Меж прочих величин их номер --- даже не второй. Стихи, положим, вздор --- как говорил один герой. И даже не один. Слова не труд, слова не в счет, поэт на деле --- враль и плут, и дом его --- корчма, и календарь не врет: и впрямь повсюду тьма, и смысла нет стремиться вдаль. А я стремлюсь, и это жаль... Но где-то льстивая поет труба... красивая труба. И снова в путь меня влечет судьба... счастливая судьба! Моя судьба. И снова --- пляска городов, мельканье фонарей, в глазах --- дорожные столбы, тошнит от поездов, и гул бессмысленной толпы страшит, как рев зверей. О, кочевая жизнь шута! И все-то лишь затем, что иногда внезапный блик, случайная черта, слезою сквозь вуаль блеснет, как адамант с небес, --- и чувствуешь на миг, что ты не так уж нем, что есть в тебе талант И голос звонкий, как хрусталь. А после --- смерть, и это жаль... Но где-то дальняя поет труба... прощальная труба. И снова в путь меня влечет судьба... печальная судьба... Моя судьба. 1985,89 АЛЛЕГОРИЯ ДЛЯ ГОЛОСА С ХОРОМ На приволье --- в здоровом теле Крепкий дух и порядок древний, Но нельзя же, на самом деле, Целый век просидеть в деревне! Заливая стакан за ворот, Говорю тебе как инструктор: Отправляйся, малютка, в город --- Станешь доктор или кондуктор. У кондукторов нет никакого стыда, Не работа у них, а забава: Разъезжай на трамвае налево-направо, И горе тебе не беда! И слава Богу! К тому же --- платят. Пускай не много --- на пиво хватит. Зато не в поле, не среди леса, А при моторе, как царь прогресса! Правда, в городе тоже --- лужи И нетрезвые рожи даже, Только все же там вряд ли хуже, Ибо хуже уже --- куда же? Не избавит от черствых корок Здесь ни царь, ни герой, ни трактор! Так что ты отправляйся в город --- Станешь доктор или редактор. У редакторов нет никакого стыда, Никакой Страшный суд им не страшен, И не знают они ни конюшен, ни пашен, И знать не хотят никогда. И на здоровье! На нет суда нет. Житье коровье, небось, не тянет! Когда свобода --- губа не дура. У нас природа. У них --- культура. Ничего, что дороги плохи, Ничего, что карман пропорот. Накопи, собери по крохе, Сколько сможешь, и топай в город. И в глаза презирай того, кто Назовет тебя сельским фруктом! Из тебя выйдет славный доктор, Или редактор, или редуктор... У редукторов нет никакого стыда, Их и вовсе ничто не волнует: Им и в бок не стреляет, и в спину не дует, Не служба у них, а мечта! Стриги купоны. Крути педали. А мы --- вороны, мы проморгали... А мы не боги: чего посеем --- Того в итоге и поимеем!.. (Если сумеем. Если успеем.) 1989 ПЕСЕНКА В походных своих забавах, среди свободы и диких пчел, Охотник! В густых дубравах провел ты годы. И вот --- пришел. Большая твоя двустволка стоит, прикладом прильнув к стене... Ждала я тебя так долго! Теперь ты рядом. И я в огне. Отсюда как до Китая --- до тех неровных твоих дорог. Как чудо --- твои скитанья. И ты --- герой в них, о мой стрелок! Пугая и льва и волка, навстречу зверю ты шел, как князь... Ждала я тебя так долго! Уж и не верю, что дождалась. Поленья! пылайте ясно! Тоска, дорога --- все позади. Мгновенье! ты так прекрасно! За ради бога, не проходи! Смешная... кружусь без толка... да ну позволь же припасть к плечу! Ждала я тебя так долго! Зато уж больше не отпущу! 1989 * * * (АЭРОПОРТ --- XXX) Мы видим, как из стеклянных врат На поле, где самолеты в ряд, Выходит некто --- на первый взгляд, Весьма невзрачного свойства --- И пользуясь темнотой, тайком Шагает по полосе, причем В руке несет чемодан, а в нем --- Взрывательное устройство. До взлета десять минут, и он Спешит, беззвучно топча бетон, Он к трапу движется, возбужден, Но бдителен до предела, И лезет, крадучись, в самолет, И бомбу в брюхо ему кладет, И прочь неслышно бежит, как кот; А дальше --- не наше дело. Мы видим то, что уйдет от глаз Людей, чего не узрит подчас Контроль, (имея высокий класс И чуткие мониторы); Зажегся запад, или померк, Среда на свете, или четверг, Не дремлем мы --- особые сверх- Секретные спецприборы. Нам виден всякий дефект, распад, Диверсия --- или другой разлад, Но мы не из тех, кто бьет в набат И мечется оголтело; На наших глазах, не входя в контакт Ни с кем, субъект совершает акт, И мы констатируем этот факт, А дальше --- не наше дело. Мы видим, как самолет застыл На старте, как он крыла раскрыл, И замер, будто совсем без сил, (Хоть выглядит исполином); Слуга моторов, а не речей, Он верен воле неважно чьей, Поскольку чувствует связь вещей, Доступную лишь машинам. И вот, почувствовав эту связь, Он дрогнул, и подался, кренясь, И вся структура его взвилась И радостно загудела; Взлетает он, серебрист и наг, И бомба в нем говорит <<тик-так>>, Момент --- и все покрывает мрак, А дальше --- не наше дело. 1989 * * * Они и люди дурные... и на дурных лошадях ездят. (Ксенофонт, <<Киропедия>>) Когда я был помоложе, я тоже имел коня, Врагов наживал в соседях, и дамам возил цветы. И дамы, конечно, тоже засматривались на меня --- Точь-в-точь, как теперь на э т и х засматриваешься ты. О, боже! Боже!.. Теперь времена иные, и сам я уже в годах, Мне лошади безразличны --- как, впрочем, и всякий зверь. А ты молода и ныне. И э т и, на лошадях, Уж тем тебе симпатичны, что держатся чуть резвей. И все это так понятно: ты хочешь иметь успех, Ты вся еще в полном цвете своих двадцати восьми. Мне даже слегка приятно, что ты на устах у всех. Но мне неприятны э т и --- с цветами и лошадьми. О, боже! Боже!.. Не спорю, порой уместны и ревность, и непокой: Страданье дает прозренье, в прозрении --- благодать. Но я-то почти у бездны, до края подать рукой! Недолги мои мгновенья, и некогда мне страдать. Поэтому, пусть в ответе за все остаюсь я сам, Но ненависти и страсти в себе я не заглушу, И если назавтра э т и еще раз прискачут к нам --- Я их разорву на части. А лошадей задушу. О, боже! Боже!.. 1989 * * * На самом светлом гребне водопада моих секунд, когда еще блистал вокруг меня цветник, текла прохлада, уже тогда --- в нежнейшем ветре сада --- я с дрожью различил дыханье ада и роковой предел предугадал. Вотще казался неподвластным тлену оплот покоя; звонкая броня была из жести! И, когда на смену златому дню явилась ночь на сцену, сто варваров атаковали стену. И город пал --- и <<страх обнял меня>>. Среди пустыни бранной и угарной, неровный, зыбкий, как песок в горсти, спасется ли мой слог высокопарный?. Прервется ли мой шаг партикулярный --- и горизонт, не перпендикулярный, но параллельный моему пути? 1989 * * * Нет и не было яда губительней сладкой отравы, Называемой властью. О Господи! Воля твоя... Впечатленье такое, как будто пороки державы --- Все в одном человеке, причем человек этот --- я. Ощущенье порока, лежащего псом у порога, Стерегущего тайны чертога, дворца, корабля... Ощущенье побега... И ширится зев осьминога, И как раз --- на пути у ковчега, и я --- у руля. Но ни шквального вихря, ни теплого привкуса крови, Ни зовущего зева, ни грозного рева глубин Не почуял никто из сограждан. Опять-таки, кроме Одного. И, опять-таки, я --- этот самый один. Озираю сощурившись вверенных мне земноводных --- Восхитительных подданных, трепетно преданных мне. Все в порядке. По-прежнему я --- повелитель свободных, Благодетель голодных, и очень красив на коне.. Вот теперь бы неплохо и сгинуть, за атомом атом Раствориться химически, россыпью мелких монет Успокоиться в илистом дне водоема. Куда там! Смерть отсутствует. Вечно, раззява, пропустит момент. 1989 * * * Опомнись, вития. Прерви свой возвышенный труд, Что так неугоден лжецу и глупцу ненавистен. Читая по звездам, ты тянешься к истине истин. Но есть ли она? И зачем она там, а не тут? Одумайся, храбрый астролог. Не все ж тебе ввысь Глазеть, утомляя зрачки чернотою эфира. Не все ж тебе сердцем прослушивать трещины мира И разумом следовать Вечности. Остановись. Пристройся к ландшафту. На юге --- заметишь залив. Он светел и радужен нынче. Обычно он мрачен. Обычно он ровен, внушителен и непрозрачен, Как истина. И, как познание, нетороплив. Спускайся туда, к развалившейся шхуне. На ют Взберись и замешкайся там безо всякого толка. Харчевню в порту посети и рассеянно долго Сиди над бокалом чего-нибудь, что подадут. Обратной дорогой не думай --- спаси тебя бог! --- О пользе ращенья деревьев и улиц мощенья. Ты просто иди. И холодный туман возвращенья, Считая до тысячи, пробуй на выдох и вдох. А то эмигрируй куда-нибудь на острова. Разденься. Влюбись в амазонку коньячного цвета. И с нею, насколько тебе позволительно это, Чужое наречье учи, не вникая в слова. А то --- еще проще --- сокройся, уйди в кабинет И там, музыкантов каких-нибудь, хоть ливерпульских, Включив, созерцай потолок или плинтус. И пусть их Другие волнуются, был Вельзевул или нет. Пока ни Эдема, ни Ада в твоем шалаше, Глухом для воздействий как внутренних, так и наружных, Пока Ливерпуль из наушника льется в наушник, Ничто на земле не напомнит тебе о душе. 1989