ГЕРМАНИЯ, ЗИМНЯЯ СКАЗКА 1 -- Уважаемый господин философ, справедливы ли слухи о том, что вы прожили целую жизнь в своем родном Кенигсберге -- от первого до последнего дня? -- Что все Ваши странствия были -- в булочную и театр, в кирху и поликлинику -- куда еще ходят философы? -- в районную библиотеку, на рынок или в ломбард? -- Что, когда возникала потребность потолковать с коллегами, Вы слали им письма или они приезжали к Вам? -- Справедливы ли слухи, что будто у Вас и нужды-то не было ногами мерять планету, ибо вся она умещалась в просторном Вашем мозгу? -- И дело дошло до того, что Вы не пошли на кладбище, а легли у соборной стены, и надпись на ней в переводе означает: "Не кантовать!"? -- Уважаемый господин философ, если правы Ваши биографы, что Вы совершенно сознательно провели свои дни в Кенигсберге, то какого Вам черта понадобилось после смерти -- в Калининград? 2 Мой милый Каспар Давид Фридрих! Когда бы ты мог увидеть, какие у вас в Кокчетаве стоят погожие дни, как всюду приветливы люди, какое царит изобилье, какие стада пасутся на здешних пологих холмах! А помнишь наш старый Бальцер -- его черепичные крыши, счастливых рождественских деток, слинявших с твоих холстов? Как в лунную полночь над Волгой восторженный Хайнрих Хайне Нам пел, как прекрасен наш Бальцер, что ныне -- Красноармейск? Нас учат: беспомощна вера. Нам шепчут: бессмысленна память. Да, да, мы-то их понимаем, но разве можно забыть одесскую степь и хутор, где ты писал Маргариту, вокруг которой крутился какой-то заезжий гусак? Да, да, я с тобою согласен: что письма писать, если проще дойти, долететь, доехать -- поговорить, помолчать... Но тяжкой придавлен плитой ты, лишь слышится из глубин: -- Ich weiВ nicht, was soll es bedeuten, daВ ich so traurig bin... 1989 -- 1992